МИР ТЕСЕН - Страница 85

Как говорит Мэтью Арнольд, культура — это знакомство с людьми, которые лучше всех помогут вам в интересующих вас делах. Мэтью Арнольд был всем известный директор школы, он написал «Школьные годы Тома Брауна» и придумал регби, а также теорию культуры. Если вы не поставите мне за эту курсовую хорошей оценки, я расскажу вашей жене, что в этом семестре мы три раза у вас в кабинете занимались сексом, и во время учебной пожарной тревоги вы оставили меня в комнате, потому что не хотели, чтобы нас видели вместе.

При воспоминании об этой курсовой Родни Вейнрайта бросает то в жар, то в холод. Он без малейших колебаний поставил Сандре высший балл и захватил работу с собой в Израиль, опасаясь, что Беверли или коллеги в его отсутствие случайно наткнутся на нее, роясь в ящиках его стола. Но еще больший ужас охватывает его при мысли о докладе, который застрял на фразе «Вопрос, однако, состоит в том, каким образом литературная критика…» Ах, если бы он закончил доклад вовремя! Тогда бы его размножили и раздали участникам конференции, и было бы неважно, насколько он убедителен или вообще вразумителен, — никто не читает этих бумажек, и они валяются в мусорных корзинах по всему «Хилтону». Но так как Родни Вейнрайт не закончил доклада и не сдал его Моррису Цаппу по прибытии, то его назначили докладчиком — да, ему оказана высокая честь лично зачитать свой доклад на предпоследнем заседании (об этой отсрочке Родни был вынужден убедительно просить организаторов конференции).

Поэтому неудивительного Родни Вейнрайт не может броситься в вихрь удовольствий, закрутивший участников конференции. В то время, когда они плещутся в бассейне, или выпивают в баре, или бродят по Старому Городу, или едут на экскурсию в автобусе с кондиционером, он сидит в своем номере с опущенными жалюзи и, обливаясь потом, корпит над докладом. А если позволяет себе отлучку, то мучается угрызениями совести. Праздность и беспечность коллег действуют на него угнетающе, и за неделю к докладу не прибавляется ни строчки. По мере того как приближается день публичного позора, Родни Вейнрайт сосредоточивает озлобление на одном — единственном человеке — Филиппе Лоу. Именно он больше всех раздражает Родни своей щегольской бородкой, визгливой английской интонацией и на редкость сексапильной любовницей. И что она в нем нашла? Наверное, этот Лоу похотлив, как старый козел, и не слезает с нее с утра до ночи: Родни Вейнрайт живет в соседнем номере, и они нередко отвлекают его во время ночного бдения над докладом или в послеполуденный тихий час своими любовными вскриками и стонами, особенно громкими, если прижаться ухом к стенке; когда же он вечером выходит на балкон размять затекшие ноги, то там уже непременно торчит Лоу в обнимку со своей Джой, которая восторгается бликами заката на куполах Старого Города, в то время как он щупает под халатом ее титьки. Однажды утром Родни застал Джой врасплох — она загорала без лифчика на балконе, полагая, что он, как и все, на заседании, — и убедился, что такие титьки не грех и пощупать, хотя они и не столь впечатляющи, как у Сандры Дике. Впрочем, Сандра Дике, когда ее щупает Родни, удовольствия совсем не испытывает-то же касается и прочих эротических номеров: во время секса она демонстративно чавкает жевательной резинкой, а если и нарушает молчание, то лишь для того, чтобы спросить, скоро ли он кончит, И ради этой жалкой подачки он рисковал семьей в Куктаунс! Здесь» Иерусалиме, в преддверии громкого провала Родни Вейнрайт чувствует себя еще более паршиво под аккомпанемент сладострастных вздохов, раздающихся из соседнего номера.

И как этому Лоу все удается? На славу покувыркавшись со своей блондинкой в рассветные часы, он с утра бодрячком бежит окунуться в бассейне, никогда не пропускает докладов, на которых вечно вылезает с вопросами, и первым записывается на все культурные мероприятия. Как будто ему осталось десять дней жизни, и он хочет взять от нее всё, что можно и что нельзя. Не успеют участники конференции вернуться с экскурсии по святым местам — пройти Крестный путь, посетить Храм Гроба Господня или наведаться к Стене плача, — как Филипп уже зазывает народ отведать фаршированных куропаток в арабском ресторане, приютившемся в переулке Старого Города, а после обеда отправляется на такси вместе с Джой и другими любителями повеселиться в дискотеку, которая открыта несмотря на еврейскую субботу. И вот, в то время когда Иерусалим погружается в богобоязненное оцепенение, Филипп Лоу скачет под песни «Би Джиз» в сиянии дискотечных огней: с его серебристой бородки во все стороны разлетаются капли пота, а глаза прикованы к бюсту Джой, который, в ритме танца, выразительно колышется под легкой блузкой. Родни Вейнрайт все это видит, потому что не удержался и в последний момент тоже прыгнул в такси — вместо того чтобы вернуться в отель и в одиночестве продолжить бдение над докладом; правда, он не резвится, а весь вечер сидит на краю танцевальной площадки и, прикладываясь к чертовски дорогому пиву, тоже не сводит глаз с бюста Джой.

На следующее утро Родни почему-то не слышит, как Филипп, насвистывая, направляется в бассейн, — по-видимому, всевозможные излишества в конце концов дали себя знать. После завтрака он видит Филиппа в холле; тот немного бледнее обычного, Но тем не менее готов к очередной экскурсии день свободен от доклада, так что все отправляются в поездку на Мертвое море и в Масаду.

Родни Вейнрайт понимает, что должен пропустить экскурсию, потому что на следующее утро назначен его доклад, в котором со времени приезда он ни на йоту ни продвинулся. Ему надлежит закрыться на весь день в гостиничном номере, поставить перед собой графин холодной воды и завершить начатый текст. Но он как никто другой знает, что и этот день пройдет у него впустую: он будет марать бумагу, рвать ее на куски и отвлекаться на размышления о том, чт6 в это время поделывают другие, особенно Филипп Лоу. И вот Родни Вейнрайт вступает сам против себя в хитроумный заговор: отложить работу на самый последний момент, то есть на сегодняшний вечер, и таким образом заставить себя дописать доклад под давлением неумолимо истекающего срока.

С голубого безоблачного неба полуденное солнце посылает палящие лучи на выжженную до черноты землю. Даже при работающих кондиционерах в автобусе жарко. Когда автобусы остановились у купальни на берегу Мертвого моря, в открытые двери пахнуло зноем, как из мартеновской печи. Переодевшись в купальники, народ заходит в море и пытается плавать, но погрузиться в воду невозможно, как невозможно назвать водой эту теплую и густую, как суп, жидкость, столь щедро приправленную химикалиями, что при попадании в рот она щиплет язык. После купанья израильский профессор Сэм Зингерман приглашает всех обмазаться черной грязью, наделенной, как утверждается, целебными свойствами. Из всех участников конференции только Филипп Лоу и Джой, а за ними Моррис Цапп и Тельма Рингбаум осмеливаются на эту процедуру и начинают весело обляпывать друг друга черными липкими комьями; грязь быстро высыхает на солнце, делая их похожими на австралийских аборигенов. Затем они обмываются под душем, и Родни с ними за компанию отправляется в баню с горячими источниками — это такое блаженство, что весь автобус вынужден ждать, пока они напарятся, и за задержку больше всех достается (от мужа) Тельме Рингбаум.

В Масаде пекло еще сильнее, хотя, казалось бы, уже некуда. После обеда в столовой самообслуживания — эта форма общественного питания в Израиле пустила глубокие корни — путешественники на фуникулере поднимаются к развалинам крепости, где иудейская армия под водительством Елеазара в 73 году нашей эры, сдавшись римлянам, подписала себе смертный приговор. «Я тоже скорее подпишу себе смертный приговор, чем еще раз наведаюсь сюда», — непочтительно замечает какой-то турист, заходя в кабинку, которую покидает Родни Вейнрайт. Прохладней здесь быть не может: фуникулер поднимает всех еще ближе к солнцу. От жары туристы еле волочат ноги и уже не в силах поднести к глазам фотоаппараты. Единственное, что всех интересует, — это какой-нибудь клочок тени среди раскаленных камней. Филипп Лоу, взяв Джой за руку, спускается с ней по выбитым в скале ступенькам, которые ведут к укрытой от солнца маленькой смотровой площадке. Стоя у парапета, они окидывают взглядом обширную панораму каменистых холмов и бесплодных долин, и Филипп обнимает Джой за талию. Господи, даже в такую жарищу он не может не думать о сексе, говорит про себя Родни, вытирая со лба пот закатанным рукавом рубашки. Филипп Лоу вдруг оборачивается в его сторону и мрачно сдвигает брови.