Мисс Кэрью (ЛП) - Страница 75
— Как же, договоритесь! — пробормотал мой невольный проводник и, все еще качая головой, заковылял, похожий на гнома, сквозь падающий снег. Вскоре в темноте показались очертания чего-то большого и массивного; нам навстречу с яростным лаем выбежала огромная собака.
— Это тот самый дом? — спросил я.
— Да, тот самый. Лежать, Бей! — И он стал рыться в карманах в поисках ключа.
Я подошел вплотную к нему, чтобы не упустить ни малейшего шанса войти, и в маленьком круге света, отбрасываемом фонарем, увидел, что дверь была утыкана железными гвоздями, словно дверь тюрьмы. Через мгновение он повернул ключ, и я протиснулся мимо него в дом.
Оказавшись внутри, я с любопытством огляделся. Я находился в большом холле с крышей, поддерживаемой стропилами, который, по-видимому, использовался для самых разных целей. Один конец был завален зерном до самой крыши, точно амбар. В другом — хранились мешки с мукой, сельскохозяйственные орудия, бочки и всевозможные пиломатериалы; в то время как с балок над головой свисали ряды окороков, мяса и пучков сушеных трав, заготовленные на зиму. В центре стоял какой-то огромный, доходивший до середины стропил, предмет, накрытый куском грязной ткани. Приподняв уголок этой ткани, я, к своему удивлению, увидел телескоп весьма значительных размеров, установленный на грубой подвижной платформе с четырьмя маленькими колесиками. Труба была сделана из крашеного дерева и скреплена грубыми металлическими обручами; зеркало, насколько я мог оценить его размер в тусклом свете, имело, по меньшей мере, пятнадцать дюймов в диаметре. Пока я еще рассматривал прибор и спрашивал себя, не работа ли это какого-нибудь оптика-самоучки, резко прозвенел колокольчик.
— Это вас, — сказал мой проводник с недоброй усмешкой. — Его комната — вон там.
Он указал низкую черную дверь на противоположной стороне холла. Я направился к ней, громко постучал и вошел, не дожидаясь приглашения. Седовласый старик, показавшийся мне огромным, поднялся из-за стола, заваленного книгами и бумагами, и строго посмотрел на меня.
— Кто вы? — спросил он. — Как вы сюда попали? Что вам угодно?
— Джеймс Мюррей, адвокат. Пешком через пустошь. Еды, питья и ночлега.
Он зловеще нахмурил свои густые брови.
— Мой дом — не место для развлечений, — надменно произнес он. — Джейкоб, как вы посмели впустить этого незнакомца?
— Я его не впускал, — проворчал старик. — Он последовал за мной через пустошь и протиснулся в дом передо мной. Я не способен совладать с шестью футами двумя дюймами.
— В таком случае, сэр, будьте любезны объяснить, по какому праву вы вторглись в мой дом?
— По тому же самому, по какому уцепился бы за вашу лодку, если бы тонул. По праву на самосохранение.
— Самосохранение?
— На земле уже никак не меньше дюйма снега, — коротко ответил я, — а к рассвету его будет вполне достаточно, чтобы полностью скрыть мое тело.
Он подошел к окну, отодвинул тяжелую черную штору и выглянул наружу.
— Это правда, — согласился он. — Вы можете остаться, если хотите, до утра. Джейкоб, подайте ужин.
С этими словами он жестом пригласил меня сесть, занял свое место и сразу же погрузился в занятия, от которых я его отвлек.
Я поставил ружье в угол, придвинул стул к камину и, пользуясь случаем, осмотрел помещение. Будучи по размеру меньше холла и менее захламленная, эта комната, тем не менее, содержала в себе многое, что могло возбудить мое любопытство. На полу не было ковра. Побеленные стены местами были покрыты странными рисунками, на них имелись полки, заставленные научными инструментами, назначение значительной части которых было мне неизвестно. По одну сторону камина стоял книжный шкаф, заполненный потрепанными фолиантами; с другой стороны, небольшой орган, причудливо украшенный резными и раскрашенными средневековыми святыми и дьяволами. Через полуоткрытую дверцу шкафа в дальнем конце комнаты я увидел длинный ряд геологических образцов, хирургических инструментов, тиглей, реторт и банок с химическими веществами; в то время как на каминной полке рядом со мной, среди множества мелких предметов, стояли модель солнечной системы, небольшая гальваническая батарея и микроскоп. На каждом стуле что-то лежало. В каждом углу были сложены книги. Пол был завален картами, гипсовыми слепками, бумагами, чертежами и прочими научными материалами, какие только можно себе представить.
Я оглядывался вокруг с изумлением, возраставшим при виде каждого нового предмета, на котором случайно останавливался мой взгляд. Такой странной комнаты я никогда прежде не видел; но каким странным казалось найти такую комнату в одиноком фермерском доме посреди диких и пустынных вересковых пустошей! Снова и снова я переводил взгляд с моего хозяина на окружавшую его обстановку, а с нее — обратно на хозяина, спрашивая себя, кто он, и чем он может заниматься? Его голова была необыкновенно красива, но это была скорее голова поэта, чем философа. С широкими надбровными дугами, выступающими над глазами и покрытыми густой копной совершенно белых волос, она обладала идеальностью и в то же время массивностью, характеризующей голову Людвига ван Бетховена. Те же глубокие морщины вокруг рта, и те же суровые морщины на лбу. То же сосредоточенное выражение лица. Я все еще наблюдал за ним, когда дверь открылась, и Джейкоб внес ужин. Его хозяин закрыл книгу, встал и с большей вежливостью, чем прежде, пригласил меня к столу.
Передо мной поставили яичницу с ветчиной и бутылку превосходного хереса, а также положили буханку черного хлеба.
— Могу предложить вам только самую простую домашнюю фермерскую еду, сэр, — сказал мой хозяин. — Однако, я надеюсь, что ваш аппетит не позволит вам с суровой критичностью отнестись к недостаткам нашей кладовой.
Но я уже набросился на еду и лишь заявил, со всем энтузиазмом изголодавшегося охотника, что никогда в жизни не ел ничего вкуснее.
Он чопорно поклонился и принялся за свой собственный ужин, состоявший из кувшина молока и миски с кашей. Мы ели в тишине, а когда закончили, Джейкоб убрал поднос. Я снова придвинул свой стул к камину. Мой хозяин, к моему удивлению, сделал то же самое и, резко повернувшись ко мне, сказал:
— Сэр, я прожил здесь в совершенном уединении двадцать три года. За это время меня не часто посещали незнакомцы, и я не прочитал ни одной газеты. Вы — первый, кто переступил мой порог за более чем четыре года. Не окажете ли вы мне любезность, сообщив некоторые сведения о том внешнем мире, с которым я так давно расстался?
— Спрашивайте, — ответил я. — Я весь к вашим услугам.
Он склонил голову в знак признательности; наклонился вперед, уперев локти в колени и положив на них подбородок; устремил глаза на огонь и стал задавать вопросы.
Главным образом, его интересовала наука, ее применение в практических целях, с которым он был совершенно незнаком. Сам я к науке не имею никакого отношения, и отвечал, насколько позволяли мне мои скудные познания; но задача оказалась не из легких, и я испытал большое облегчение, когда, перейдя от расспросов к обсуждению, он начал излагать свои собственные выводы на основе тех фактов, которые я попытался сообщить ему. Он говорил, а я слушал как завороженный. Он говорил так, что я, в конце концов, понял: он совершенно забыл о моем присутствии, и его слова были просто мыслями вслух. Я никогда не слышал ничего подобного прежде; я никогда не слышал ничего подобного с тех пор. Знакомый со всеми философскими системами, тонкий в анализе, смелый в обобщениях, он изливал свои мысли непрерывным потоком и, все еще склонившись вперед в первоначальной позе, не отрывая глаз от огня, переходил от темы к теме, от предположения к предположению, словно вдохновенный мечтатель. От практической науки к философии разума; от электричества в проводах к электричеству в человеке; от Уоттса к Месмеру, от Месмера к Райхенбаху, от Райхенбаха к Сведенборгу, Спинозе, Кондильяку, Декарту, Беркли, Аристотелю, Платону, магам и мистикам Востока — эти переходы, которые, какими бы ошеломляющими ни казались их разнообразие и масштаб, воспринимались в его изложении легко и гармонично, словно музыка. Мало-помалу, — не помню, в качестве догадки или иллюстрации, — он перешел к той области, которая лежит за пределами даже гипотетической философии и простирается в неведомые области. Он говорил о душе и ее устремлениях; о духе и его возможностях; о ясновидении; о пророчествах; о тех явлениях, которые, именуемые призраками, привидениями и сверхъестественными проявлениями, отрицались скептиками, но воспринимались многими во все века как нечто реально существующее.