Миткалевая метель - Страница 26
Уж не Волжанкина ли потайная светлица?
Видят они, ходят по той светлице четыре девушки — одна другой краше. Первая, черноглазая, станет леи чесать — волоконце к волоконцу укладывает; вторая, русая коса, синие глаза, веретено возьмет — само оно в руке поет; третья, невеличка, круглоличка, нитку крутить примется — по нитке веселые блесточки мечутся. А четвертая — сама Волжанка — за распорядительницу между ними.
Тут и сказали ткачи-узорщики этим девушкам-красавицам о своем несчастье. Мол, выручайте нас, коли можете, а то купец живыми вгонит в гроб: не угодишь на него. А на каторгу — неохота.
Подает Волжанка небольшой белый скаток 34, говорит:
— Когда трудно будет, возьмите это полотно и скажите: «Раскатися, полотно, встань, высокое окно!» Из окошка скаток бросьте, я явлюсь к вам на подмогу.
Катнула она белый камешек по полу, он ударился о хрустальную дверь, и снова молодые мастерки очутились на берегу.
Высокая волна шумно легла на свое место.
После купанья идти больше некуда, кроме как в свой клоповник. Вокруг барака — частокол, а на нем рогатки железные да гвозди.
У ворот — хозяин с жердиной в руке. К Балабилке:
— С кем это у вас каждый вечер ауканье?
— Это не мы, кто-то с Волжанкой-служанкой перекликается.
— Ты, затейник, смотри у меня со своим языком! К каждому слову Волжанка да Волжанка. Что она вам, мать родная?
Балабилка в ответ:
— Да не чужая. В случае, она и заступница, и выручаловка.
— Тебя бы по загорбку еловой выручаловкой! — Купец пригрозил жердиной.
Ночью в бараке храп. Нары в два яруса. Балабилка с боку на бок ворочается, доски скрипят; не до сна ему, не до лежанья.
Луна за окном. Узор занятный в уме у Балабилки. Кому от узора прибыль, а ему одна забота. Другому бы и горя мало — что рисовальщик навел, то и выткал: мол, худо ли, добро ли. А этот — нет, не такой, у него любое дело с сердцем в обнимку.
Мартьян спросонья сбегал к шайке, что в углу под рогожей, испил, нос и борода мокрехоньки.
— Ты что, Балабилка? Опять не уснешь? Экий полунощник!
— Не до спанья…
— О чем же думаешь, мечтаешь?
— Так что-то… всякие картины перед глазами… А ты что кричал во сне?
Мартьян ему на ухо:
— Сон лихой привиделся, и сейчас еще в жилах дрожь. Будто опять мы с тобой стоим против страшной плахи, на том самом знакомом месте. На помост ведут смельчака — вожака любимого. Как он тряхнет плечами — и полетели с помоста палачи. Все вот слышится его голос, как, бывало, под Оренбургом: «Эй, чубатые, кудреватые, что задумались? Коли это да не воля, так чего ж вам боле!..»
До самой зорьки прошептались под хламидой Мартьян с Балабилкой.
Раненько на заре тюрей 35 заправились — опять в ткацкую, к стану. На веревочках — грузильца: железки да камешки, как мониста на цыганке. Балабилка узор в левую руку, правой за батан, считает:
— Один, шесть, пятнадцать, двадцать пять!..
Переборщики — за веревочки. Так изо дня в день, дотемна…
Злой-презлой, хозяин ворвался в ткацкую — копейку потерял, начал махать треххвостой плеткой.
Не стерпел огневой Балабилка, вырвал у него плеть, раз через коленку — черенище пополам — и в окно выбросил…
— Ах ты такой! Ты не мастеришка, ты возмутитель! Всех на цепь посажу! — бросился купчина вон.
Надели ткачам на ноги железные цепки. Стали их водить на работу под стражей. А чтобы через окно не убежали, велел хозяин передвинуть стан за высокую каменную стену.
Грозит купчишка неугомонный:
— Если к завтрему же мне кайму семицветную не сготовите, как моей душе желательно, — всех велю пороть!
И ушел. Тут-то и вспомнил Балабилка о дареном полотенце. Вынул его, повторил наставные слова:
Не успел сказать — в стене окно само пробурилось. Выбросил он белый скаток за окно — полотняный мосточек от окна до берега пролег. Полотенце зыблется, колышется, чей-то голос близко слышится.
Идут полотняной дорожкой три девушки, три Волжанкины помощницы, те самые три красавицы, которых ткачи недавно видели у Волжанки за хрустальной дверью. Остановились девушки под окном.
Балабилка и тут догадался, зовет так:
Одна за другой вошли к ним по тому полотенцу все три девушки. Кандалы с ткачей сорвали, из окна в Волгу бросили.
Первая говорит:
— Вот вам челнок-бегунок.
Вторая свой подарок мастерам подает:
— Вот и шелк льняной и цветок лесной!
Третья тоже не бездельница:
— Вот узор-семицвет. От Волжанки привет!
Возможно, и не стали бы они парням помогать, если бы ткачи для купца и царицы старались. Но девушки — мимо этого ты не пройди — как глянули на скатерть, сразу разгадали замысел ткачей.
Чу! За дверью хозяин шастит. Все три пряхи, как три мячика, вниз скатились по полотняной дорожке. Балабилка проворно свернул полотенце, и окна как не бывало.
Утром купчина глянул на семицветную кайму — к стене отпрянул… Хоть и тщился он придраться к мастерам, да прицепиться на этот раз совсем не к чему.
— Вот это складно соткали! — ворчит он.
Но и знать не знает, что не зря девушки ночью были в ткацкой.
Долго трудились ткачи над скатертью. Дошло дело до двуглавого орла и царицы — змеи-медяницы.
Уж подол и ноги царицыны выткали, крыло орла начали. Бежит хозяин:
— Пуще монархине обличие придайте подобающее, чтобы попригляднее! Это — всей скатерти гвоздь! Венец царский и прочее чтобы со всеми бриллиантами, самоцветами!..
Ткут наши работнички царицу. Стал Балабилка все чаще да чаще позевывать. Вестимо, ткать — не в свайку играть, устать не диво. Да и у переборщиков-то прежнего задору не стало. Подергивают нехотя за веревочки.
— Два, четыре, пять, — считает Балабилка.
Андрей Гусь дернул веревочку, да не ту. Балабилка — стук, стук батаном. Дальше:
— Семь, пятнадцать!..
Грош опять было за веревочку, а Балабилка ему:
— Стой, постой, брат! Знать, опять меня кто-то путает!
— Что вы, черти сивые, аль не видите? Дырка у царицы на голове!
— И с дыркой походит! — Балабилке все смешки да хаханьки.
А все же переборщики хозяина боятся. Чуть что — и на Камчатку всех. Указ у него на руках, его власть и сила. У Балабилки своя сметка: он да скорехонько, где дырка-то, вплел шелковую ниточку. Дальше ткут. А уж срок подходит, там и гонцы за скатертью прискачут.
Хозяин стоит над ними с палкой:
— К сроку не поспеете — семь шкур с каждого сдеру!
Три дня, три ночи напролет безвылазно ткачи корпели.
Снова злее борзой мечется хозяин по ткацкой, опять все швыряет, бросает.
У ткачей и шелк льняной — моток с локоток — весь израсходован, и челнок-бегунок поисшаркался, и цветок лесной им нужен для расцветки.
«Не позвать ли опять помощниц наших?» — думает Балабилка. Вынул он дареное полотенце, сказал заветные слова:
Стена раздвинулась, пробурилось окно. Кинул он скаток за окно — повис полотняный мостик. Полотно зыблется, колышется, добрый голос слышится. Одна за другой вошли три пряхи — Волжанка их прислала. Принесли они и шелк льняной, и челнок-бегунок, и цветок лесной.
Незаметно как пришли, так и ушли по полотняному мостику. А полотенце в руках у Балабилки осталось.
Еще немного доделать — и скатерть будет готова на царский стол.
Ночью их пятеро в ткацкой да сторож шестой. Этот у печки спину греет. От устали у Балабилки глаза словно патокой намазаны, веки слипаются, муть в голове, по узору то пятна оранжевые, то круги красные невесть откуда.