Миры Пола Андерсона. Т. 4. Чёлн на миллион лет - Страница 17

В небесах ярко сияли бессчетные звезды. На западе взошла ущербная луна, озарив светом неглубокую долину, посеребрив холмы и пальмы, возносящиеся из тьмы могильные склепы, зубцы и башни городской стены. Серовато-белая, она отвесно вздымалась ввысь, словно окружающая равнина встала на дыбы, и казалась такой же извечной, как сама степь. Казалось, что пробить брешь в этих могучих бастионах просто невозможно, и жизнь, ныне уснувшая под их защитой, будет бить ключом изо дня в день до скончания веков.

Мимолетная эта мысль заставила прикусить губу. Слишком хорошо Небозабад знал, что это не так. Собственными глазами видел он на своем веку, как персы теснят римлян, затем римляне изгоняют персов, а сегодня и те и другие отступают перед мечом ислама; и хотя караваны по сей день везут свои богатства в Тадмор и дальше, город уже давным-давно прошел зенит своей славы. Ах, вот жить бы тогда, когда он — она — Пальмира по-латыни, как и по-гречески, — была жемчужиной Сирии, до того как император Аврелиан подавил попытку царицы Зиновии добиться свободы…

Небозабад вздохнул, пожал плечами, круто развернулся и зашагал обратно. Город, как и человек, должен безропотно принимать участь, уготованную ему Господом. По крайней мере, в этом-то мусульмане правы.

По пути он слышал приветствия и отвечал на них.

— Да пребудет Христос с тобою, господин!

— И да пребудет с тобою дух его…

Все узнавали крупную фигуру человека, чье грубоватое лицо было обращено к небу. Он был облачен в простой ватный халат. Свет месяца играл на серебряных прядях проседи и коротко подстриженной бороде.

Караван-баши был уже недалеко от своего шатра — хорошего шатра, хоть и скромных размеров: Небозабад никогда не брал в путь лишних вещей, предпочитая товары, сулящие прибыль. Сквозь щели вокруг незакрепленного клапана входа пробивались слабенькие желтоватые лучи светильника.

Вдруг кто-то схватил его за лодыжку. Небозабад замер на полушаге и с резким вдохом сжал рукоять кинжала.

— Тише, умоляю! — раздался лихорадочный, захлебывающийся шепот. — Ради самого Господа! У меня нет дурных намерений.

И все же, приглядевшись, он ощутил, как по коже продрал мороз. В лунном свете смутно белела припавшая к самой земле фигура — кажется, совершенно нагая.

— Что тебе? — прошипел он.

— Мне нужна помощь, — донеслось в ответ. — Мы можем поговорить наедине? Смотри, я без оружия.

Голос показался ему знакомым. Принимать молниеносные решения Небозабаду было не впервой.

— Подожди, — негромко сказал он.

Рука отпустила лодыжку; Небозабад подошел к шатру и проскользнул внутрь, стараясь почти не поднимать клапан, чтобы на улицу упало как можно меньше света. Стенки верблюжьей шерсти сохранили внутри шатра немного тепла. Глиняный светильник тускло озарял развернутую постель, кувшин с водой, миску, две-три другие мелочи и низко склонившегося прислужника. Тот приветственно коснулся земли коленями, ладонями, лбом и спросил:

— Что пожелает хозяин?

— Я жду гостя, — ответил Небозабад. — Выходи осторожно, как входил я. Когда застегну вход, не позволяй никому входить, и ни слова об этом.

— Да отвечу я за это головой, хозяин!

Прислужник выскользнул из шатра. Небозабад подбирал его весьма тщательно и учил на совесть; этот человек верен как собака. Как только он удалился, Небозабад на мгновение выглянул из шатра, негромко бросив:

— Теперь входи!

Неведомый проситель поспешно забрался внутрь и выпрямился. Хоть Небозабад и догадывался, кто придет, удержаться от изумленного восклицания он не смог. В самом деле, женщина. И какая!

Вспомнив об опасности, он поспешил надежно застегнуть вход, а уж затем обратился к пришедшей. Она опустилась на колени, скрестив руки на животе. На плечи и грудь ниспадали роскошные черные, как полночь, волосы. Небозабад отметил, что они легли так не по случайности — просто ей было нечем больше прикрыть свою наготу, не считая грязи, ручейка запекшейся крови на предплечье да еще поблескивающего под лампой пота и ночного мрака. А тело могло бы принадлежать античной богине — стройное, крепкое, с плоским животом, тонкой талией и округлыми бедрами. Обращенное к нему широкоскулое лицо с прямым носом, полными губами и округлым подбородком поражало чистотой линий. Чуть золотистая кожа, большие карие глаза под выгнутыми дугой бровями. В ней смешивалась кровь западного и восточного Рима, Эллады, Персии и Сирии.

Небозабад внимательно вглядывался в гостью. Она казалась девушкой, нет, молодой женщиной, нет — для нее просто не было определения. Но она была знакома ему.

— О Небозабад, старый друг, — дрожащим хрипловатым голосом заговорила женщина, — для меня не осталось иной надежды, кроме тебя. Помоги мне, как некогда наш род помогал тебе. Ты знаешь нас всю свою жизнь.

Сорок с лишним лет. Эта мысль поразила его, как удар кинжала. Память унесла Небозабада более чем на три десятилетия назад.

Алият ждала возвращения Барикая с нетерпением — и страшилась его возвращения. Она бы принесла супругу утешение объятий, укрепила бы его дух своей любовью. Только так они сумели вынести утрату остальных детей, — впрочем, те были совсем несмышленышами. Но вначале придется рассказать ему о случившемся.

Он где-то в городе, беседует с купцом Таймарсу. Новости с войны приходили неутешительные — персы наносили римлянам поражение за поражением, прорываясь в Месопотамию через ослабленный левый фланг сирийской обороны. Торговля с побережьем замирала, спряталась в свою раковину, дожидаясь исхода событий. Караванщики, к числу которых принадлежал и Барикай, терпели убытки. Многие из них осторожничали, не рискуя лезть в пекло. Барикай же, как более смелый, пытался убедить купцов, что не стоит позволять товарам истлевать на складах.

Будто заново услышала Алият его искренний сердечный смех: «Раз я берусь, значит, доставлю! Цены в Триполи и Берите[17] подскочили до небес! Риск будет вознагражден». Она поддерживала его. Вышедшая из семьи караван-баши, Алият была куда ближе со своим мужем, чем большинство жен, — почти напарница, но притом подруга и мать его детей. Наследственная память облегчала тоску, охватывавшую Алият всякий раз, когда она, стоя на городской стене, провожала взглядом уходящий за горизонт караван.

Но сегодня… Рабыня отыскала ее в саду и сообщила:

— Хозяин пришел.

Душа Алият обливалась кровью. Она призвала на помощь всю свою отвагу, необходимую женщине на ложе роженицы и у ложа смерти, и поспешила навстречу мужу. Множество глаз провожали ее в полном молчании, нарушаемом лишь шелестом юбок Алият; домочадцы уже обо всем знали.

Хозяйство у них было приличное, и жили они в большом доме. До недавнего времени Барикай, как прежде его отец, преуспевал в делах. Алият надеялась, что не придется продавать никого из рабов, которых она искренне любила. Надо лишь проявлять бережливость… Впрочем, какая теперь разница?

Атрий уже был наполнен голубизной зарождающихся сумерек. Взгляд упал на образ Пречистой Девы, укрытый в нише, но синевой и золотом выделяющийся на фоне чисто выбеленной стены. Алият преклонила колени, молчаливо молясь, чтобы весть оказалась ложной. Но образ продолжал равнодушно глазеть в пространство.

Барикай только-только отдал плащ слуге. Под плащом на нем был халат с золотой вышивкой — доказательство высокого положения и уверенности в себе. Время посеребрило темные волосы, изрезало худощавое лицо морщинами, но походка Барикая оставалась такой же пружинистой, как прежде.

— Да будет Христос с тобою, моя госпожа! — начал он, как пристало в присутствии слуг, но тут зоркий взгляд уловил признаки беды. Одолев разделяющее их пространство тремя стремительными шагами, он схватил женщину за плечи. — Что случилось?

Ей пришлось дважды сглотнуть, прежде чем удалось попросить:

— Пойдем со мной!..

Он плотно сжал губы и без единого слова последовал за ней в садик на заднем дворе. Окруженный со всех сторон стенами, садик был полон прохладного покоя и дарил укрытие от всего мира. Пруд с плавающими кувшинками окружали кусты жасмина и роз, пропитавшие воздух своим ароматом. Солнце уже закатилось за крыши, небо над головой наполнилось сочной синевой. Здесь одиночества двоих не потревожит никто.