Мистика - Страница 108

Стоило ль мне удивляться? У чудища мать оказалась. Что же, ведь каждого мать на свет народила. Просто кого ни возьми — у всех своя мама имелась.

Эта явилась оплакать сынка. Отомстить мне. Что говорила? Представьте: «Ах, как же могли вы! Это жестоко, ужасно, кошмарно жестоко!» Пала на грудь ему, гладила жуткую морду, стенала. После мы с ней поболтали — искали общие темы. И нашли их.

Дальше что было над трупом? На ржавой конструкции в море? Что надо, то было. Не любопытствуйте, нечего — ведь то наше дело, и точка. Отпрыска я умертвил ее, так иль иначе. С ней я мог сделать, наверно, что пожелаю. Это и сделал. Желание было взаимно.

В волнах катались, друг друга терзали до крови. И под когтями моими ее чешуя облетала. Зубы мои ей в загривок впивались.

Трах-тибидох. Как мир стара эта песня.

Где-то под утро из волн на песок я, шатаясь, ступаю. Рот терпеливо меня поджидал до рассвета. Голову чудища я ему под ноги бросил. Белый песок налипал на раскрытые бельма.

«Вот кто покоя вам тут не давал, — объявил я, — и мертв он». Рот мне в ответ: «Что же дальше?»

«Гоните монету».

«Так на кого он работал, по-твоему? Тальбот, под кем же ходил он? Мафия, нет?» — «Он соседом вам всем приходился. Шум раздражал его, видно. «Металл», понимаю». — «Думаешь?» — «Знаю», — сказал я, на голову мертвую глядя. Звук под водой ведь в сто раз раздается сильнее. «Ладно, откуда он взялся?» Устало влезая в одежду, я прошептал: «Мясо его привлекало. С приправой из травки и с прочим». Рот понимал, что я вру, но чем ему крыть, ведь от волка правду услышать рассчитывать нечего. Где уж. Я на песок опустился, на мягкий и белый. День занимался, и небо приметно светлело. Я все смотрел и смотрел на восход и не щурился даже.

Думал о том, как и когда же я встречу конец свой. Думал о собственной смерти, о собственной смерти.

Потрясение смерти. Может, для нее оно сильнее, после стольких лет? Что бы там ни говорилось в документах, она не совсем умерла в свои шестнадцать лет. Она просто перестала быть человеком.

Молодой человек поддерживает ее. Она хочет его крови.

Шум в ее черепе разом обрывается. Красная пелена наползает ей на глаза. Боль кончается.

Небытие.

Застывшее мгновение. В музее. Она смотрит на мужчину, который разглядывает мумию. Его лицо отражается в стеклянной витрине. Ее — нет. Но он чувствует ее, оборачивается. Думает о ней. На миг.

В другой жизни…

Женевьева Сандрин Изольда Дьедонне. Женевьева Бессмертная, дочь врача Бенуа Дьедонне, темная дочь Шанданьяка из кровной линии Мелиссы д'Акку.

Для нее все кончено.

Она во тьме, бесчувственная. Возможно, в облике женщины. Или чего-то неподвижного, сарсена, [122]дерева. Она ничего не видит, но она чувствует.

Здесь есть и другие. Они не ждали ее, но принимают, узнают ее.

Пятеро других.

Она знает, что когда-то они тоже были живыми. И в этот миг она принимает свою окончательную смерть. Пятеро стали теперь шестерыми. Они тянутся к ней, не физически. Она знает их, но их имена не приходят на ум.

И ее собственное тоже.

Все шестеро сияют. Наконец она познает истинную любовь.

Однако еще не до конца. Шестеро должны стать Семерыми. Счастливое число семь.

Потом…

Красный свет.

Сознание возвращается и остается. Она может думать, помнить, мысленно представить себя, окружающий мир. Она чувствует свое тело. И еще боль и тепло.

Она не умерла. Пока еще нет.

Она одна. Пятеро ее товарищей исчезли. Сердце ее ноет от утраты. Глаза туманят слезы.

Струйка крови у нее во рту. Молодая кровь, пряная, острая. Она растекается по ней, разом пробуждая ото сна. Ее острые зубы царапают язык. Все новая кровь льется ей в рот. Она слизывает ее, с вновь проснувшейся красной жаждой, и чувствует, как прибывают силы.

Ее ночные чувства вернулись к ней. Она остро ощущает шершавость хлопчатобумажной сорочки, надетой на ней, и исходящих от нее запахов.

Больничные запахи больно жалят ее.

Она не может сесть. Голова ее зафиксирована на месте при помощи какого-то хитроумного сооружения из стальных зажимов и пластиковых трубок. Она поводит глазами и видит, как по этим трубкам течет в нее жидкость.

Внутри нее какой-то чужеродный предмет. Там, где была последняя боль, она чувствует неорганическую пластину, заплату поверх остатков ее лопнувшего черепа.

Она пытается поднять руку к голове. Ей мешают прочные пластиковые наручники. Она дергает сильнее, и пластик лопается.

Кто-то берет ее за руку.

— Я вижу, силы возвращаются к вам.

Тревожащий звук.

— Вы в Пирамиде, — говорит ей молодой человек. Он не врач. Его лицо знакомо ей. — В лондонском Доклендсе, в том, что от него осталось. В Международном доме Дерека Лича. Кое-кто из сотрудников называет его последним редутом.

Этот молодой человек — Джером, сын Салли Роудс.

Он был там, когда она умерла.

Судя по тому, как изменилось его лицо, это, должно быть, случилось уже давно.

— Как долго?

— Семь месяцев.

Она садится в постели.

— Вы пропустили кучу всего, — говорит он. — Казни. Войны. Коллапс.

Она ощупывает голову.

Волосы ее коротко острижены, впервые за много веков.

— По-моему, классно, — говорит Джером. — Вы похожи на Жанну Д'Арк.

— Боже правый, надеюсь, что нет!

Она помнит Жанну Д'Арк. Именно во время ее войны Женевьева удостоилась Темного Поцелуя, стала вампиром. Тогда повсюду была кровь.

Она трогает затылок, кончиками пальцев касаясь кожи над пластиной.

— Я не представляю, что сделали доктора Лича, — говорит Джером. — Я еще не успел как следует переварить информацию, что в мире существуют вампиры.

— Прошу прощения, — пожимает она плечами.

— Вы тут ни при чем. Так или иначе, вы воскресли из мертвых. Лич говорит, что это все магия и медицина. Вы и были не вполне живой, поэтому легче было вернуть вас обратно, чем если бы вы были… мм…

— Настоящей живой девушкой?