Мир приключений 1985 г. - Страница 35

— Тикай, Юрко! Це за тобой… Разнюхали, сволочи!

У меня стали стучать зубы. Будто сквозь туман я увидел, как Юрка, лежа на полу, вытаскивал из-под печи автомат и гранаты, те самые гранаты в сумке, что остались лежать на повозке в камышах. И автомат был тот самый, но уже с диском.

В двери колотили чем-то тяжелым. Тонким голосом кричал за окном гитлеровец. Грохнул выстрел, второй… По двору, в свете направленных на хату фар, метались темные фигуры. Федор Иванович рывком выдернул из рук Юрки автомат, ткнул стволом в окно. Длинная автоматная очередь оглушила меня, на миг стало тихо.

— Не стреляйт! Не стреляйт! — несколько раз взахлеб прокричали со двора. — Всем, кто живет изба, будет хорошо, все получайт деньги, все…

Снова застрочил автомат на подоконнике. Голос умолк. Фары погасли. Во дворе засверкали вспышки очередей.

Чьи-то руки с силой схватили меня за плечи:

— Ты меня слышишь, Андрей? Возьми, спрячь побыстрее! — Те же руки толкнули меня в сени, оттуда — в каморку, к окну, выходившему в сад. Голос Юрки-Ленинградца, невидимого в темноте, растворялся в криках и бешеном стуке прикладов: — В этой тетради все… Расчеты, записи, схемы… Кому надо — поймут. Все это очень нужно там, за линией фронта! В тетради и мой адрес… Ну что же ты? Прыгай, прыгай скорей!..

За закрытой дверью хаты грохнул взрыв. С перепугу я присел, прижал тетрадь к животу. Толстая тетрадь, липкая от пота, была в твердом коленкоровом переплете. Юрка подхватил меня сзади под мышки и приподнял. Сквозь выстрелы, что раскалывали ночь, я услышал рядом звон разбитого стекла, что-то больно кольнуло в спину, и я понял, что вываливаюсь наружу вместе с оконной рамой. В лицо пахнул свежий воздух. Я вскочил на ноги, и в ту же секунду кто-то стиснул мою шею, перед глазами заметались оранжевые круги. Горло сжимали железные пальцы.

— Ферфлюхт! Русише швайн! А-а-а-а-а…

Задыхаясь, я в отчаянии рванулся всем телом вверх, обдирая лицо о пуговицы на мундире гитлеровца, и вцепился зубами ему в руку. Пальцы на моем горле разжались, фашист заорал от боли.

Колючки дерезы рвали одежду и тело. Ломая кусты, я бросился с обрыва в воду, не выпуская из рук тетради. Все полетело кувырком — деревья, черное небо, вода, в которой полыхало пламя.

Кровавые отблески на волнах были отражением разгоравшегося на берегу пожара. Над обрывом горела хата Данилы Резниченко. Огонь мешал немцам, они плохо видели реку, очереди хлестали по воде наугад. Я плыл, держа тетрадь в зубах, загребая левой. Правая рука почему-то стала непослушной, толчок в плечо, на который я сгоряча не обратил внимания, постепенно расползался тупой болью по всему телу. Закрывая грозовые тучи, на меня надвигались уже не волны, а какая-то темная стена. Я чувствовал, что вода вот-вот сомкнется над головой, и сопротивлялся что было сил. Попытался набрать в легкие побольше воздуха, а дальше началось забытье…

Шалун-ветер забирается под рубаху, приятной свежестью ласкает щеки, шею. Палуба теплохода слегка вибрирует, пенистый след кипит позади и разбивается о волны. Ветер несет мелкую пыль брызг. Юрка придерживает соломенную шляпу, не отрываясь смотрит на далекую синь берегов.

— Папа! Папа! — Юрка протягивает руку, показывает на полоску земли, подернутую дымчатой мглой: — Ты во-о-н там жил, когда был маленький?

— Там, сынок, когда был чуточку старше тебя…

— А где же река?

— Реки больше нет, есть море. Видишь, какое оно огромное…

— И твоего родного села тоже больше нет?

— И села уже нет. Только море. Да высокие кручи.

Мы стоим на палубе и смотрим вдаль, туда, где виднеются кручи. И мне не верится… Не верится, что все это было тогда, давным-давно: неподвижные запыленные фашистские машины вдоль дороги, «рама», споткнувшаяся в небе о невидимую преграду, эхо взрыва, долетевшее из плавней, ночь, стрельба, горящая хата, Юрка-Ленинградец и… тетрадь в коленкоровом переплете. Неужели все это только пригрезилось мне?

Мы с сыном прислушиваемся к всплескам волн за бортом. Там, где море сливается с небом, поднимается плотная туча. Крепчает ветер. Быть дождю. Я точно знаю, что будет дождь, — проклятое плечо, в котором навеки осталась вражеская пуля, всегда ноет к непогоде…

С каждой минутой отдаляются синие кручи. Над самой водой с криком проносятся чайки.

Около четверти часа он бродил вокруг собора святого Антония, приседал, прицеливался, щелкал затвором фотокамеры. Ничем неприметный собор, казалось, целиком поглотил все его внимание. Потом раскурил сигару, вложил фотоаппарат в футляр, не спеша перешел на противоположную сторону улицы и направился вниз, к набережной, где плескались мутные волны, поблескивая радужными пятнами нефти.

Анри Галей шел следом за ним. Шел, потупив глаза, лишь изредка поглядывал вперед, держа в поле зрения зеленую шляпу с пером и плащ реглан. Прохожих было не так уж много, улица просматривалась насквозь, потерять его из виду было невозможно. Но сама мысль об этом заставила Галея ускорить шаг. Приземистая фигура в плаще стала приближаться, и Галей вновь пошел медленнее.

У входа в кафе «Золотая подкова» человек в плаще остановился. Постоял минуту, как бы раздумывая или припоминая что-то, и решительно толкнул двери.

Анри терпеливо ждал на тротуаре, под каштаном. Сквозь стекло широкого окна хорошо было видно лицо в профиль — нос с горбинкой, толстые губы, короткие седеющие волосы… Ничего, кроме нетерпения, Галей не ощущал — не было ни злости, ни ненависти, чувства его как-то притупились, угасли. Одно-единственное желание было у Галея: вперед. Что произойдет потом, как нужно действовать — об этом он не думал.

Час назад, проходя мимо Оперного театра, Галей мельком взглянул на автобус какой-то туристической фирмы, такие автобусы в последнее время встречались в городе довольно часто. Этот неожиданно остановился, двери распахнулись, и Галей увидел его. Он медленно выходил из машины, неуверенно ступая на подножку. Почему-то сошел только он один, Галея это не насторожило. Он сразу узнал человека в плаще. Все остальное не имело значения. Галей двинулся за ним, и никакая сила не могла уже что-либо изменить…

Впереди засверкал стеклом отель «Атлантик». Галей интуитивно почувствовал, что человека в плаще надо догнать, и догнал, когда тот свернул к входу в гостиницу. Прозрачные двери пришли в движение, сделали оборот вокруг оси, разбрасывая десятки отраженных солнц.

Пока Анри, полуослепленный, осматривался, человек в плаще успел пересечь вестибюль и приблизился к лифту. Паренек в куртке с позументами заметил спешившего Галея и на секунду задержал кабину.

Теперь они стояли рядом, почти касаясь друг друга. Равнодушный взгляд попутчика скользнул по лицу Галея, и он невольно отметил про себя, как сильно изменился за эти двадцать семь лет тот, кого не мог забыть все эти годы. Удивляясь собственному спокойствию, Галей, словно непричастный к тому, что происходит, спокойно наблюдал за человеком в плаще и тирольской шляпе.

Лифт стремительно взлетел примерно на двадцатый этаж. Они вдвоем вышли из кабины. Анри чуть поотстал, наблюдая, как его попутчик вытащил ключ из кармана, как повернул ключ в замке. Дверь отворилась, но Галей не дал закрыть ее, поставил ногу в образовавшуюся щель.

Хозяин номера не успел ни возмутиться, ни удивиться — Галей прикрыл дверь спиной. Человек в плаще выжидающе посмотрел на него, видимо, ждал извинений за ошибочное вторжение в чужие апартаменты, и едва заметно снисходительно ухмыльнулся. Но пауза затянулась, брови его удивленно поползли вверх. Невольно отступив на полшага в глубь номера, он спросил:

— Вас ист дас?

Галей отошел от двери, расправил плечи и тихо сказал:

— Вот мы и встретились.

— Наверно, произошла ошибка, месье. К сожалению, я вас не знаю… Голос был его, тот самый голос, который Галею запомнился на всю жизнь.

— Ошибка? Нет, не ошибка! Случайное стечение обстоятельств, и только.