Мистер и миссис Бонд (СИ) - Страница 6

Но довольно скоро он понял, что «притворяться» и «быть» — две очень разные вещи. А потом настала и очередь шуток…

— Боюсь, я никогда до конца так и не пойму концепцию некоторых аспектов человеческого чувства юмора, — со вздохом признался Джеймс своей хозяйке однажды за третьей чашкой ежевечернего чая с тортиком (на этот раз тирамисовым).

Подобные посиделки после ужина — с чаем, вкусняшками и разговорами — довольно быстро стали у них не то чтобы обыденным делом, а скорее даже чем-то вроде обязательного ритуала, попытки нарушить который мгновенно вызывали у Розы Марковны состояние повышенной тревожности и множество настоятельных вопросов о том, что же такого ужасного случилось сегодня в управлении полиции Нереиды, что наверняка голодный после работы «милый мальчик» даже не хочет пообщаться с бедной старой женщиной, которая к его приходу, между прочим, как раз запекла в духовке пусть и не гефилте, но все-таки очень приличную фиш, а еще днем так удачно прикупила великолепный шоколадный тортик со сливками и уже даже чайник поставила. А если нечто настолько ужасное все же таки случилось, то не пора ли закрывать дверь на швабру и оповещать знакомых?

— Нет, иногда я их понимаю отлично, — продолжал Джеймс под поощрительное молчание Розы Марковны, — неуместная реакция в неподходящей обстановке всегда вызывает улыбку. Или путаница. Или подмена понятий. У меня обширная база анекдотов и баек, я ее постоянно пополняю и изучил очень внимательно. Но иногда… Я просто не понимаю, где нужно смеяться и почему! Это все кажется совершенно бессмысленным и напоминает имитацию шифровальных скриптов в неизвестной кодировке, не поддающейся анализу. И я бы с легкостью признал так называемые шутки именно таковой имитацией, если бы…

— Кто, что и кому сегодня сказал? — перебила его понятливая Роза Марковна. Она не любила долгих абстрактных рассуждений и всегда предпочитала переводить их на конкретные примеры — желательно с участием соседей, знакомых или хотя бы знакомых соседей или соседей знакомых.

— Да Пабло же! — поморщился Джеймс то ли раздраженно, то ли обиженно. — Ляпнул какую-то чушь про Мэри и барашка. И все посмотрели на Степана и новичка, ну помните, я рассказывал… И засмеялись. Словно бы получили какую-то информацию, которая отсутствовала в словах. Но ведь ее не было! Я знаю, что такое барашек, сразу же глянул в инфранете. Но так и не понял, при чем тут какая-то Мэри и почему это должно быть смешно! Там не было никакой дополнительной информации и просто быть не могло!

— А этот новичок, как там его… Билли, кажется? Он что, за Степаном повсюду ходит, словно приклеенный, да? — невинно уточнила Роза Марковна, пряча хитрую улыбку за чашкой, исходящей тонким ароматным паром. Торт она не ела, предпочитая чай с вареньем (тоже тирамисовым, этого сезона, прозрачным, терпким и пахнущим на всю кухню, стоило только чуть приоткрыть банку).

— Да… — Джеймс осекся. Открыл рот, намереваясь то ли возмутиться, то ли что-то спросить, но тут же снова его захлопнул. Нахмурился, переходя из обиженного режима в рабочий. И наконец спросил уже совсем без обиды, заинтересованно: — А как вы узнали?

Вот тогда-то он впервые и услышал стишок про Мэри и ее барашка. И узнал, что прочитанное или услышанное в раннем детстве остается с человеком на всю жизнь и становится основой для многого, что люди потом понимают без дополнительных объяснений. Своеобразная базовая прошивка, которую невозможно стереть. Парадокс, когда шифр становится нерешаемым не из-за своей потрясающей сложности, а из-за простоты и понятности каждому, о которой не упоминают не из желания скрыть что-то от непосвященного чужака, а только лишь потому, что никому и в голову не приходить скрывать настолько всем известную и с детства доступную информацию.

Разумеется, Джеймс не был бы самим собой, если бы прошел мимо такого вопиющего провала в собственном образовании. Более того: он и Bond’ом бы не был. Он загорелся и решил прочесть все, что люди усваивают с пеленок — именно прочесть, а не загрузить в архив, пусть даже и внутренний. Он уже понял, насколько по-разному работают два вида памяти — органическая и электронная, — и насколько разными бывают ощущения от того, какую из них он использует. Он собирался сделать все как надо и загрузить сказки, стихи и колыбельные в органическую память, где им и положено было быть. И ему было неважно, сколько на это потребуется времени.

Это была их маленькая тайна с Розой Марковной: никто в участке так и не догадался, что Джеймс Бонд, герой Нереиды, гроза грабителей и убийц, придя после дежурства домой, читает «Сказки Матушки Гусыни» и обсуждает непонятные места с домохозяйкой.

И это принесло плоды, причем даже куда быстрее, чем Джеймс мог надеяться.

Он отлично помнил тот день, день своего триумфа, о котором так никто и не узнал, — ну, кроме Розы Марковны, конечно. И вечер тоже помнил. Особенно вечер!

Как ворвался в прихожую и прямо с порога начал рассказывать про присланный в управление навороченный универсальный полиграф с режимами для ста шестнадцати рас разной степени разумности. И как этот полиграф сдох сразу же после включения в сеть. И как он, Джеймс, сказал по этому поводу, мрачно так сказал, словно вовсе и не шутил:

— Н-да, ребята… Будь попрочнее старый таз…

И как все засмеялись! Пусть и невесело (а чего веселого в необходимости составлять и заполнять кучу анкет и отчетов по возврату утратившего работоспособность оборудования?), но все-таки засмеялись. На его шутку! Не сгенерированную процессором, не подсказанную программой — его, Джеймса, личную шутку, первую в жизни.

Роза Марковна тогда его похвалила.

Да, сейчас он уже понимал, что точно так же она похвалила бы первоклашку, впервые написавшего свое имя без помарок, — но все равно бережно хранил это воспоминание в обоих видах памяти. И почему-то понимание малозначимости триумфа ничуть не умаляло высокой значимости доставленного им удовольствия.

.

— За будущее успешное сотрудничество!

Собеседник оскалился в напряженной улыбке и протянул руку с бокалом, слегка наклоняя его в сторону Джеймса. Джеймс улыбнулся в ответ такой же быстрой и хищной улыбкой и почти беззвучно коснулся чужого бокала краем своего. И подумал, что сейчас истинное исполнение ритуала было бы, пожалуй, куда как уместнее такой вот его имитации: когда-то обычай чокаться (вернее, с силой сдвигать кубки или кружки, чтобы часть вина переплескивалась в тару сотрапезника), придумали те, кто не доверял сидящим с ними за одним столом и боялся быть ими отравленным. Мало ли чего хозяин мог подсыпать в гостевой кубок — или гость в хозяйский, пока пирующий отвернулся? А так — вы стукнулись кубками, жидкость в них частично смешалась, и вроде как можно уже и не так сильно опасаться.

Можно начинать потихоньку доверять друг другу.

Джеймс пригубил шипучее вино (содержание алкоголя 6 %, букет приятный, отдает корицей и медом) и аккуратно отставил бокал на столик. Он не собирался доверять сидящему напротив него человеку. Впрочем, и тот ему тоже не доверял и врал аж на 76 % с мелочью, любо дорого. И это было вполне нормально: Джеймса бы скорее насторожило, прояви представитель контрабандистов неуместную искренность.

Представитель не представлял из себя ничего особенного: маленький, толстоватенький, лысоватенький (а может, просто хорошо эпилированный), с тонкими усиками. Черты его лица неуловимо плавились и словно бы ускользали от любых попыток их запомнить и классифицировать: наверняка тоже воспользовался гель-маской. Что тоже совершенно нормальное поведение при первой встрече непонятно с кем, но существенно осложняет работу этого непонятно кого, если он полицейский. Запоминались только усики. И это значило, что усики наверняка были фальшивыми.

Двадцать минут осторожного прощупывания с обеих сторон. Завуалированные до почти полной непроницаемости предложения. Намеки, похожие на шутки, и шутки, более всего напоминающие угрозы. Взаимооценивания и приглядывания. И по-прежнему — сомнения и нервозное недоверие.