Мир за дверью - Страница 23

– Думаю, что можно возвращаться.

Слова были произнесены шепотом и относились они к Дуболесу. Вероятно, где-то в коре или поблизости находились насекомые, через которых он и услышал меня (а может быть, и через само дерево). Снова полет, но теперь он не вызывает положительных эмоций, усталость слишком сильна. Дуболес бережно поймал меня и положил на траву.

Адреналин подошел к концу, боевая эйфория уже давно закончилась, теперь осталась только боль и усталость. Ратибор принес воды и промыл пораненное ухо.

Еле-еле ворочая язык во рту, я все же произнес нужные слова:

– Мне надо передохнуть.

Силы, потраченные на эти слова, были последними. Сознание предпочло выключиться, заставляя организм отдаться отдыху, а не тратить силы на бесполезную болтовню.

Проснулся я только под вечер. Не знаю, сколько прошло часов, но надвигающаяся темнота определенно говорила о том, что это точно был вечер. Корни, на которых я лежал, казались мягкими и шелковистыми, возможно, это Дуболес постарался, за что моя благодарность ему была безгранична, а возможно, я слишком устал и уставшее тело любую ровную поверхность воспринимало как мягкие перины.

Первые же мои движения, направленные на подъем этого слабого тела, привлекли внимание Ратибора, который тут же подбежал ко мне.

– Я что-то пропустил? – Моя шутка выглядела несколько размытой.

– Все нормально, на нашем фронте без перемен. Птицы еще пируют, а к ним уже подтягиваются волки и некоторые другие хищники.

– Мне кажется, стоит их отозвать, – сказал я, подходя к карте.

– Почему же? Они это заслужили!

– Кто заслужил – птицы или убитые?

– И те, и другие.

– Не думаю. Если мы собираемся дальше жить в мире, пускай даже через некоторое количество боев, то к побежденным надо относиться соответственно. Только не соответственно побежденным – что хочу, то с ними и делаю – а соответственно возможной конвенции о погибших, а значит, нельзя над ними глумиться и издеваться.

– Так никто и не глумится, просто питается.

– Ты представляешь, как это выглядит со стороны? Если люди увидят в нас угрозу уничтожения их нации, они все поднимутся против нас, а уж тогда мы вряд ли победим. Мы должны стать союзниками, как я сказал сегодня для телевизоров: «мы не трогаем вас, вы не трогаете нас», – все просто.

– К сожалению, ты, по всей видимости, прав, – нехотя признал Ратибор и начал отводить птиц вглубь леса.

– Сегодня мы многих потеряли? – обратился я к Дуболесу и, не дождавшись ответа, продолжил: – Жаль, что я не сумел их спасти.

– Да, потеряли мы много наших друзей, моих друзей. Птицы, насекомые, деревья, кусты, трава… Можно перечислять и перечислять, ведь от таких взрывов трудно спастись, но вашей вины в этом нет. На мой взгляд, вы сделали все, что смогли. Просто за последнюю тысячу лет это первый раз, когда я потерял столько дорогих мне существ. – Дуболес понуро склонил ветки.

– Будем надеяться, это была их последняя попытка, хотя мне в это что-то не верится. – Я попытался сказать что-нибудь хорошее, но тут же понял: не получилось.

– Не время скорбеть. Мы помянем погибших потом, когда все будет закончено. Тебе Дуболес, необходимо продолжить выращивание деревьев, даже сейчас видно, насколько сократился наш обзор, – вмешался в разговор Ратибор, показывая на карту, на которой невооруженным глазом было видно, что он прав.

Я подошел к Дуболесу, присел рядом, прислонившись к его могучему стволу, и закрыл глаза. Мне казалось, что единение наших сердец (хотя есть ли сердце у дерева и если есть, то где оно находится?) поможет нам преодолеть все трудности, которые могут возникнуть на нашем пути. Дуболес не возражал, лишь положил тоненькую ветку на мое плечо, видимо, стараясь этим действием подбодрить или утешить.

Так мы сидели некоторое время, а Ратибор, продолжая распоряжаться птичьими отрядами, все еще стоял на коленях возле карты. Вскоре он закончил и тоже с наслаждением растянулся на траве. Трудный день сказался и на нем. Не так-то просто следить за передвижением врага, управлять птицами, которые редко кого хотят слушать, да еще и не упускать из вида насекомых, у которых вообще все построено на инстинктах.

Мы лежали (сидели, стояли) и лежали, и никому не хотелось ничего говорить. Всем хотелось просто отдохнуть и побыть в тишине (во всяком случае, мне и Ратибору, за Дуболеса не отвечаю, думаю, что ему неизвестно такое понятие, как тишина, ведь он всегда слышит весь лес и всех лесных существ, а в лесу не бывает такого, чтобы абсолютно все спали).

– Дуболес, а ты не знаешь, снятся ли насекомым сны? – вдруг в голову, как это часто бывает, неожиданно пришла странная мысль.

– Снятся. Только они совершенно не похожи на ваши сны или сны животных.

– А ты видишь наши сны?! – Наверняка изумление написалось на моем лице, потому что раньше я никогда не задумывался над тем, что Дуболес может видеть нашими глазами (или нашим сознанием).

– Немного, точнее, вижу, но не всегда понимаю, что к чему, слишком уж у вас все запутанно, не то что у животных.

– А как же насекомые или червяки?

– Мне трудно описать их сны, слишком уж разное зрение и сознание у всех существ. Как можно описать сон червяка, если у него нет глаз? Он видит сон всем телом и ощущениями. У насекомых что-то похожее, но все это слишком многогранно. Думаю, что тебе сейчас не стоит загружать себе голову непонятными мыслями. Чтобы их понять, надо быть ими, а все остальное – только жалкие аналогии. – Никто не ожидал от Дуболеса таких умных слов, но живя долгие годы, с помощью разных живых существ он мог узнать многое. Мне тоже хотелось бы иметь столько знаний (только выдержит ли моя голова такого наплыва информации?).

– Просто хотелось немного отвлечься, – сказал я и пошел умываться.

Только в отражении, которое забралось в ручеек, я взглянул на свое ухо. К нему был прилеплен листок подорожника, который уже остановил кровь и своим видом напоминал зеленку.

– Пришлось два раза промывать и три раза залеплять, пока кровь не остановилась, – пояснил бесшумно подошедший Ратибор. – Но не думаю, что ты потерял много крови. Литров десять, не больше.

Я не сразу понял, что он шутит.

– А хорошо ты достал эти танки! Дополнительный обстрел, которым ты удостоил дальний из них, был уже не нужен, там и так уже все были в ауте! – весело начал разговор Ратибор, когда мы присели перекусить.

Наш ворон-открывашка выжил, хотя и участвовал в битве наравне со всеми, и на наше приглашение присоединиться лишь гордо отвернулся.

– Он и так уже знатно перекусил, – сказал Дуболес. – Так что, если не ошибаюсь, ему еле хватило сил до нас долететь. Не хотелось бы завтра использовать хищных птиц.

– Почему? – спросил я.

– Потому что они теперь неделю будут переваривать сегодняшний ужин, – пошутил Дуболес.

– А ты, Дуболес, и шутить умеешь! – не то спросил, не то сказал Ратибор.

– Я многое умею, но не всегда нахожу возможность применить свои таланты, – скромно ответил он.

Уже стало совсем темно, когда мы решились прилечь отдохнуть. «Неужели завтра опять бои? Нельзя же убивать вечно!» Мысли крутились в голове, хотелось отдыха и покоя, но дневной сон, восстановивший мои силы, забрал работу у ночного сна, не давая заснуть. Я лежал и смотрел на звездное небо, мечтая о тех днях, когда можно будет спокойно погулять по этому лесу, полетать в разные его края и посмотреть на море. В прошлой жизни я никогда не видел моря, а теперь даже мимолетный взгляд оставил в моей душе незабываемое чувство. Очень хотелось повторить его (не мимолетный взгляд, а незабываемое чувство).

Луна уже прошла половину небосвода, а мой сон все еще бродил где-то вдалеке, даже не собираясь приходить ко мне. Мысли в голове уже начали кончаться, переводя сознание в созерцательное состояние. Говорят, что именно в таком состоянии можно постичь истину. Просто редко кому предоставляется такая возможность, всегда кто-то где-то шумит, бегает рядом, мешается и отвлекает от созерцательности. Недаром все отшельники живут отшельно, пока к ним не приходят всякие посетители с просьбами, снова не давая понять самую суть вещей. Вот и мне эту возможность дали лишь ненадолго, так что постичь смысл построения вселенной я не сумел. Созерцательное состояние как рукой сняло непонятным стрекотанием, которое медленно, но верно врывалось в мое сознание, разрушая безмолвие, накопившееся там за бессонную половину ночи.