Мистик-ривер - Страница 95

По правде говоря, Джимми никогда особенно не винил себя в содеянном. И хотя он и договорился с приятелем-ньюйоркцем слать оттуда по пять сотен в месяц и делал это более тринадцати лет, но это не столько совесть говорила в нем, сколько расчет: пока они будут думать, что Рей жив, не начнутся его поиски.

А вот теперь, когда сын Рея, черт его дери, в тюрьме, можно прекратить посылать деньги. И начать их с пользой тратить.

Он потратит их на свой район, так он решил. Чтобы защитить его обитателей. И сейчас, глядя в зеркало, он еще раз подумал: да, слово это правильное, это его район. Отныне владеть им будет он. Все эти тринадцать лет он жил ложной жизнью, притворяясь добропорядочным гражданином и страдая от упущенных возможностей, которые он ясно видел. Строят стадион? Прекрасно. Давайте обсудим, кто будет производить работы. Нет? Ладно. Тогда поглядывайте за оборудованием, мальчики. Ведь неприятно будет, если, неровен час, случится пожар или что другое.

Он сядет с Вэлом и Кевином и подумает об их будущем. Городок их следует расчистить. А Бобби О'Доннел? Его будущее, решил Джимми, если он не уберется отсюда, будет не столь лучезарным.

Окончив бритье, он в последний раз взглянул на свое отражение в зеркале. Порочный? Пусть так. Он с этим проживет, потому что в сердце у него любовь и он уверен в себе. Бывают компромиссы и похуже.

Он оделся и, идя через кухню, почувствовал, что добропорядочный гражданин, которым он все эти годы прикидывался, спущен в водосток в ванной. Он слышал визг и крики девочек — кажется, кот Вэла никак не угомонится, все лижет и лижет их. И он подумал: господи, что может быть приятнее этих звуков?

На улице Шон и Лорен нашли себе местечко возле кафетерия «Нейта и Нэнси». Нора спала в коляске, поставленной в тени под навесом, а они, прислонившись к стене, ели стаканчики мороженого, и Шон, поглядывая на жену, все думал, сумеют ли они наладить совместную жизнь, или же годичная трещина, оказавшись слишком глубокой и вредоносной, уничтожила их любовь и все то хорошее, что было в их браке до сумбура последних двух лет. Лорен взяла его руку, сжала, и он, взглянув на дочь, решил, что есть в ней нечто от тех божков, которым следует поклоняться, — маленькая богиня, ничего не скажешь!

Мимо них шло праздничное шествие, а за ним на противоположной стороне улицы Шон различил Джимми и Аннабет Маркус с двумя хорошенькими девочками на плечах у Вэла и Кевина Сэвиджей. Девочки махали каждой проплывающей платформе и каждому открытому автомобилю, участвовавшим в шествии.

Двести шестнадцать лет назад, как знал Шон, здесь, на берегу канала, построили первую в этом краю тюрьму, давшую потом свое имя и самому каналу. Первыми жителями Ист-Бакинхема были тюремщики с семьями, а также жены и дети арестантов. Перемирие давалось с трудом. Арестанты, отбывшие срок, выходили из тюрьмы подчас слишком дряхлыми и обессиленными, чтобы отправляться в дальний путь, и вскоре Ист-Бакинхем приобрел известность как обиталище всяческих подонков. На главной улице и грязных переулках вокруг, как грибы, росли салуны, и тюремщики передвинулись подальше, в холмы, иными словами, заселили Стрелку, получив таким образом новую возможность свысока поглядывать на бывших своих заключенных. Начало XIX века принесло процветание скотопромышленникам, на месте теперешней автострады возникли скотопригонные дворы; скот подвозили к самой Сидней-стрит, сгружали для пешего перегона к эпицентру нынешнего праздничного шествия. Поколения же бывших арестантов и рабочих на бойнях, а также их отпрыски протянули район Плешки до самого скотопрогона. На заре очередного реформистского движения была закрыта тюрьма, бум скотопромышленности завершился, салуны же все множились и множились. Потом последовали волна ирландской иммиграции, волна иммиграции итальянской, чуть ли не вдвое более многочисленной; была построена надземка, и жители потянулись в город за работой, но на закате они всегда возвращались в родные места. Они любили свой маленький Ист-Бакинхем, потому что создали его, знали все его радости и горести, и, что самое главное, ничто, здесь происходящее, не способно было их удивить. Была своя логика и в коррупции, и в кровавых разборках, и в пьяных драках в баре, и в игре в лапту, и в любовных ласках субботними утрами. Никто, кроме них, этой логики не видел. Никто, кроме них, и не был здесь своим.

Лорен наклонилась к нему так, что голова ее очутилась у него под подбородком, и Шон почувствовал ее неуверенность и в то же время — решимость, желание и потребность восстановить веру в него. Она сказала:

— Ты очень испугался, когда тот мальчишка прицелился из пистолета тебе в лицо?

— Сказать правду?

— Пожалуйста.

— Чуть не описался.

Голова ее вынырнула из-под его подбородка.

— Правда?

— Ага, — сказал он.

— Ты думал обо мне?

— Думал, — сказал он. — Я думал о вас обеих.

— А что ты думал?

— Я думал вот об этом, — сказал он. — Думал о сегодняшнем дне.

— О шествии и так далее?

Он кивнул.

Она поцеловала его в шею:

— Это вранье собачье, милый, но мне приятно, что ты так сказал.

— Я не вру, — сказал он. — Ни капельки.

Она взглянула на дочь:

— У нее твои глаза.

— И твой нос.

Не отрывая взгляда от лица дочери, она сказала:

— Надеюсь, ей это поможет.

— Я тоже надеюсь. — Он поцеловал ее.

Они опять прислонились к стене, вместе глядя на шествие — плотный поток людей, текущий мимо, как вдруг перед ними возникла Селеста. Она была очень бледной, в волосах виднелась перхоть, и она все время ломала руки, словно хотела вырвать пальцы из суставов.

Моргая, она глядела на Шона. Потом сказала:

— Привет, полицейский Дивайн.

Шон протянул ей руку, потому что ему показалось, что ей нужно подержаться за что-то твердое, чтобы не уплыть.

— Привет, Селеста. Зовите меня Шон. Так будет правильно.

Она пожала ему руку. Ладонь ее была липкой, пальцы горячими.

Шон сказал:

— Это Лорен, моя жена.

— Здравствуйте, — сказала Лорен.

— Привет.

Последовала секундная заминка. Никто не знал, что сказать. Они стояли напряженные, чужие друг другу, а потом Селеста кинула взгляд через улицу, и Шон, проследив, куда она смотрит, увидел Джимми, стоявшего в обнимку с Аннабет — веселые, сияющие, как этот день, окруженные друзьями и родственниками. Казалось, потери больше им не грозят.

Джимми окинул взглядом Селесту и встретился глазами с Шоном. Он кивнул ему как знакомому, и Шон кивнул в ответ.

— Он убил моего мужа, — сказала Селеста.

Шон почувствовал, как застыла стоявшая бок о бок с ним Лорен.

— Знаю, — сказал он. — Доказать этого я пока не могу, но знаю.

— А потом?

— Что?

— Докажете? — спросила она.

— Попытаюсь, Селеста. Богом клянусь.

Селеста рассеянно смотрела на шествие и скребла голову — лениво и в то же время яростно, словно вычесывая вшей.

— У меня в последнее время что-то с головой, — сказала она и засмеялась. — Смешно, но это так. Что-то с головой.

Шон протянул к ней руку, тронул ее запястье. Она взглянула на него своими карими, безумными, немолодыми глазами.

Он сказал:

— Могу порекомендовать доктора, Селеста. Он специализируется на психике тех, кто потерял близких в результате насилия.

Она кивнула, хотя слова его, по-видимому, никак ее не утешили. Запястье выскользнуло из его руки, и она опять принялась тянуть себя за пальцы, ломая их. Она заметила взгляд Лорен и сама посмотрела на свои руки. Уронила их, подняла опять, скрестила на груди, спрятав кисти под локтями, словно пытаясь удержать их лёт. Шон увидел, что Лорен улыбается ей улыбкой робкого сочувствия, и удивился тому, что Селеста тоже ответила ей еле заметной улыбкой и мелькнувшим в глазах благодарным выражением.

Любовь к жене вспыхнула в нем с новой, невиданной силой — не в пример ему, как она умеет мгновенно поддержать заблудшего. Наверняка это он виноват во всех несчастьях их брака, это он портил все своей полицейской самонадеянностью и эгоизмом, все усиливавшимся презрением к людям с их пороками и слабостями!