Мир приключений 1986 г. - Страница 29

— Пустое, — беззаботно сказал Славка Чумиций. — Уж один–то день здесь переждать можете. Народу в бараке полно, прописки не требуют. Тут никто никого не знает. Чужих целый поезд. И с обыском не ходят, чего же еще?

— Не ходят — придут, — заметил Хрящ. — Твои–то дружки попались, свободно могут на тебя показать. Нет, уходить надо.

— Седой передал, что сегодня скажет, когда и куда, — обеспокоился Чумиций. — А вы не опасайтесь… Я давно уже с ними не ворую, а за прошлые дела — очень я им нужен! Мне Седой приказал, и я сразу прекратил. Если уж ко мне до сих пор не пришли, значит, я чистый. И вообще, у них сейчас о другом голова болит. Немцы близко.

— Свои–то намного ближе, — опять помрачнел Хрящ.

— Может, в лес подадимся? — пробубнил Мышь.

— Не советую, — сказал Чумиций. — С голодухи замерзнешь. Надо от Седого известий ждать. Другого вашего — Пахана — он уже пристроил где–то, теперь за вами двумя очередь. Если сегодня сам не придет, человека пришлет к булочной на проспекте, завтра вечером в восемь. Только хвост не притащите.

— Запел, — недовольно сказал Хрящ. — Сами понимаем… Как твой Седой–то хоть выглядит?

— Сегодня, может, сами увидите, а сам я ничего не могу сказать, — со страхом в голосе сказал Чумиций. — Убьет. Он такой, вы его не знаете.

— Все мы такие, — проворчал Хрящ.

В коридоре послышались шаги.

— Он, верно, — тихо сказал Чумиций, взглянув на часы.

Со звоном разлетелось стекло, и обвалилось одеяло — в комнату глянуло дуло винтовки. В ту же секунду сорвалась с крючка дверь — на пороге стояли Дубинин и Никишов. Хрящ сразу сшиб ногой раскаленную чугунку. На пол посыпались полыхающие угли, комната наполнилась дымом. Топот ног, тяжелое дыхание, удары — и все молча, никто не хотел получить пулю.

Хрящ рванулся к окну, но его сбили с ног. Упав на раскаленные угли, взвыл и выхватил из–за голенища нож. Кто–то схватил его за руку. Он ударил.

— А–а! — закричал Чумиций. — Уби–и–ли!

Хрящ откачнулся, пополз. Куда?.. Кто?.. Где?.. Нечем дышать. На глазах словно паутина из дыма. Он неожиданно очутился в темном пустом коридоре и, покачиваясь, как пьяный, побежал к выходу.

У дверей стояли. Деваться было некуда! Но тут рядом распахнулась дверь и выскочила полуодетая женщина.

— Горим! Горим! — кричала она.

Из комнаты Славки вырвалось пламя, затрещали доски… Поднялась паника. Захлопали двери, зазвенели стекла, полусонные люди давились у выхода и высаживали рамы, волоча за собой случайные вещи. Подхваченный толпой, Хрящ оказался во дворе.

Растерявшийся Сухарев хватал то одного, то другого жильца и кричал:

— Стойте, стойте, стрелять буду!

Обезумевшая толпа прорвала оцепление, и, потеряв всякую надежду справиться с ней, милиционеры бросились к горящему бараку.

Хрящ перемахнул через забор.

Когда приехали пожарные, барак уже пылал, как свеча. Сидели на уцелевших вещичках погорельцы. Ревели бабы, а вокруг гигантского костра бегала старуха с заварным фарфоровым чайником и все спрашивала у каждого:

— Крышечку не видели? Цветастенькая такая крышечка…

— Не видели, — отмахнулся Дубинин. Брови у него слизало начисто — две багровые полосы, — шинель зияла горелыми дырами.

— Стрелять нельзя было, — сказал подошедший Никишов, весь в саже, полушубок лохмотьями. — Люди кругом, а стены дощатые.

— Третий кто? — думая о чем–то своем, сказал Дубинин.

— Хозяин. Жил здесь. Хулиган, говорят.

— Я не о нем.

— Ах, тот… По–моему, Мышь. Схватить его не успел, не дался он. Сам еле выбрался. Загорелось, как порох. Керосин там в бидоне был.

Дубинин обернулся к Валентину.

— Вот так–то…

— А наган, который вы мне дали, вернуть? — робко спросил он.

— Оставь пока у себя… Никишов, собирай людей. Теперь не найти, пожалуй… Удрали… Обоих упустили!

— Если б в мирное время… — начал Никишов.

— Искать надо, товарищ Никишов! — вдруг вскипел Дубинин. — А не вздыхать!

— Слушаюсь. Разрешите идти?

— Иди. Лицо–то вытри.

Наблюдавший за всей этой суматохой дядя Коля постоял еще немного поодаль и заковылял прочь.

Сегодня утром стало известно, что город оставляют. Немцы прорвали оборону. И последние наши части, отступая с боями, обходят его с севера, там, где еще сохранились переправы. Кроме разрушенных деревянных мостов через овраги и болота, никаких преград между городом и фашистами не существовало. Было принято решение взорвать в 23.00 минный завод, чтоб он не достался врагу.

На последнем заседании горкома Никонорова приказала срочно наладить паромную переправу и произвести эвакуацию детей, рабочих с семьями и по возможности остальных жителей…

Когда кабинет опустел, к Никоноровой подошел Дубинин.

— Ну, как у вас?.. — устало спросила она.

— Никак… Начальство мое и сотрудники на фронт уходят. Я да Никишов — вот и все войско на страже законности.

— Наверное, даже не знаете, что про вас легенды ходят. Совсем недавно соседка мне сказала, что в город на борьбу с жульем и бандитами приехал отряд, как она говорила, «сто человек, все в штатском».

— Если бы… Я вот о чем думаю… Слышал как–то, один человек в очереди сказал: «Какое черное время! Фашисты лезут, а тут еще бандитизм, воровство, спекуляция… Куда смотрит милиция!» Не мог же я ему сказать, что нас мало, что нам помогают, как могут. Мы занимаемся самой черной работой — ведь вся мразь на поверхность всплыла! Но после войны мы будем вспоминать об этом тяжелом времени, как о необыкновенном, когда защищали нашу землю от фашистов, а наш тыл — от воров и бандитов! Так хотел я сказать, да сами знаете, — усмехнулся Дубинин, — оратор из меня никудышный.

— Ну, не скромничайте.

— Я хочу к вам с просьбой обратиться, — не сразу сказал Дубинин.

— Это уже будет вторая.

— Вторая?..

— Забыли? Вы же меня просили порекомендовать вас в угрозыск.

— Ах, да. Моя вторая просьба — почти что та же самая. Я вас прошу поговорить в управлении. К вам должны прислушаться. Мне поручено свернуть все дела, вывозить архивы…

— А в чем, собственно, ваша просьба?

— Оставить меня с Никишовым или хотя бы одного меня в городе. Выползут они, гады, при немцах, обязательно. Я хочу закончить дело.

— Знаете–ка, вы отправляйте с Никишовым архивы! Вам бы в госпиталь надо ложиться, — рассердилась Никонорова, — а вы со своим мальчишеством… Извините, Михаил Николаевич, мне некогда. Выполняйте, что вам приказано.

В этот день Валька решился пойти в военкомат.

Военкомат эвакуировался. Кипы бумаг, папки, несгораемые шкафы… Солдаты, чертыхаясь, тащили все это в машины.

Прижимаясь к стене, чтобы не мешать снующим людям, Валька поднялся на второй этаж. «Комиссар не откажет, я же его лично знаю… Не может он отказать, вместе с отцом раков ловили, он помнит. И на тяге еще были, отец смеялся: «Вальдшнепсиная охота». У них ничего, не повезло, а я трех подстрелил, на высыпку попал. Комиссар очень завидовал, но потом признался: «Из тебя выйдет ворошиловский стрелок!» Валька надеялся, что комиссар не откажет. «Здравствуйте, Иван Ефимович, отправьте на передовую, иначе сам убегу». А он: «Зачем убегать! Добровольцы нам нужны, постой, да тебе два года до срока еще не хватает!» — «Зато стреляю, помните? Ворошиловский стрелок!» Скажу, и отец просил».

Валька постучал в дверь. Никто не ответил. Он потянул за ручку, и дверь открылась. В кабинете было пусто, лишь кое–где валялись бумаги да зачем–то горела настольная лампа, хотя был день.

— Товарищ, вам чего? — сказал кто–то за его спиной.

Он обернулся и увидел женщину в гимнастерке, перетянутой ремнями.

И почему–то отметил, что юбка у нее была обыкновенная, штатская, а вместо сапог — мужские ботинки. Он отступил, она прошла в кабинет и выключила свет.

— А комиссар где?

— Вон он — Медведев, — женщина показала на открытое окно.