Митрополит Филипп - Страница 4
В 1537 году некоторые представители семейства приняли участие в мятеже удельного князя Андрея Старицкого и после его подавления жестоко пострадали. В светской исторической литературе укрепилось мнение, согласно которому позор и унижение рода, а может быть, и прямая опасность для самого Федора Степановича, стали главной причиной, подвигнувшей его бросить мир и обратиться в инока. Церковные писатели, используя иные слова, говорят примерно о том же: молодой мужчина испытал, каковы слава и богатство, а затем на примере близких людей увидел, как тленны они, сколь быстро они отымаются; это привело его к душевному кризису, из которого он вышел монахом. Подобное мнение высказал еще в середине XIX века преосвященный Леонид (Краснопевков), епископ Дмитровский.
Но… вот беда: никто не знает, оказал ли действительно мятеж Старицкого, а потом и его разгром столь сильное воздействие на личность Федора Колычева. Ни один источник не говорит об этом прямо. В Житии нет ни слова о мятежной родне будущего митрополита.
При малолетних наследниках удельный князь Андрей Старицкий имел отличный шанс захватить престол. Он приходился младшим братом покойному Василию III, родившись от брака Ивана Великого и Софьи Палеолог. Это был взрослый человек, пользовавшийся поддержкой части московской знати. К тому же, он располагал собственными силами: войском и двором удельного княжества.
Между тем, в Москве правила за двух малышей их мать, великая княгиня Елена Глинская. Она очень опасалась за судьбу детей, и на то были основания. Гордая, своевольная аристократия никогда не забывала о ветви Старицких как о претендентах на русский трон. Регентша происходила из рода литовско-русских князей, чужаков для Москвы. Для того, чтобы Василий III мог на ней жениться, ему пришлось развестись с первой супругой, Соломонией Сабуровой, и это вызвало чудовищный скандал. Не чувствуя положение свое прочным, Елена Глинская готова была на любую жестокость, если бы это помогло спасти ее мальчиков. Она, словно птица, хотела бы крыльями закрыть их от любой угрозы… Так вела себя в том же XVI веке другая известная женщина – Екатерина Медичи. Эта французская Елена Глинская с необычайной свирепостью сражалась за сохранение своего потомства.
В 1537 году отношения между московским и Старицким дворами накалились до предела. Действительно ли Андрей Старицкий планировал мятеж, или, быть может, окружение Елены Глинской взвинтило ее, возбудив самые страшные подозрения против князя, – неясно.
Андрея Ивановича позвали в Москву для руководства войсками на казанском театре военных действий. Опасаясь расправы, он отказался. К нему отправили «посольство», состоящее из видных людей Церкви. «Послы» от имени государя Ивана Васильевича и регентши Елены Глинской должны были дать ему «слово правое», что над ним не учинят «никоторого лиха», вот только надо разобраться, кто сеет смуты между Москвой и Старицей. Опасаясь побега или бунта князя, боярское правительство выдвинуло полки поближе к его владениям – в район Волока. Приближенного Андрея Ивановича, князя и боярина Федора Пронского, отправленного в Москву с объяснениями, арестовали, не дав ему исполнить поручение. «Посольство» не успело добраться до старицкого двора, как Андрею Ивановичу сообщили о приближающейся армии. Князь «дрогнул» и «побежал» в Новгород Великий, решив искать помощи у тамошних жителей. Богатая столица Северной Руси могла стать превосходной базой для борьбы с Москвой. При неудаче у него появлялся выбор: бежать далее за море к шведам, сдаться ливонским немцам или отправиться в Литву со всей свитой. Но, во-первых, новгородцы его не поддержали и, во-вторых, раньше, чем он добрался до Новгорода, туда уже явились приближенные Елены Глинской с самыми строгими инструкциями. Правда, часть новгородцев все же прибыла к нему в лагерь и попросилась на службу. Очевидно, таких оказалось немного… Андрей Иванович с полдороги развернулся для боя с московскими полками. Здраво оценив соотношение сил, в последний момент мятежный князь не решился дать войскам сигнал к атаке. Вместо этого Андрей Старицкий начал переговоры с противной стороной, пытаясь избавить себя от тяжкой кары. Командующий правительственными войсками обещал ему неприкосновенность. Тот сдался и отправился в Москву. Однако Елена Глинская не была настроена оказывать милость. Для нее представился случай навсегда избавиться от величайшего страха последних лет. В ярости она подвергла аресту князя и его семью. Несколько месяцев спустя, как пишет летопись, «…преставися князь Ондрей Иванович в нуже страдальческою смертью».
Для Федора Степановича Колычева гораздо важнее выступления бунтовщиков и их разгрома было другое. Мятеж минул, но по горячим следам проводилось расследование. Бояр Андрея Старицкого осрамили торговой казнью и бросили в темницу. Новгородцев, перешедших в лагерь князя, предали смерти. Среди сторонников мятежного князя отыскалась целая гроздь Колычевых, и с ними распорядились сурово.
Прежде всего, торговая казнь[10] обрушилась на Ивана Ивановича Колычева-Лобанова, основателя ветви Умных. А он приходился дядей Федору Степановичу.
Во главе новгородских помещиков, пришедших на помощь Андрею Старицкому, стояли Андрей Иванович Колычев-Пупков и Гаврила Владимирович Колычев, а с ними еще три десятка дворян пониже рангом. Оба приходились Федору Степановичу родней, хотя не столь близкой, как Умной. Они закончили жизнь страшно. Их били кнутом, а потом повесили, расставив виселицы по дороге от Москвы до Новгорода. Из их тел сделали предупреждение всем тем, кто мог еще осмелиться на бунт против вдовствующей великой княгини…
Как должен был относиться Федор Степанович к этим событиям? Естественно предполагать, что он скорбел о казненных родственниках, жалел дядю, терзался, видя, какое пятно легло на честь всего семейства. Тень мятежа легла, как станут говорить в XX столетии, на «членов семьи». А это, помимо нравственного унижения, грозило серьезными материальными потерями. Тех, кто оказался подозреваемым в склонности к мятежу и, тем более, в прямой связи с заговорщиками, могли запросто лишить вотчин и поместий, отправить в ссылку, а главное, отобрать выслуженные чины. Потом, через несколько месяцев или даже лет, земли и служебное положение могли вернуть – так бывало в истории московского двора многое множество раз. Так, в сущности, сложилась судьба и Колычевского рода. Тот же Иван Иванович Умной из Колычевых-Лобановых впоследствии был приближен ко двору молодого Ивана Грозного и сделал отличную карьеру в Москве. Но… раз на раз не приходится. Кому-то возвращали всё, кому-то – кое-что, а кому-то – ничего. Испытав подобный удар, знатный род мог надолго уйти в тень, «захудать», потерять высокий статус. Так, например, на протяжении большей части XVI столетия князья Пожарские, высокородные Рюриковичи, не вылезали из опал и никак не могли подняться к высоким чинам… Поэтому все семейство – виновные и невиновные в мятежных деяниях – должно было трепетать в предчувствии больших бед. Нет никаких сведений об участии Федора Степановича в мятеже князя Старицкого. Так же, как и том, что он в чем-то был ущемлен после подавления бунта. Но как «члену семьи» ему было чего бояться.
Советский историк П.А.Садиков прямо сказал: «Филипп еще молодым человеком ушел из Москвы в 1537 г., спасаясь (курсив мой – Д.В.) после дела кн. Андрея Ивановича Старицкого…»
Преосвященный Леонид в своем прекрасном труде о святом Филиппе рисует образ молодого мужчины, обреченного на страшное душевное испытание: «Больно было Феодору несчастие кровных, позор фамилии. Его благородному, возвышенному сердцу стало невыносимо оставаться в придворной службе, в присутствии наглого любимца, и тут-то он сожалел, может быть, что не уклонился заранее к безмятежному брегу жизни монашеской. Внутреннее состояние его было тяжело, и нужно было успокоить смятенную, взволнованную душу». Прекрасные слова! Как хочется им поверить. «Наглый любимец» – фаворит Елены Глинской князь Иван Телепнев-Оболенский по прозвищу Овчина, действительно, сыграл в деле князя Старицкого центральную роль. Поведение его и тесные отношение с вдовствующей великой княгиней вызывали крайнее раздражение у старомосковской служилой знати того времени. Кое-кто даже позволял себе говорить гадости о происхождении сыновей Василия III: мол, не староват ли был великий князь для такого дела? Не делит ли Овчина с ним отцовство?