Миротворец (СИ) - Страница 12

— Думаешь, я боюсь смерти?

— Ты не боишься смерти, — Эдик встал и заходил по комнате. — Но чего ты хочешь для Дарго, а? Посмотри на север. Что творится к северу от границы. В чем ты сам участвовал. От чего погиб твой брат. Ты хочешь, чтобы это продолжалось без конца? Хочешь?

— Я хочу, чтоб Дарго была единой. И чтоб люди здесь жили как в Эмиратах. Чтоб у каждого пастуха был большой дом, чтоб ему было чем кормить своих детей, чтоб был айфон и ноутбук, если он хочет.

— И чтобы женщин наказывали палками за то, что они подверглись насилию? — вырвалось у меня.

Эдик выставил перед собой ладонь.

— Фазиль, чтобы жить как в Эмиратах, нужно иметь нефти как в Эмиратах и не иметь конкурентов вокруг всего Каспия. Маленькая страна не может жить по тем же правилам, что и большая. Особенно такая маленькая, как Дарго, зажатая между двумя крупными хищниками и еще несколькими помельче. Чтобы выжить, тебе нельзя опираться ни на одного из них.

— Разве твоя Америка — не самый крупный хищник?

— Она не моя. И она далеко. Вот это тебе надо зарубить на носу: у американцев куча интересов здесь, но они не хотят ни пяди твоей земли. Я не предлагаю тебе опираться на них, я предлагаю их использовать.

Фазиль нахмурился. Он был отнюдь не глупым и не косным человеком — но ему было сложно принять то, что говорил Эдик. Для него «договор с США» звучало примерно как «договор с Сатаной». При этом он был достаточно прагматичен, чтобы понимать: Сатана — самый крутой парень после Аллаха, а представителем Аллаха на земле господина Керима считать пока рано.

— Хорошо, — сказал он напряженно. — Я не пообещаю ничего иранцам. Но если американцы нас кинут… — и он вышел из моей комнаты.

И тут я подумала, что Эдька в моем халате на фоне разоренной постели и с запахом перегара выглядел не очень убедительно.

— Знаешь что, — сказала я. — Если ты в самом деле хочешь, чтобы он не заключал союза с Ираном, — кончай бухать.

И Эдик перестал бухать. На следующий день он явился пред всеми чисто выбритым, подтянутым, в новенькой полевой форме, к воротнику которой с одной стороны была приколота спизженная где-то пьяная змея, а с другой — три бронзовых ромбика, самопальный полковничий знак различия.

Теперь Эдик разговаривал с иранцем так, что Талейран с Ришелье подали бы в отставку по причине профнепригодности, а Эдькин кумир Чжугэ Лян наверняка снизошел бы до одобрительного кивка. Фазиль в целом гнул ту же линию, но с таким покерфэйсом, что любой, кто его знает, сразу заподозрил бы неладное. Яхонтов его не очень хорошо знал, но заподозрил.

— Что это с ним? — спросил он у меня этаким как бы доверительным тоном.

— Да так, ерунда — в засаду попал, друзья погибли, ничего, о чем бравому иранскому рыцарю плаща и кинжала стоило бы беспокоиться.

— Слушай, девочка… — начал было он, но я перебила:

— Девочкой будете называть свою дочь, если она у вас есть.

— Ну хорошо, не девочка. Не надо тебе совать носик в дела мужчин и высказываться о том, чего ты не понимаешь.

И тут, уж не знаю, почему именно на этом месте, меня прорвало.

— Чего я не понимаю? — заорала я на него. — Ну-ка давай, объясни мне, чего я не понимаю! Ты с нами шел через Кашар? Ты с нами брал Архун? Ты с нами вынимал из ребят осколки? Ты с нами хоронил убитых? Ты своих друзей терял? Давай, расскажи мне про высокие военные материи, недоступные женскому уму! Расскажи о политике, о государственных интересах, о нефти, об исламе, о цивилизационном, блядь, противостоянии! Торгаш в погонах, ты с чего это вдруг решил, будто тут хоть одна живая душа принимает тебя за друга?!

Меня обхватили за руки и за туловище, оттащили прочь. Это был Алихан. То есть, сначала это был Эдик, но Эдика я без проблем с себя стряхнула, и тогда уже на арену вышел Алихан. Он просто приподнял меня над землей и отнес в госпиталь.

— Фазиль тебя совсем распустил, корова, — бросил нам вслед Яхонтов.

— Ты с ума сошла, на мужчину при всех орать? — сказал тихо Алихан, когда затолкал меня в пустую палату.

— Это не мужчина, — огрызнулась я. — Это дерьмо.

— Ты бы и на мужчину орала, я тебя знаю.

— Алихан, избавь меня от этих горских понтов. Я видела вас голыми чаще, чем все ваши жены, вместе взятые. Вы такая же плоть и кровь.

— Это очень нехорошо, когда женщина, даже врач, видит аурат чужого мужчины. Тут нечем хвастаться совсем.

— Боитесь, что мы начнем сравнивать ваши… аураты?

— Как ты можешь такие вещи говорить? У меня уши вянут, когда ты такие вещи говоришь. Понятно, почему у тебя мужа нет. Даже Эдик не хочет на тебе жениться.

Я расхохоталась. Я ржала, как припадочная, и не могла остановиться. А потом взяла себя в руки и сказала:

— Алихан, из Фазиля притворщик — как из кукурузины автомат. Яхонтов заметил что-то. Я его разозлила и отвлекла немного, но нужно спровадить его и иранца поскорее.

— Чтоб вы могли продать Дарго американцам? — скривился он.

— Не говори ерунды, — устало ответила я.

Он повернулся и вышел. То ли не нашелся с ответом, то ли тоже устал преприраться.

Американец прибыл на следующий день. Они там правильно подобрали контрагента: высокий, с виду звероватый негр, кошмар южной барышни. У него было кое-что общее с Фазилем: он тоже был похож на катачанского гвардейца, только искупавшегося в нефтяном болоте.

Он выглядел уверенно и так же уверенно давал обещания: на турок дипломатически надавят, чтобы они прекратили безобразия и отвели войска с территории Дарго. Американские наблюдатели проследят за тем, чтобы стартовал процесс мирных переговоров. Не стоит привлекать к этому делу Иран, у этой страны слишком плохая репутация.

— Скажи ему, что я мусульманин, — попросил Фазиль. — И что я буду жить так, как от мусульманина требует Господь. И моя страна будет жить так, как того требует Господь.

— Скажите ему, что я тоже мусульманин, — отозвался американец. И без сучка и задоринки повторил формулу шахады.

Фазиль заговорил с ним на арабском. Американец ответил на еще более чистом арабском. Я почти услышала, как в голове Фазиля с грохотом рушится стереотип.

Не заставили себя ждать и европейцы. Они-то знали: если Америка еще глубже влезет в регион, остальным места никак не хватит. Штатники уже утвердились в Грузии, и Дарго могли подгрести под себя просто рефлекторно, ну чтоб два раза не ходить. Было несколько заседаний ОБСЕ, совещаний в Брюсселе и Тбилиси… И в сентябре под давлением мировой общественности Армения закрыла для турецких военных транспортов Лачинский коридор.

Турция и Азербайджан проиграли войну за Дарго. Турецкие войска уходили из Хадиджана, как и обещал Эдик.

Одиннадцатого сентября мы перетаскивались со всем госпитальным хозяйством в Хадиджан. Фазиль хотел предложить мне пост министра здравоохранения. Эдика ждал портфель министра иностранных дел.

На дороге в пыльных сумерках наш «министерский» автобус встретил Анзор верхом на «кобре». Водитель остановил автобус. «Кобра» подъехала вплотную к моему окну, и Анзор сунул нам целую корзину спелого винограда. Каждая ягода была размером с небольшую сливу.

— Этот виноград я сорвал сегодня утром в Хадиджане! — крикнул он.

И когда меня спрашивают, как так вышло, что эту победу проебали, — я отвечаю: вышло так потому, что одиннадцатого сентября был последний день, когда мужчины Свободной Дарго признавали свободу женщин Свободной Дарго.

Хадиджан был довольно слабо приспособлен к выполнению функций столицы. По сравнению с богатой, шумной, жирной и по-восточному коварной Курбе-Калой это был относительно тихий провинциальный городок, по российским меркам тянущий разве что на звание ПГТ, в советское время — райцентр, где сходились и расходились две дороги областного значения. Впрочем, Фазилю нравилась именно эта тихая патриархальность и простота. Его вдохновляли примеры Ататюрка и Петра, перенесших столицы в бебеня. Он в открытую говорил, что когда Северная Авария — Дарго присоединится, переносить столицу в Курбе-Калу он не будет.