Миры Пола Андерсона. Т. 14. Терранская Империя - Страница 62

Впереди возникла Мерцающая Раковина. Город выглядел хрупким, непрочным, нереальным — подходящая декорация для их балета. В этом не знающем перемен погоды мире стены и крыши служили лишь для прикрытия от посторонних глаз и были сделаны из многоцветных тканей, свободно натянутых, чтобы их шевелило течение, на каркасы, придающие им самые фантастические изгибы. Верхние этажи были шире нижних. С приближением ночи на углах зажигались фонари. Улиц, за ненадобностью грунтового движения, здесь не существовало; но горожане, то ли в целях борьбы с илом, то ли ради красоты, вымостили промежутки между домами гравием и развели там сады.

Собралась толпа жителей. В ней было много женщин — они держали младенцев у груди, а детишек постарше на поводке. Одежды почти ни на ком не имелось — только украшения. Над толпой стоял гул разговоров, напоминающий шум прибоя. Вообще же здешние обыватели были спокойнее и вели себя лучше, чем тигране или люди.

В центре города, на другом холме, стояло здание из обработанного камня. Основная часть этого прямоугольного строения была лишена крыши и представляла собой колоннаду; но позади уходила вверх башня, по ширине равная фасаду, с верхушкой из толстого стекла, чуть выступающей над поверхностью воды. Если она и внизу герметически закрыта, а скорее всего так и есть, то должна ярко освещать все здание. При всем различии архитектуры белый портик напомнил Флэндри терранский Парфенон. Мичман видел однажды его воспроизведение… Их отряд направлялся как раз туда.

Что-то затмило свет над головой. Упряжка рыб тянула подводную лодку. Ее сопровождала группа пловцов с мерсейским огнестрельным оружием в руках. И Флэндри внезапно вспомнил, что он здесь среди врагов.

Когда за городом поставили купол, приспособленный для долгого проживания человека, Флэндри собрался было заняться кратким историко-философским курсом профессора Абрамса. А что еще тут делать, кроме как бить баклуши и дожидаться, когда командование сочтет, что авторитет мичмана Райднуру больше не нужен, и отзовет Флэндри обратно в Хайпорт?

Но на поверку жизнь здесь оказалась сплошным удовольствием.

Моряне интересовались терранами ничуть не меньше, чем терране ими. Возможно, даже больше; и после всех ужасов, которые им, конечно, наговорили мерсейцы, их стремление самим добиться правды просто поражало. Впрочем, моряне, хотя и были хорошими бойцами и порой совершенно не ведали жалости, казались менее свирепыми от природы, чем люди, тигране или мерсейцы.

Райднур со своими коллегами безвылазно сидел в Храме Неба, ведя бесконечные беседы с властями Звезды Давида. Он только застонал, когда незанятых членов его команды стали приглашать на экскурсии.

— Будь вы подготовлены, Бог ты мой, сколько можно было бы узнать! Ну что ж, раз в профессионалах у нас недостаток, придется использовать вас, любителей, — и если вы не будете замечать все до мелочей, я лично произведу на вас операцию ножом для масла.

Так Флэндри то с одним, то с другим товарищем начал совершать многочасовые прогулки. Поскольку никто из них не знал ни туземного языка, ни эрио, их постоянным гидом стал Слюда, немного владевший курсовикским и обученный мерсейцами пользоваться портативным вокализатором. (Сухопутный язык здесь постепенно перенимали от пленных. Флэндри восхищала изобретательность, с которой технически отсталые подводные жители сохраняли пленников живыми в течение многих недель, но другие подробности заставляли его содрогаться и надеяться всем сердцем, что эта вековая вражда наконец кончится.) Кроме Слюды, он познакомился с Ярким Плавником, Кратким Путем, Шустрым, а еще со знахаркой по имени Целительница. Все они обладали яркой индивидуальностью, и охарактеризовать их в двух словах было не легче, чем любого человека.

— Мы рады, что вы выступили с мирным предложением, — сказал Слюда при первом знакомстве. — Так рады, что велели мерсейцам, несмотря на всю оказанную ими помощь, держаться подальше, пока вы тут.

— Я давно подозревала, что нас и жителей суши сделали фигурами в большой игре, — добавила Целительница через его посредство. — Счастье, что вы задумали это прекратить.

У Флэндри пылали уши под шлемом. Уж он-то знал, как мало в их действиях альтруизма. Ходили слухи, что Энрикес открыто воспротивился предложению Хауксберга и сдался только, когда виконт пригрозил устроить ему перевод на Плутон. Абрамс одобрил переговоры — он приветствовал любой шанс раздобыть новые факты, но оптимизма по этому поводу не проявлял.

Не проявлял его и Краткий Путь.

— Мир с Охотниками? Это даже звучит противоречиво. Разве может жаброзуб безнаказанно проплыть мимо голохвоста? Надо принимать помощь зеленокожих, пока они ее предлагают. Это наш долг по отношению к нашим городам и к тем, кто от нас зависит.

— Но ведь пока они поддерживают нас, их противники вынуждены поддерживать Охотников, — возразил Яркий Плавник. — Лучше всего будет, если и те и другие чужеземцы уйдут и у нас восстановится старинное равновесие.

— Ну, не знаю, — не уступал Краткий Путь. — Мы могли бы одержать решающую победу…

— Не прельщайся этим и не забывай о возможности сокрушительного поражения, — предостерегла Целительница.

— Да ну вас в Провал с вашим собиранием костей! — воскликнул Шустрый. — Мы опоздаем в театр. — И он метнулся прочь, сделав стремительный пируэт.

От Флэндри ускользнула суть драмы, представленной в феерическом коралловом гроте. Он понял только, что это недавно сочиненная трагедия в классическом стиле. Но волшебная грация движений, торжественная музыка голосов, струнных и ударных, безупречная стройность всего зрелища тронули его до глубины души. Публика реагировала на спектакль криками, всплесками, а под конец устроила танец в честь автора и труппы.

Скульптура и живопись, которую ему показывали, на его взгляд была абстрактной, но и в таком качестве больше радовала глаз, чем все, созданное на Терре за многие века. Он смотрел на свитки из рыбьей кожи, исписанные чернилами на рыбьем жире, и ничего в них не понимал. Однако их было так много, что в них определенно содержалось большое количество мудрых мыслей.

Флэндри занялся математикой и естествознанием, и они привели его в бурный восторг. Он недалеко ушел от тех дней, когда эти науки раскрывались перед ним, как цветы, и поэтому мог по достоинству оценить то, чего достигли здесь.

Ибо моряне (ему не хотелось у них дома пользоваться курсовикским словом «шираво», и больше никогда он не станет называть их водяными) жили совершенно в иной, чем он, вселенной. И пусть они были столь многого лишены — и огня, за исключением вулканических кратеров, где они выплавляли драгоценное стекло, и металла, пусть астрономия у них поневоле находилась в зачаточном состоянии, а водная среда затрудняла выработку законов движения, тяготения и распространения света — они уже пришли к идеям, которые не только были вполне здравыми, но и напрямую вели к открытиям, которых человечество не знало до Планка и Эйнштейна.

Зрение у них не доминировало над всеми внешними чувствами, как у людей. Ни один глаз не может видеть далеко под водой. По меркам Флэндри они были близорукими, и зрительные центры их мозга обладали сравнительно меньшей способностью к восприятию. С другой стороны, их осязание, ощущение своего тела, обоняние, способность различать температуру и еще менее привычные человеку нюансы были невероятно развиты. Воздух был для них враждебной стихией; они преодолевали, но не могли полностью победить инстинктивный страх перед ним, подобный страху человека перед водной стихией.

Поэтому пространство было для них скорее относительной величиной, чем измерением. Согласно их практическому опыту, оно являлось неограниченным, но конечным. Кругосветные экспедиции лишь прибавляли этому положению основательности и остроты.

Опираясь на это древнее наблюдение, подводные математики отвергали понятие бесконечности. Один философ, с которым Флэндри побеседовал при посредстве Слюды, утверждал, что с точки зрения эмпиризма бессмысленно говорить о каких-то числах выше факториала N, где N — сумма всех распознаваемых частиц во Вселенной. Что могут исчислять такие большие числа? Нуль он признавал как полезное понятие, относящееся к категории несуществующего, но не как число. Наименьшая из возможных величин должна быть обратна наибольшей. Можно считать от этой величины до числа N; но если зайти за этот предел, числа станут уменьшаться. Числовая ось устроена не по линейному, а по круговому принципу.