Мир приключений 1985 г. - Страница 18

…Росовски изумленно вскинул брови: ответ пришел меньше чем через двенадцать часов. Конечно, он знал, что ФБР еще при Гувере напичкало свою штаб-квартиру всякого рода техникой и при желании требуемая информация может быть получена немедленно. Но с какой стати им стараться не для себя, а для других? Аллен, видимо, не соврал, рассказывая о своей дружбе с кем-то из начальства ФБР.

— Фотографии мы получим позже, — сообщил Аллен.

Высокий блондин с каменным выражением лица, которого Росовски видел на встрече с Норманом, согласно кивнул.

В шифровке сообщалось, что пять лет назад некий Исида, работник бюро расследований, во время пребывания в Штатах по приглашению ФБР в пьяной драке проломил бутылкой голову какому-то завсегдатаю бара, где японец очутился после целого дня «знакомств с достопримечательностями города». Исида быстро увезли из бара, а затем тихо отправили в Японию, внушив, что его вытащили, можно сказать, из тюрьмы, и получив согласие на сотрудничество. Однако его услугами пока не пользовались.

Дополнительно должен был прибыть пакет с фотографиями, где Исида запечатлен скрытой камерой в том злосчастном для него баре.

Блондин поднялся.

— И не церемоньтесь с ним, — сказал вдогонку Аллен.

— А если Исида ничего не знает о «Храме»? — поинтересовался Росовски.

— Пусть узнает, — жестко ответил Аллен, глядя ему прямо в глаза.

— Это может ему дорого стоить.

Аллен подошел вплотную к Росовски.

— Мне плевать на всех японцев, вместе взятых. Если они что-то замышляют за нашей спиной, пусть сами и расплачиваются. Мы еще достаточно сильны, чтобы поступать так, как нам угодно.

Имаи проснулся в двенадцатом часу. Во рту было сухо, ныло в висках. Он залпом выпил бутылку пива «Кирин», умылся.

За час, пристроившись за свободным столом в штабе полиции, он закончил рапорт и сдал начальнику отдела. Тот быстро просмотрел выводы: несчастный случай по вине пешехода, водитель инспектор Касуга не виноват, — и отпустил Имаи.

Имаи включил радио и тут же выключил. С тоской посмотрел на стопку книг, которые надо было прочитать, и решил просто прогуляться. Завтракать он не стал. Головная боль прошла, но есть не хотелось.

Иногда, когда дела не ладились и портилось настроение, он долго бродил по улицам. Он мог ходить час, два, пока мысли не прояснились и можно было вновь приниматься за работу.

Он побрел в обратную от центра сторону, переходя с улицы на улицу, разглядывая витрины магазинов, останавливаясь у киосков, чтобы перелистать свежие журналы. Протянул продавцу двести иен и взял номер иллюстрированного «Сюкан синтё». Этот журнал, печатавший с продолжением современных японских и зарубежных писателей, он предпочитал другим.

Прогулка по городу приободрила его. Он вспомнил, что не ел со вчерашнего дня, и зашел в маленькую лавочку, привлеченный запахом мисо-сиру — традиционного японского супа из перебродивших соевых бобов.

Профессор Ямакава вышел из кабинета, на ходу натягивая на себя серый пиджак. Он сильно устал за последние дни, когда его заставляли работать по шестнадцать часов в сутки и непрерывно напоминали, что порученная ему задача требует немедленного решения. Слушая эти слова, он раздражался: не они, а он сам торопил себя, как мог, выжимая из своего мозга все, на что он был способен.

Человек в темном костюме, дежуривший у дверей, пропустил Ямакава, скользнув по нему цепким взором. Профессору не нравилось это нашествие одинаковых людей, заполонивших клинику. Он натыкался на них повсюду, но поделать ничего не мог: клиника принадлежала не ему, и он не был хозяином в своем доме. Профессор утешал себя тем, что после практических испытаний его, во-первых, оставят в покое, во-вторых, на обещанную премию он создаст свою собственную лабораторию, где сможет распоряжаться и другими и самим собой.

— На сегодня все, — сказал он человеку, сидевшему за столом со множеством телефонов и пультом радиосвязи, установленным совсем недавно в главном корпусе.

Тот кивнул и, нажав какую-то кнопку, коротко сказал:

— Машину профессора.

Это новшество тоже было неприятно профессору. Он любил — даже если засиживался в клинике допоздна — пройтись до дому пешком. Вечерняя прогулка бодрила и успокаивала его; идя неспешным шагом по знакомому маршруту, он сосредоточивался на своей работе в клинике. И немало важных мыслей пришло к нему во время таких вечерних прогулок. Теперь его возили только на машине, шофер которой даже и не пытался скрыть под пиджаком наплечную кобуру. Еще хорошо, что они не обосновались у него дома. Попытку подселить к нему охранника Ямакава отмел с порога, сославшись на то, что его домик слишком на виду и нового человека соседи сразу заметят, да еще и донесут на него в полицию, заподозрив что-нибудь. Аргумент подействовал. Всякого публичного внимания к себе эти люди боялись.

Остановив машину у калитки, шофер открыл ему дверь, потом первым вошел в дом, осмотрел комнаты, кроме одной, всегда запертой — Ямакава никому не разрешал заглядывать в нее, — и только тогда ушел. Профессора эта процедура немного смешила, но приходилось с ней мириться. В конце концов, его жизнью всегда распоряжались другие. И тогда, до войны, когда он был молодым начинающим врачом, и после войны, во время оккупации, когда он чуть не умер с голоду, потому что его нигде не брали на работу, и даже сейчас, когда стал профессором. И хотя теперь его просьбы никогда не встречали отказа и он получал все, что просил, его не покидало ощущение, что он узник чрезвычайно комфортабельной и уютной, но все же тюрьмы. Другие люди говорили ему, что делать, другие люди заставляли его переезжать с места на место. И даже дома не оставляли его одного.

Переодевшись в кимоно, он вышел в сад, потом вернулся за садовым инструментом. По дороге он открыл всегда запертую комнату без окон.

Секретарь осторожно раздвинул сёдзи. В комнату проник свежий запах цветов, испарения от нагретой солнцем земли смешивались с вечерней прохладой. День клонился к закату, и полулежавший на циновках старик укутался в плед.

Старик читал книгу, держа ее левой рукой. Рядом стояла неизменная чашка с жасминовым чаем. Раз в месяц секретарь посылал кого-нибудь на почту забрать посылку с чаем, регулярно посылаемую из Китая.

В комнате размером в восемь татами было просторно и чисто. На стене висел один-единственный пейзаж, под ним стояла этажерка с книгами. Рядом небольшой шкафчик, на нем ваза с цветами. В углу у табличек с именами умерших предков стоял лакированный ящичек с рисом. Секретарю было всего сорок лет, из них пятнадцать он служил здесь, но он знал от своего предшественника, что в этой комнате ничто не изменилось с тех пор, как дом был построен и обставлен в первый год Сёва — год восшествия на трон нового императора, чье имя — Хирохито — японцы осмелились произносить лишь после несчастий 1945 года и прихода варваров-американцев.

Поймав взгляд старика, секретарь согнулся в поклоне. Уловив краем глаза, что тот отложил книгу, заговорил вполголоса, употребляя самые вежливые формулы японского языка, в котором даже грамматика подчеркивает разницу между аристократом и крестьянином.

— Сэнсэй, Фукуда-сан хотел бы приехать сегодня…

— Я жду его. Что-нибудь еще?

— Тэру Тацуока просит сэнсэя принять его. Он говорит, что для него это вопрос жизни и смерти.

Старик прикрыл глаза.

— Вопрос жизни и смерти! — проговорил он насмешливо. — Как теперь бросаются словами… Что делать, все возвышенное испоганено чуждым влиянием. То, что было уделом немногих достойных, отдано на откуп массе ничтожных. Вопрос жизни и смерти!.. — еще раз повторил он. — Я начинаю разочаровываться в этом человеке… Дело, из-за которого он рвется ко мне, — старик говорил уже так тихо, что секретарь не различал слова, напряженно следя за лицом хозяина, — никак не стоит таких высоких слов. Жаль. Он мне нравился, этот молодой человек… Хорошо, пусть приедет.