Миры Пола Андерсона. Т. 7. Волна мысли. Сумеречный мир - Страница 14

Льюис поджидал его в лаборатории.

— Поздно, — буркнул он.

— Шейла, — ответил Коринф.

Можно было подумать, что они говорят на новом, неведомом прежде людям языке. Когда твой разум становится вчетверо развитее, достаточно одного слова или жеста, для того чтобы тебя могли понять твои знакомые, — они скажут им больше, чем все правила английской грамматики, вместе взятые.

— Что-то ты сегодня припозднился, — хотел сказать Льюис. — У тебя все в порядке?

— Все дело в Шейле, — ответил Коринф. — Знаешь, Нэт, мне не нравится то, что происходит с ней в последнее время. Но что я могу с этим сделать? Психологию людей понять стало невозможно — она слишком быстро меняется. Мы стали чуждыми друг другу, друг другу и самим себе… Это ужасно.

Льюис подошел к двери.

— Идем. Россман здесь. Он хочет посовещаться с нами.

Они вышли в коридор, оставив Иохансона и Грюневальда в лаборатории — те занимались определением постоянных и перекалибровкой инструментов, пытаясь восстановить то грандиозное по важности основание, без которого наука перестает быть наукой.

Во всем здании занимались примерно тем же — изучали преобразившиеся лики своих дисциплин: химии, кибернетики, биологии и, более всего, психологии. Сделать нужно было так много, что люди буквально забывали обо всем остальном, даже о сне.

Руководители отделов собрались за одним длинным столом в главном конференц-зале Института. Во главе стола восседал сам Россман, высокий, худощавый, седовласый; суровое его лицо казалось застывшей маской. Справа от него сидела Хельга Арнульфсен, слева — Феликс Мандельбаум. Коринф было удивился тому, что на совещании присутствует профсоюзный деятель, но тут же понял, что тот представляет здесь городские власти.

— Добрый день, джентльмены. — Россман старался неукоснительно следовать всем требованиям этикета, и это никому не казалось смешным, все понимали, что это отчаянная попытка опереться на что-то реальное, что-то хорошо известное всем и каждому. — Займите свои места.

Похоже, что собрались все, и Россман тут же перешел к делу:

— Я только что вернулся из Вашингтона. Я собрал вас вместе для того, чтобы мы — вы и я — могли поделиться информацией и идеями. Я в общих чертах попытаюсь представить вам целостную картину происходящего, вы же объясните те или иные феномены с научных позиций. Такое обсуждение даст нам возможность разумной координации наших действий.

— Что касается объяснений, — заметил Льюис, — то нам, сотрудникам Института, представляется достаточно близкой к истине теория доктора Коринфа. В ней постулируется наличие силового поля с заметным электромагнитным потенциалом, генерируемого гиромагнитными явлениями в атомных ядрах, находящихся вблизи центра Галактики. Оно образует некий конус, имеющий в нашей части Галактики сколько-то световых лет в поперечнике. Эффект, производимый этим полем, заключается в том, что оно замедляет некоторые электромагнитные и электрохимические процессы, не последнее место среди которых занимает активность определенных типов нейронов. Мы полагаем, что Солнечная система, вращаясь вокруг галактического центра, много миллионов лет тому назад — примерно в меловой период ~ вошла в это поле. Вне всяких сомнений, многие виды, жившие в то время, должны были вымереть, однако жизнь как таковая все-таки продолжилась. При этом компенсировать наложенную извне силу могла только нервная система. В каком-то смысле все формы живого на момент, предшествующий сдвигу, уже обладали всей полнотой возможного для них развития.

— Я понял, — кивнул Россман. — Теперь Солнце и планеты вышли из этого поля.

— Да. Оно должно было иметь достаточно четко очерченную границу, ведь сдвиг произошел всего за несколько дней. Ширина края поля — от области с нормальной интенсивностью до области, в которой интенсивность равна нулю, — составляет, судя по всему, не более десяти миллионов миль. Можно считать, что мы из него уже вышли — вот уже несколько дней физические постоянные не изменяются.

— Чего, увы, не скажешь о наших головах, — мрачно буркнул Мандельбаум.

— Я это знаю, — тут же отреагировал Льюис. — Об этом мы поговорим немного попозже. Выход Земли из поля-ингибитора не мог не сопровождаться резкой активизацией работы мозга у всех обладающих им форм живого, ибо демпфирующая его работу сила исчезла.

Естественно, резкое исчезновение этого воздействия вызвало чрезвычайный дисбаланс. Нервная система в настоящее время стремится к обретению нового равновесного состояния, чем и объясняется нынешняя нервозность и неустроенность. Физически мозг приспособлен к одной скорости или набору скоростей нейронных сигналов; теперь, при сохранении прежней физической структуры, эта скорость вдруг возросла. Говоря простым языком, привыкнуть к этому нам будет весьма непросто.

— Почему же мы не умерли до сих пор? — спросил химик Грахович. — Ведь и сердце, и все остальное должны работать теперь куда интенсивнее, верно?

— Вегетативная нервная система не претерпела значительных изменений, — ответил Льюис. — Видимо, все определялось типом клеток. Как вы, наверное, знаете, существует множество видов нервных клеток, но существенно изменились лишь те, что составляют кору головного мозга. Скорость на деле увеличилась на доли процента, но процессы, связанные с работой сознания, настолько тонки, что это тут же отразилось на наших мыслях.

— Но сможем ли мы выжить?

— Да. Я уверен в том, что большинству людей удастся справиться с подобным воздействием. Конечно, многие сойдут с ума, но причины этого будут уже не гистологическими, а чисто психологическими.

— А если мы вновь окажемся в подобном поле? — поинтересовался Россман.

— Вряд ли, — отозвался Коринф. — Теоретически в Галактике возможно существование только одного такого поля. Солнце совершает свой оборот вокруг галактического центра за двести миллионов лет. Должна пройти как минимум половина этого времени, чтобы у нас могла появиться причина для беспокойства. Так что поглупеем мы еще не скоро.

— Гм… Все понятно, джентльмены… Благодарю вас. — Россман склонился над столом, сцепив свои тонкие пальцы. — Теперь пришла очередь говорить мне, но, увы, порадовать вас я вряд ли смогу. Вашингтон превратился в сумасшедший дом. Многие ключевые фигуры уже оставили свои посты. Они, похоже, решили, что в жизни есть и более важные вещи, чем надзор за соблюдением тех или иных законов…

— Я, пожалуй, готов согласиться с ними, — мрачно усмехнулся Льюис.

— Да, вы правы. Но, джентльмены, давайте посмотрим в лицо фактам. Нынешняя система далека от совершенства, но за одну ночь ее не изменишь!

— А что слышно из-за океана? — поинтересовался математик Веллер. — Как дела у России?

— Напади они на нас, мы не смогли бы оказать им сопротивления, — ответил Россман. — Но по данным разведки, у советского режима хватает своих проблем. — Он вздохнул. — Давайте уж будем последовательными, джентльмены. Вашингтон стремительно теряет свое влияние: указы и воззвания президента никого не трогают, реальной власти у него практически не осталось. Многие регионы формально живут по законам военного времени, ибо находятся на грани гражданской войны. Потребна реорганизация власти, основанная на самоуправлении. Вот, собственно, и все, что я хотел вам сообщить…

— Здесь, в Нью-Йорке, мы уже вплотную занялись решением этой проблемы, — сказал Мандельбаум. Он выглядел крайне усталым, ибо теперь отдавал работе все дни и ночи. — Нам удалось найти общий язык с профсоюзами. Будут приняты все меры для доставки и распределения продовольствия. Возможно, нам удастся сколотить из добровольцев отряд милиции, который займется поддержанием порядка в городе. Он повернулся к Россману:

— Вы — умелый организатор. Все, чем вы занимались до последнего времени, пошло прахом — разумеется, не по вашей вине… Нам предстоит решать совершенно иные задачи. Готовы ли вы помочь нам?

— Разумеется, — кивнул старик. — Институт же…

— Он будет работать так же, как и прежде. Если мы не поймем происшедшего, мы не будем знать того, как вести себя в будущем. Дел, я полагаю, хватит на всех.