Миры Пола Андерсона. Том 19 - Страница 13

Мох заглушал их шаги, и от ходьбы по этой пружинистой под­стилке усталость как рукой сняло. Рядом с нависшей угрюмой громадой Колумкилла здания казались сказочно легкими; однако, входя в дверной проем, Ворон заметил, что их стены так же толсты и крепки, как и у других гвидионских строений. Внутри здания освещали флюоресцентные светильники, вделанные в высокий потолок. Вероятно, они питаются от солнечных батарей, по­думал Ворон. Свет был тусклым, но рассматривать все равно было почти нечего: только красивый вестибюль и арки, ведущие в коридоры.

— Не будем уходить далеко, — сказала девушка, — а то мы мо­жем заблудиться и проплутать по коридорам немало времени, пока отыщем путь назад. Смотри! — Она показала вдоль коридора туда, где сходились пять других коридоров. — Это всего лишь начало лабиринта.

Ворон потрогал рукой стену. Она поддалась; то же серое веще­ство, похожее на резину, покрывало и пол.

— Что это? — спросил он. — Синтетический эластомер? Им здесь покрыта вся внутренняя поверхность?

— Да, — сказала Эльфави. Ее тон стал безразличным. — Здесь вообще-то нет ничего интересного. Давай лучше поднимемся на одну из башен, оттуда мы увидим весь город.

— Позволь-ка еще минутку. — Ворон открыл одну из множест­ва дверей, которые вели в ближайший коридор. Как обычно, она была стальной, но ее покрывал мягкий пластик, и она запиралась изнутри на засов. Комната за дверью вентилировалась через узкое окно. Единственными предметами обстановки в ней были унитаз и водопроводный кран, но в углу громоздились плотно набитые чем- то пакеты. — Что в них?

— Еда, запечатанная в пластикожу, — ответила Эльфави. — Это искусственная пища, которая никогда не портится. Боюсь, когда нам придется ею питаться, она покажется тебе пресноватой, но в ней есть все необходимые компоненты.

— Похоже, во время Бэйла вы ведете довольно аскетический образ жизни, — сказал Ворон, наблюдая за ней краем глаза.

— Это не то время, когда следует беспокоиться о материальном. Когда ты голоден — ты просто хватаешь пакет с пищей и вскры­ваешь ногтем, когда чувствуешь жажду — подбегаешь к фонтану или крану и пьешь, когда устал — падаешь, где придется, и засыпа­ешь.

— Понятно. Но что же это за такое зажное дело, по сравнению с которым поддержание жизни отходит на второй план?

— Я тебе уже говорила. — Быстрой, нервной походкой она вы­шла из комнаты. — Мы — это Бог.

— Но когда я спросил, что ты под этим подразумеваешь, ты ответила, что не можешь объяснить.

— Не могу! — Она старалась спрятать от него глаза. Ее голос чуть заметно дрожал. — Неужели ты не понимаешь, что язык здесь бессилен? Любой язык. Ты должен знать, что кроме речи у людей есть еще несколько языков. Один из них — математика, другой — музыка, третий — живопись, четвертый — хореография, и так да­лее. Судя по тому что ты мне говорил, Гвидион, видимо, единст­венная планета, где сознательно и систематически разрабатывался еще один язык — мифология. Но не мифология первобытных лю­дей, в недрах которой зародились наука и здравый смысл. Это мифология людей, искушенных в семантике и знающих, что каж­дый язык описывает одну из граней реальности и прибегает к мифу, когда нужно говорить о чем-то, для чего ни один из других языков не подходит. Например, ты не поверишь, что математика и поэзия взаимозаменяемы!

— Нет, — ответил Ворон. Она отбросила со лба спутанные воло­сы и продолжала, теперь уже энергичнее:

— Так вот, то, что происходит во время Бэйла, можно назвать слиянием всех языков, включая и те, которые еще не известны никому из людей. А такой сверхъязык невозможен, потому что он будет противоречить самому себе.

— Ты хочешь сказать, что во время Бэйла вы постигаете или приобщаетесь к высшей реальности?

Они снова вышли на площадь. Эльфави перебежала форум, скользнула под полосатой тенью колоннады к видневшимся за крышами портиков шпилям. Ему еще не доводилось видеть ничего прекраснее этой женщины, бегущей в лунном свете. Она останови­лась у входа в башню, исчезла в темноте, и оттуда донесся ее голос:

— Это всего лишь еще один набор слов, лиата. Нет, это даже не ярлык. Попробуй сам войти сюда и узнать!

Они вошли в башню и начали подниматься наверх. Винтовой пандус, обитый чем-то мягким, шел мимо множества дверей, ко­торые вели в тесные каморки. Внутри башни было душно и горел тусклый свет. Так они поднимались в молчании, пока Ворон нако­нец не спросил:

— Что зхо за слово, которым ты меня назвала?

— Какое? — В полутьме было трудно различить, но ему показа­лось, что кровь бросилась ей в лицо.

— Лиата. Мне это слово не известно.

Длинные ресницы Эльфави затрепетали, выдавая волнение.

— Хорошо, давай угадаю.

Он хотел в шутку предположить, что это слово означает «олух», «варвар», «злодей», «подлец», но вспомнил, что у гвидионцев таких выражений не существует. В ее огромных глазах застыло ожидание, и ему поневоле пришлось промямлить: «Милый, любимый...»

Она остановилась и в смятении прижалась к стене.

— Ты говорил, что не знаешь!

Лишь выработанная с детства дисциплина помогла Ворону про­должить подъем. Когда она его догнала, он заставил себя, заглушая бешеное сердцебиение, сказать небрежным тоном:

— Ты очень любезна, несущая мир, но я польщен уже тем, что ты смогла уделить мне время.

— У меня будет предостаточно времени на все что угодно, — шепнула она, — когда ты меня покинешь.

В большой комнате на верху башни, под самым куполом, была не щель, а настоящее окно, забранное бронзовой решеткой. Через него в комнату струился лунный свет, от которого, несмотря на теплую погоду, казалось, будто волосы Эльфави припорошены инеем. Она указала на причудливое переплетение строений, башен и клумб внизу.

— Шестиугольники, вписанные в круги, означают законы при­роды, — начала объяснять она вполголоса, — причем их логиче­ская правильность есть часть замысла более высокого порядка. Это знак Ована, Солнечного Кузнеца, который... — Она замолкла. Ни он, ни она не нуждались в словах: оба всматривались в лица друг друга, на которые через решетку падал лунный свет.

— Ты должен вернуться к себе? — спросила она наконец.

— Я обещал, — сказал он.

— А когда ты выполнишь обещание?

— Не знаю. — Он окинул взглядом чужое небо. В южном полу­шарии, где ось вращения планеты лежит ближе к тому направле­нию, откуда он прилетел, созвездия не так искажены. Но в южном полушарии никто не живет. — Я знал людей, выросших в одном месте и воспитанных в одной культуре, которые пытались врасти в другую, — сказал он. — Это редко получается.

— Стоит только захотеть, может и получиться. Например, гвидио- нец может жить вполне счастливо даже... ну, скажем, на Лохланне.

— Не знаю.

— Сделай кое-что для меня, пожалуйста. Прямо сейчас.

Его сердце учащенно забилось.

— Если смогу, госпожа.

— Спой мне песню до конца. Ту, которую ты пел во время нашей первой встречи.

— Какую? Ах да, «Потревоженную могилу». Но ты же не могла...

— Я бы хотела попробовать еще раз. Ведь ты ее любишь. Пожа­луйста.

С ним не было флейты, но он негромко запел в прохладной полутьме:

Это я рыдаю, любовь моя,

И тревожу твой тихий сон;

Но одним поцелуем остылых губ Я бы был от тоски спасен.

Просишь ты поцелуя остылых губ?

Но они холодны, как лед;

Не проси поцелуя остылых губ —

Он в могилу тебя сведет.

— Нет, — сказала Эльфави. Она перевела дух и обхватила себя руками, пытаясь согреться. — Прости.

Ворон снова вспомнил, что на Гвидионе нет трагического ис­кусства. Начисто нет. Он попытался представить себе, какое впе­чатление произвели бы на нее, к примеру, «Лир», «Агамемнон» или «Старики в созвездии Центавра». Или даже реальные события: Вард из Хелдейла, поднявший мятеж в защиту семейной чести, в которую он не верил, разгромленный и убитый своими же то­варищами; или молодой Бранд, который нарушил присягу, поки­нул друзей, богатство и возлюбленную, которую любил больше жизни, чтобы жить в крестьянской хижине и ухаживать за своей безумной женой.