Мир приключений 1985 г. - Страница 151

Наутро караван трогается в путь. Черной змейкой ползет он по узкой горной дороге.

Сверху видно, как змейка с трудом поднимается вверх. Но вот змейка порвалась: половина ее перевалила через перевал, а вторая отдыхает. Наконец, половинки вновь соединяются, змейка ползет дальше.

Трудно приходится маленькой, затерянной в горах экспедиции. О ней давно все забыли — и те, кто ее послал из Петербурга, и те, кто потом в Астрахани обещал ей свою помощь.

Уже начало темнеть, когда отряд Гмелина подъезжал к селению. Несмотря на острые шипы подков, лошади скользили по глинистой, размокшей от дождя тропе. Путешественники с трудом и даже с некоторою опаской спустились на дно ущелья и стали перебираться вброд через пенистый, мутный поток разбушевавшегося горного ручья. Зыбкий мост давно уже был снесен водою, и только кое-где торчали его покосившиеся колья, чудом уцелевшие от напора.

Серый, влажный туман закрывал горное селение, лепившееся не более как в трехстах шагах от дороги, у подножия обрыва. Чуть правее сквозь туман виднелся круглый, тяжелый купол древней гробницы. Левее, почти у самой дороги, тянулись ряды пустых саклей и полуразрушенные навесы…

В самом селении почти не было жителей, оно считалось одним из самых малолюдных, а частые военные набеги разогнали остатки небольшого населения.

Там было тихо, лишь какая-то одинокая собака хрипло лаяла в туман, вероятно почуяв сквозь свист и вой осеннего ветра топот лошадей.

Горы немы и огромны. Оживают они только по ночам. Истошные крики сов да шакалов тревожат их сон.

Днем у самых вершин в небе парят орлы. Порой они замирают на месте, делают круг и камнем падают вниз — на добычу.

Осеннее солнце светит, но почти не печет. Олень сбросил рога и бродит по горам в поисках воды и мха. Тучи комаров гудят и носятся в воздухе.

Но все же бывают здесь и прекрасные мгновения. По вечерам вершины вспыхивают в лучах заходящего солнца, а склоны окутаны синей дымкой. Золотое и синее. Эти два цвета здесь резко разграничены. Один никогда не растворяется в другом.

В который раз Гмелин, Охотников, казаки видят закат и всегда восхищаются им. В тот час они прощают Востоку и коварство, и неприязнь, и жестокость. Примиренные и успокоенные после таких мгновений, путешественники вновь двигаются в путь. Идут в Шемаху.

Темная, безлунная ночь опустилась на землю. Спят люди. Дремлют лошади, овцы. Притихли собаки — сторожа отар. Одинокое облачко прикорнуло на вершине горы. И всем снятся сны. Но самый удивительный сон видит сейчас казачок Федька: перед ним поднебесный дворец. Нет, не ханский, куда не раз бегал он с письмами, а настоящий белокаменный, с царицей. Да и сам Федька сегодня тоже не Федька, а красавец с золотой звездой на груди и драгоценной шпагой.

— Простите… — останавливает Федьку кто-то весь завитой. Даже курносый нос его напоминает крендель. — Если не ошибаюсь, старые духи из Парижа?

— Как бы не так, — с важностью отвечает Федька. — Из Персии.

— Ах, Персия! — восклицают кругом.

Федька рад. Вельможные завитушки поражены. Они говорят ему «ваше превосходительство».

— Ваше превосходительство… Так вы были с вояжем в Персии?

— Точно… был, — глянув в круглые глаза курносого, Федька продолжает: — Служил послом при хане…

— При ком? — субтильный офицерик вздрагивает и широко разевает рот.

А Федька улыбается и непринужденно кашляет:

— Кхгм… — И барственно роняет: — Голубчик, дайте-ка стул. Уф! Устал малость.

Офицер мгновенно подает стул с золоченой спинкой.

Казачок мигом усаживается. Недаром при господах состоял!

Кое-чему Федька и в самом деле научился. Он картавит сейчас, как настоящий придворный.

В это время бесшумно входит пудреный лакей ростом с сажень и гремит на всю залу:

— Аудиенция у императрицы!

Длинная анфилада комнат. Впереди Федьки быстро движется большая голова в парике, на пол оседает пудра, и перед казачком будто стелется дорожка. Вскоре дорожка кончилась и в глубине залы, точно в аквариуме, плывет розовое платье. Женщина пышна, красива. На пухлых щеках у нее ямочки.

— Какой славненький, — шепчет царица. — Мальчик, может быть, ты хочешь поиграть с моими собачками?

Федька в смущении опускает голову и вдруг вспоминает, как прежде в деревне пугал собак. Казачок становится на корточки и рычит:

— Гав!

Собачки в испуге поджимают хвосты, визжат.

— Ха-ха! — Царица всплескивает лебяжьими руками. — Потешил. Право, потешил… У меня, голубчик, все придворные потешные… — поясняет она Федьке. — Один петухом кричит. Другой в Саратов за кислой капустой ездит. Третий вверх ногами ходит… Ну, а теперь сказывай, как дела в Персии?

— Плохо, — вмиг посерьезнев, докладывает Федька. — Одни горы. Ханы да горы…

— Тебе не нравятся горы? — хмурится царица.

— Да, — печально кивает Федька. — Наши леса лучше…

— Разве ты не хочешь служить своей государыне? — царица сердито стучит по полу каблучком.

— Почему, хочу… — оправдывается казачок. — Только горы. Ух! Больно большие они, матушка. Вот…

Федька пытается снять сапог, но царица стыдливо машет руками:

— Нет… нет… Фи… Ты что-то говорил про горы?

— Да, про горы… Змеи там разные. На солнышке греются…

— Ой! — визжит владычица — и хлоп… больно бьет Федьку по щеке.

— Виноват, матушка…

Федька ежится и краснеет.

— Я не хотел… — оправдывается он. — Они не страшные, змеи-то. А вообще, в горах-то ничего. Даже красиво бывает. Вдруг по утрам розовый туман — будто шелк колышется. Посмотришь, а за шелковым туманом озерцо встанет. С золотыми лягушками да серебряными лебедями.

— Неужели, голубчик? — разом сменив гнев на милость, удивляется царица. — С серебряными лебедями?

— Точно, матушка, серебряными… Только то обман. Подойдешь ближе — одна земля сухая. Подразнили, выходит, горы.

Царица в изумлении всплескивает пухлыми белоснежными руками:

— А воды там мало?

— И воды мало, и еды мало. А врагов много, — тяжело вздыхает Федька. — Лошадок бы нам, солдатушек!

— Солдатушек, — улыбается царица. — Дам я вам солдатушек и лошадок тоже дам. Только впредь не жаловаться. Служить, голубчик, надобно. Понял?

При слове «служить» царские собачки, будто по команде, становятся на задние лапы. И, глянув на них, Федька тоже вытягивается:

— Понял, матушка!

На прощание казачок хочет чмокнуть белоснежную ручку, но тут (проклятая собачонка!) Федька спотыкается и звонко стукается лбом об пол…

Иван Ряднов будит Федьку, щелкает его по носу желтым от табака пальцем:

— Вставай!

Казачок открывает глаза и вначале ничего не может понять. Где же царица? Где голубая зала?! За окном солнечное утро. Звякает сбруя.

Дон! Дон! — звуки тонки и протяжны…

«Царские сережки! — вспоминает Федька. — А еще она обещала лошадей…»

Дон…

— Пора седлать, — тормошит паренька Ряднов. — Пора!

Теперь Федька понимает: во сне, только во сне может явиться им помощь… Солдатушки, лошадки!

А наяву? Казачок наклоняется и срывает голубые цветы, похожие на царицыны сережки. Память о несбывшемся сне.

Гмелин молча шагает вдоль стены. Охотников полулежит на диване, лицо его замкнуто и сосредоточенно.

«Да… поручик будто потускнел за последний месяц», — замечает путешественник и говорит:

— А вы, Евгений Иванович, стали серьезней. Прежде шутили больше и вдруг…

«Да нет, не вдруг…» — думает Охотников. Вчера он записал в дневнике: «После того как Фет Али завоевал Шемаху, торговле конец пришел. Раньше в Шемахе товары всякие были, шелков крашеных много. Венецианцы даже сей шелк тавлинским звали. Был шелк — стал щелк. Разорил хан народ. В самой Шемахе никогда не бывает, а по приезде в деревнях окрестных живет. Ясное дело — тиран».