Миры Пола Андерсона. Том 19 - Страница 41

— Но зато мы сохранили бы традицию! — возразил Коффин. — Сама мысль о том, что существует колония, куда можно улететь, если жизнь покажется совсем невыносимой, — разве такая мысль не стала бы людям поддержкой здесь, на Земле?

— Нет, — безапелляционно ответил Вулф. — Наемные граждане- рабы — а на Нижнем уровне они рабы в буквальном смысле слова, несмотря на все разговоры о контрактах, — так вот, наемные рабы не могут себе позволить столь дорогостоящее путешествие. А с какой стати государству оплачивать им дорогу? Голодных ртов не станет меньше, а государство заметно обеднеет и не сможет им обеспечить даже нынешнее нищенское существование. Да и сами граждане не захотят куда-то лететь. Неужели вы думаете, что неве­жественное и суеверное дитя улицы и машин сможет выжить, вспа­хивая целину на чужой планете? Думаете, они хотя бы выразят желание попробовать? — Вулф развел руками. — Что же до образо­ванного класса технарей, способных обеспечить успех подобному предприятию, так им это и вовсе ни к чему. Им и здесь неплохо живется.

— Мне тоже так показалось, — кивнул Коффин.

Широкое лицо Вулфа расплылось в улыбке.

— Ну хорошо, допустим, что колонию все-таки основали. Вы сами остались бы в ней жить?

— Боже упаси! — Коффин дернулся как ужаленный.

— Почему? Вы ведь так настойчиво стремитесь ее основать!

— Потому... потому что я космолетчик. Мое дело — межзвезд­ные экспедиции, а не пахота или добыча полезных ископаемых. Снаряжать же свои собственные корабли и отправлять их в космос Рустам сможет разве только через несколько поколений. У колони­стов и без того забот будет по горло. Мне казалось, что колония была бы благом для всего человечества; что касается моих личных интересов — я, в конце концов, астронавт, а не колонист.

— Вот именно. А я торговец мануфактурой. А мой сосед Изра­иль Штейн считает космические экспедиции грандиозным пред­приятием, но сам лично преподает в музыкальной школе. Мой друг Джон 0‘Малли — специалист по химии белков, человек для коло­нии весьма полезный. Кроме того, он отличный ныряльщик за жемчугом, а однажды спустил на сафари сбережения нескольких лет³. Но его жена мечтает о престижной профессии для своих детей. А другие слишком любят комфорт, либо попросту боятся, либо не хотят отрываться от своих корней. Горсточки людей, которые захо­тят и смогут лететь, будет явно недостаточно, чтобы финансировать полет. (Зиод ега1 бетоп51гапс!ит*.

— Похоже, вы правы. — Коффин не отрывал глаз от донышка нустого бокала. — Все это я и сам уже понял, — сказал он после паузы, медленно и трудно выговаривая слова. — Как ни прискорб­но, приходится признать, что моя профессия на грани вымирания. А ничего другого я не умею. Больше того, я и детей своих, если они у меня будут, мечтал увидеть космолетчиками. Потому что в жены я смогу взять только кого-то из Сообщества астронавтов. В других кругах, по-моему, нормальных семей уже не оста­лось... — Он осекся.

— Я понял, — насмешливо, но без сарказма отозвался Вулф. — Вы приносите мне извинения. Не стоит. Времена меняются, а вы выпали из временного потока. Я не стану вдаваться в подробности о том, что моя старшая дочь — любовница Блюстителя, и не хочу напрочь шокировать вас искренним заявлением, что меня это ни­мало не волнует. Ибо на Земле сейчас происходят куда более суще­ственные перемены, которые я очень не одобряю. И я пригласил вас к себе сегодня главным образом из-за них.

— Что? — Коффин удивленно поднял голову.

Вулф лукаво подмигнул ему:

— Думаю, ужин уже готов. Пойдемте, капитан. — Он снова взял астронавта за руку. — Ваша лекция была восхитительно лаконич­ной и насыщенной фактами, но мне хотелось бы услышать более подробное описание. На что похож Рустам, какое оборудование потребуется для основания минимальной колонии, примерные издержки... словом, обо всем. Сдается мне, что вам куда интереснее вести деловую беседу, нежели обмениваться пустыми любезностя­ми. Что ж — не упускайте случая!

Глава 3

Даже среди почитателей Торвальда Анкера многие удивились бы, узнай они, что он еще жив. Философ родился сто лет назад и никогда не был настолько богат, чтобы по-настоящему заботиться о своем здоровье. Он позволял смышленым, но бедным мальчиш­кам сидеть у своих ног и задавать вопросы, отказывая в этом состо­ятельным оболтусам, готовым заплатить любые деньги. Так что, само собой, он должен был уже умереть.

Его труды также давали все основания для подобной уверенно­сти. Главная книга, дискуссии о которой не прекращались и по сей день, насчитывала уже шестьдесят лет от роду. Последний труд — небольшой томик эссе, изданный двадцать лет назад, казался ныне изящным анахронизмом: так легок был его слог и так отточенны мысли, как будто на Земле еще существовала какая-то страна или парочка стран, не забывшие о свободе слова. После выхода в свет последней книги Анкер безвылазно жил в домике на берегу Согне- фьорда, избегая славы, к которой никогда не стремился. Район фьорда представлял собой осколок прежних времен. Его немного­численное население своими силами добывало средства к сущест­вованию, изъяснялось неторопливо и прекрасным языком, а также заботилось об образовании своих детей. Анкер преподавал несколь­ко часов в день в начальной школе, получая взамен еду и порядок в доме, а прочие часы делил между садом и заключительной книгой.

Ранним летним утром, когда на розах еще блестели капельки росы, он вошел в свой дом. Дом стоял здесь уже несколько столе­тий — крытая красной черепицей крыша, увитые плющом стены... Глянешь вниз — там лишь ветер, да солнце, да скалы, расцвечен­ные пятнышками дикорастущих цветов, да одно-единственное де­рево. И, только приглядевшись попристальнее, на глубине несколь­ких сотен метров различишь утес и облако, отраженное водами фьорда. А за окном рабочего кабинета то и дело мелькают чайки.

Анкер уселся за стол. Отдохнул немного, подперев подбородок ладонью. Восхождение было долгим, от самой кромки воды, и по пути он то и дело останавливался, чтобы перевести дух. Его длин­ное иссохшее тело стало таким прозрачным, что, казалось, солнеч­ные лучи струились прямо сквозь него. Зато оно почти не нужда­лось во сне, и когда приходило время белых ночей — «небо было как белые розы», как сказал какой-то поэт, — старика непреодолимо тянуло на берег.

Ну да ладно. Он вздохнул, убрал упавшую на лоб прядь волос и включил пишущую машинку. Первым в стопке корреспонденции лежало письмо от юного Хираямы. Не просто прекрасно написан­ное письмо — в нем чувствовалось неподдельное желание обще­ния, а это самое главное. Анкер не был против видеофона как такового, но считал своим долгом обходиться без оного, и не толь­ко потому, что аппарат вечно сбивает с мыслей. Молодые люди, желавшие общаться с Анкером, вынуждены были прибегать к письму, а письмо дисциплинирует ум не хуже беседы, если це лучше. К сожа­лению, эпистолярное искусство на Земле осталось уделом немногих.

Пальцы философа побежали по клавишам.

«Мой дорогой Сабуро!

Благодарю Вас за доверие, хотя и боюсь, что не сумею его оправдать, ибо своей репутацией я в основном обязан подражанием Сократу. Чем дольше я размышляю, тем более склоняюсь к мысли, что пробным камнем является эпистемологический вопрос. Откуда мы знаем то, что знаем, — и что именно мы знаем? Подобные сомнения обычно рождают новые познания. Хотя я вовсе не уве­рен, что познание схоже с мудростью.

Тем не менее я попытаюсь по возможности определенно отве­тить на Ваши вопросы, пусть даже настоящим ответом для человека может быть лишь найденный им самим ответ. Прошу Вас только помнить о том, что перед Вами соображения человека, давно уда­лившегося от современной жизни. Такое удаление, наверное, от­крывает взгляду перспективу, но гляжу-то я из бывшей реальности, ныне уже всем чужой: я гляжу на мир человеческой деятельности из мира соленой воды, рябиновых деревьев и бескрайних зимних ночей. И практические детали Вам, без сомнения, известны гораз­до лучше, чем мне.