Мировая художественная культура. XX век. Литература - Страница 113
Повесть «Государственное дитя» В. А. Пьецуха стала заметным явлением литературной жизни конца 1990-х гг. На ее страницах автор разворачивает фантасмагорическую картину, в которой перемешаны время и пространство: государь Петр IV, извозчик № 6, отрок Аркадий, наследник всероссийского престола, изобретение телевизора, Стокгольм, Кремль, Стамбул и т. д. В начале повести по странным стечениям обстоятельств гибнет Государственное Дитя; на русско-эстонской границе появляются «три легиона Лжеаркадия, он же Василий Злоткин»; с помощью иностранной интервенции совершается революция, а в Кремле воцаряется «законный государь», устанавливающий новый порядок.
Важным элементом текста, отражающим авторское отношение к событиям, являются письма бывшей жены Злоткина, живущей, подобно платоновским героям, напряженной духовной жизнью. Она стремится осмыслить суть своего существования, которое понимает как «чудо личного бытия». Эти письма отличаются вдумчивым отношением к происходящему. Жена Злоткина живет внутри творящегося абсурда, но пытается сохранить остатки здравого смысла. Она излагает ужасные подробности жизни, не осуждая их, а пытаясь осмыслить, почему, скажем, в русских крестьянах столь сильно чувство небрежения материальной стороной жизни. Именно в ее уста вкладывает автор сокровенные мысли: «обыкновенному человеку всегда одинаково хорошо и одинаково плохо, при царе и при большевизанах, то есть при дураках любой ориентации и оттенка», «поэзия – высшая форма общения человека с самим собой».
Повесть заканчивается символически: Вася Злоткин в камере предварительного заключения в состоянии «какой-то непреодолимой внутренней трясучки» понимает, что необходимо прийти в себя – для этого он «вытащил из сумки женино письмо и развернул его деревянными пальцами».
Исследуя трагедию, произошедшую в «стране победившего социализма», – трагедию реализованной утопии, В. А. Пьецух находит лекарство от мертвящего абсурда, некое «новое евангелие»: начни с себя, с маленьких и, казалось бы, незначительных дел – и только тогда мир действительно начнет меняться к лучшему.
Доверие к документу
Особенностью современной прозы является также трансформация документальной основы в художественную область. Наиболее ярко вся проблематика творений, основанных на «доверии» к документу, проявляется в таких произведениях, как «Зубр» Д. А. Гранина, «Генерал и его армия» Г. Н. Владимова (этот роман был признан главным литературным событием 1995 г. и получил Букеровскую премию).
В романе Владимова традиционная реалистическая поэтика сочетается с некоторыми приемами модернизма. Сюжет здесь движется не по логике саморазвития эпического события, а по ассоциативным связям в сознании персонажа. Так создается «субъективная история» генерала Кобрисова. Выстраивая образ генерала, писатель использовал прием мифологизации, соотнеся его с мучеником Федором Стратилатом.
Многим современным прозаикам чуждо представление о единстве и общности мира. В их произведениях доминируют сознание фрагментарности, представление о хаотическом переплетении вещественного и человеческого, будничного и сенсационного, «теснимая разнородными деталями фантазия» (Э. Фишер). Например, симфоническая поэма-дневник «Карамзин» Л. С. Петрушевской состоит из отдельных сюжетов-микропоэм, нанизываемых на некий общий каркас. Из осколочных фрагментов собирается картина, из лоскутков – полотно, из мгновений – вечность. «Дневник» заполняется множеством избыточных подробностей. Но именно такие «необработанные» мгновения жизни наиболее значимы для писательницы.
Новые маски постмодернизма
Три волны русского постмодерна
В истории русского литературного постмодернизма принято выделять три волны.
Период становления (конец 1960-х – 1970-е гг.). В это время созданы такие значительные произведения, как «Прогулки с Пушкиным» (1966-1968 гг.) Абрама Терца, «Пушкинский дом» (1964-1971; нов. ред. 1978, 1990) А. Г. Битова, «Москва – Петушки» (1970) Вен. В. Ерофеева, «Двадцать сонетов к Марии Стюарт» (1974) И. А. Бродского. Возникло новое направление – русский концептуализм (Вс. Н. Некрасов, Л. С. Рубинштейн, Д. А. Пригов). Основой для концептуалистов оказывается работа с собственным сознанием, а произведение лишь фиксирует, оформляет эту работу.
Это период утверждения нового литературного направления, в основе которого лежит постструктуралистский тезис «мир (сознание) как текст» и деконструкция культурного интертекста (конец 1970-х – 1980-е гг.). В это время возникает «ленинградский концептуализм» (группа «Митьки» – Д. Шагин, А. Флоренский, В. Шинкарев, В. Тихомиров, А. Филиппов). Среди прозаиков-представителей второго поколения постмодернистов наибольшую известность получили Е. А. Попов, Вик. В. Ерофеев, В. Г. Сорокин, М. Ю. Берг (Штернберг), А. В. (Саша) Соколов. Авторы вступают в своих текстах в игру с читателем, «напяливая» языковую маску простака – графомана («Душа патриота…» (1989) Е. А. Попова), сталкивая различные стили, культурные языки («Тело Анны, или Конец русского авангарда» (1989) Вик. В. Ерофеева), имитируя язык литературы социалистического реализма, ее основных жанрово-стилистических пластов («Норма» (1984) В. Г. Сорокина), создавая в одном тексте пародию на основные жанры современной развлекательной литературы («Палисандрия» (1985) Саши Соколова), имитируя литературоведческое исследование («Рос и я» (1989) Мих. Берга).
Конец 1990-х гг. можно назвать периодом расцвета русского постмодернизма, несущего идею раскрепощения, открытости. Постмодернистские тексты создают такие писатели, как Л. С. Петрушевская, Т. Н. Толстая, Л. В. Лосев, М. З. Левитин, В. Б. Кривулин, Тимур Кибиров (Т. Ю. Запоев) и др. Появляется целая плеяда талантливых писателей: М. П. Шишкин, В. Н. Курицын, В. О. Пелевин, В. И. Пеленягрэ, Д. Л. Быков, Ю. В. Буйда и др. Постмодернизм проникает даже в детскую литературу («Верная шпага короля» (1995) и другие книги-игры Дмитрия Браславского).
В этот период А. Г. Битов завершает свой роман «Оглашенные», первое произведение русского экологического постмодернизма. Роман создавался на протяжении более двадцати шести лет (1969-1995). Его первая часть включает повести «Птицы, или Оглашение человека», «Человек в пейзаже» и роман «Ожидание обезьян». Вторая представляет интерпретацию этой трилогии, рассуждения о поднимаемых в ней проблемах, принадлежащие Автору, Герою, Критику, Переводчику, Литературоведу, Богослову, Кентавристу и т. д. Для Читателя тоже оставлена пустая страница, как бы подталкивающая вписать о книге собственное мнение. Писатель не проводит в романе четкой границы между реальностью художественной и жизненной, помещая в текст героев своих прежних произведений, напоминая, что перед нами текст, состоящий из «автора», размноженного в своих героях. Текстовая реальность подчеркивается и цитатностью (из Р. Киплинга, О. Чиладзе и др.).
Земля рассматривается в романе как единая экологическая система. Показывая, как прекрасна каждая деталь «земного» пейзажа, писатель трактует посягательство на Божественную Красоту как «затаптывание» рая: «Утром мне не нравится пейзаж. Ни кровинки в его лице. Ни травинки. Здесь был человек! До горизонта – издырявленная, черная от горя, замученная и брошенная земля, населенная лишь черными же, проржавевшими нефтяными качалками».[165]
При этом А. Г. Битова не покидает скепсис. В романе не раз высказывается сомнение: способно ли хоть что-то остановить человека-агрессора в отношении к природе, другим людям. Для этого необходимо признать за Другим право быть Другим, за всем живым – право на жизнь.
За пределами литературы
Многие свидетельства дают основания полагать, что в русской литературе постмодернизм уже утвердился в качестве традиции. В его недрах возникли такие значительные произведения, как «Кысь» Т. Н. Толстой (2000), – интеллектуально-лубочная антиутопия, в которой предлагается очень спорная, но художественно убедительная концепция роковой доли России и ее народа и блестяще осуществляется эстетический эксперимент соединения жанра антиутопии с русской сказочной (фольклорной и литературной) традицией, – тем самым создан еще один вариант исследуемого жанра; «Суер-Выер» (1995) Ю. И. Коваля – повесть, в которой «впервые русский постмодернизм предстал без катастрофического, разрушительного пафоса… вызывающая постмодернистская поэтика стала носителем веселого, раскованного, фамильярного отношения между человеком и миром».[166]