Миткалевая метель - Страница 9

— Что ты с водой мешаешь? — Петр к нему.

— А с водой слаще.

Выпили по кружке да по другой. И пошло. Старик из зеленых бутылок наливает, Петр — из черных. Видит Петр: дед захмелел, да и порядком, а с ног не валится. Петр в сомнение впал…

Вдруг дед с пенька кувырк, и кружка из рук покатилась. Петр к старику, а тот вроде и не дышит. Того и надо. Петр и про вино забыл. Скорее с ножом к березе. Полоснул, а на ней заместо ткани береста. Он к другой — то же, он к третьей — и там не лучше, да, почитай, половину леса обегал — ни на одну миткалевую березу не напал. Он обратно — хоть готовое-то не проворонить бы. Подбегает, а на месте полотна груда бересты лежит, баранками свернулась. Тут Петр столбом встал.

Зря старика загубил: хотел сам лесным хозяином стать, но вон оно что вышло. Не успел и подумать — дед поднимается как ни в чем не бывало. Ни хмелинки ни в одном глазу. А глаза сердитые, почернели, искры мечут:

— Ошибся ты, Петр! В этой березе не слезы, не золото, не клад, а против яда — яд.

Небо потемнело. Луна пропала. И такие тучи надвинулись со всех сторон, будто земля рушится. Гром ударил. Огненные стрелы то в одно, то в другое дерево с неба бьют. Лес трещит, стонет. Как стрела огнем метнется, так все до листочка в лесу осветит. Петр было бежать. А ноги не слушаются, да и не убежишь! Вперед сунется — стрела перед ним так в землю и врежется; назад подастся — и там стрела; в сторону бросится — полымя мешает. Куда деваться?

— Дед, прости! Дед, спаси!

А дед ему:

— Нет, ты сам спасайся!

Ветер так и метет, так и гнет деревья до земли, с корнем выворачивает. Береста на березах раскатилась, так Петра по лицу и хлещет, а стрелы вонзаются все ближе и ближе, чуть не в маковку Петру норовят. Видит лиходей — пропал. А рядом толстая, старая береза стоит, с тем дуплом, в которое стоймя войдешь.

И сунулся Петруха в дупло. Не успел влезть, а стрела как раз угодила в ту березу… Застонало дерево стоном человеческим.

И чувствует Петр — деревенеют его руки и ноги, и сам он весь деревом становится. Язык отказался. Стонать стонет, а слова не скажет.

Буря воет, ветер вьет, а от Петра все меньше и меньше остается: засасывает его береза в себя. И все явственней проступают на ее белом стволе два черных гриба-наплывыша, словно брови нахмуренные, и опухоль рябая, будто рожа какого-то чудища.

Дед и говорит ему:

— Вечной мукой тебе изнывать, но не за то, что ты руку на меня поднял, не за это. Потерял ты свою образину и больше не воротишь: ни зверь, ни птица, ни человек на выручку к тебе не явятся. Облик потерял, а окаменеть тебе намертво не дано, чтобы ты вечно казнился. Много ты творил грехов в своей жизни. Но всем грехам грехи — два последних: не набрал духу на чужеземца грудью встать да еще в спайку с недругом влез — первый твой грех смертный; невинного человека оболгал — второй твой смертный грех. И нет тебе за них ни милости, ни прощенья!

Пошел старик от березы. В лесу мало-помалу стало утихать.

Утром, как мужики судье все объяснили, что с ними Герасим топором чужеземцев глушил, Герасима выпустили.

И после ему этот старик лесной помогал. Нет-нет да полотна кусочков десять и подбросит, когда Герасим на ярмарку соберется. А береза та и сейчас скрипит, по ночам проезжих пугает.

Теперь миткали отбеливают по-новому — скоро и хорошо. Все машины делают. А старики помнят, как летом отбеливали полотна на лугах по всей Уводи-реке, а больше у Золотого потока. Зимой, когда снег твердой коркой покроется, поля застилали полотнами — лисице пробежать негде.

Хозяева раздавали сотканный товар по деревням. Там отбелят, а потом уж на фабриках в расцветку пускают.

Жил в ту пору в слободе неподалеку от фабрики пронырливый мужичишка — Никиткой его звали. Подрядами он промышлял. Голова маленькая, глаза плутоватые, бегают, как у мыши, руки чуть не до земли.

И мужики, и бабы, и ребятишки полотна отбеливали. Работали по пятачку с куска — не больно это денежно, ну да где же дороже-то найдешь?

Никитка, однажды тоже за миткалем пошел. К вечеру, на его счастье, морозец ударил. Разостлал Никитка миткаль, по концам положил поленца да кирпичи, воткнул колышки на заметку: а то и ветром унесет и прозевать можно — свои нашалят, скатают. Так останешься в накладе, что потом за пять зим не вернешь.

Вышел Никитка на огород, мороз похваливает. Наст колом не пробьешь; как по полу, по нему иди, похрустывает под лаптями.

Все убрали миткали, а Никитка решил на ночь их оставить на снегу. Думает: «Раньше срока сниму и другую партию раскину». Так с огорода он и не уходил. Проберет его мороз, сбегает Никитка в избу, пошлепает ладонями по горячей печке — и опять на стужу. Петухи пропели, все в селе заснули, только сторож где-то далеко в колотушку брякает. Луна выплыла полная, все кругом осветила. На снегу точно битое стекло рассыпано, снег серебром горит.

Сидит Никитка у гумна в соломе, на миткали поглядывает, в уме пятачки подсчитывает. Вдруг слышит — где-то рядом хрустнуло, будто кто к миткалям подбирается. Высунулся из соломы, видит — человек над миткалями ходит, вроде шагами длину их меряет.

«Постой, — думает Никитка, — поглядим, что дальше будет».

А сам колышек дубовый в руке сжимает: может, понадобится.

Зоркий Никитка был: ночью нитку в иглу мог вдеть. И тут видит — человек чужой, таких в слободе нет. А главное, вот что дивно — с пят до маковки человек белый, как снегом осыпанный: шапка белая — заячья; шуба белая — долгополая; онучи белые — холщовые — и лапти белые. В руке клюшка. Ходит старик по миткалям, метелкой с них как бы снег смахивает, а брать ничего не берет. Посматривает Никитка — понять не может: что этому старику вздумалось ночью чужие миткали обхаживать? Видно, хитрит старик, хозяина выслеживает. А как увидит, что хозяин заснул, и примется скатывать.

Старик обошел все миткали, снял с одной ленты поленце, приподнял конец и хотел не то скатать, не то перевернуть. Тут Никитка из соломы вылез да с колышком к старику:

— Постой, дедка, ты здесь что ищешь?

Старик не испугался, ленту положил, поленце на старое место подвинул:

— Я так… ничего, мил-человек. На миткали любуюсь. Больно гожи, тонки, чисты. Твои, что ли?

— Хозяйские, настить взял — стало быть, отбеливать, по пятачку с куска, — объясняет Никитка.

— Так, так, хороший ситец набьют из этакой ткани. Дай те бог удачи. А я шел дорогой, смотрю, что-де за тропы постланы. Ан вон что! Ну, я своей метелкой обмахнул — авось белее станут.

Хитрый старик оказался. Такой курносый, борода по пояс, рукавицы по локти. Тоже белые. И беленькую метелку под локтем прижал. Указывает он Никитке: «Глянь на миткали, такие ли были они в сумерки?»

Никитка пригляделся — и впрямь не узнать: снега белые, а миткали и того белей.

— Что это, дедушка? — спрашивает Никитка.

— Удача. Ночь тебе счастливая выпала. Морозец хороший бедному человеку помог. Больше и студиться нечего, скатывай…

Никитка и сам видит, что за какой-нибудь час миткали выбелились: хозяин за первый сорт примет.

Но вот с чего так получилось, Никитка не раскусит. А старик полезный, выгодно бы и дружбу с ним завести, в пай взять. Тогда только успевай миткали раскатывать.

Никитка старика в избу зовет погреться с мороза, чайку попить. А старик отнекивается, говорит, что далеко ему идти до дому, спешит, мол: нужно во что бы то ни стало к сроку поспеть. Обещает после побывать, если дорога в эти края выпадет.

Никитка начал его выспрашивать — как зовут да откуда он, куда и зачем идет. Старик не больно-то говорлив. Отвечает на все какими-то намеками, так что всего Никитка и понять не может.

— Зовусь я просто, да в миру меня по-разному кличут, кто как назовет. Живу на земле, на той, что и ты. По своим делам всеми дорогами хаживаю. Где человеку след — там и мне не запрет. Где человеку запрет — для меня все равно след. А сейчас по важному делу в дальний край путь держу. У меня сын с дочерью повздорили. Мирить их иду. Кого наказать, кого опечь. Один другого попрекает, за глаза не разберешься. А я правду умею находить, хоть как запутай. Хочу, мил-человек, память по себе оставить, чтобы ты добрым словом старика помянул. Возьми мою метелку, она мне покуда не нужна. А когда потребуется — зайду, возьму. Даю и навовсе и не навовсе, смотря по делам, как она тебе пригодится. С ней у тебя дело-то поспорее пойдет. Но береги метелку: потеряешь — такую-то и сам не свяжешь и в лавке не купишь.