Мир приключений 1977 г. - Страница 158

Помните немецкого дипломата графа С.? Как тогда в гостиной Вашего батюшки он говорил о Персии? Райские птицы, райские сады, венчающие горы.

Смею Вас уверить, ничего подобного здесь нет. Горы большею частью голы. Кое-где по ним, как гнезда ласточек, лепятся дома, по-восточному — сакли. Снизу сакли похожи на лестницы, и по сему поводу казаки наши шутят: персы живут под лестницами. Выше саклей на горах снег. Снегу много, и его следует опасаться. Однажды на наших глазах был обвал. Персидскую повозку вместе с возницей накрыло снегом, она несколько раз перевернулась и с превеликим шумом сверглась вниз. Спасти ямщика, безусловно, никто не смог.

Да, кстати, о здешних повозках и ямщиках! Ямщики, как правило, попрошайки. Экипажи тоже оставляют желать лучшего. Они скрипят так, что, право, нет никакой возможности в них долго ездить.

Теперь мы большей частью передвигаемся верхом. Я в том трудности никакой не испытываю, зато моему начальнику сие занятие кажется не из приятных. Во всяком случае, в первый день Гмелин так и не мог сам слезть с лошади. Тем не менее, несмотря на многие неудобства нашего путешествия, мы продолжаем идти вперед. Сегодня поднимемся в гору, а завтра будем спускаться вниз.

По ночам я иной раз просыпаюсь, долго не могу заснуть и прислушиваюсь к звукам. На протяжении часа-другого они сменяются один за другим. Порою поднимут отчаянный гвалт потревоженные кабаном стада гусей и казарок. Почуяв лакомую добычу, с воем отправляются на промысел стаи волков, то внезапно заревет выпь. Далеко по камышам летит этот страшный крик в ночи. Не на шутку перепуганный криками и свистом птичьих крыльев, отрывисто мекнет козел, сорвется с места, поскачет и каменным истуканом застынет где-нибудь на краю пропасти. Легонько тявкнет лисица, смекнув, что лебеди опустились на ближнюю поляну. Плутовка прижмется брюхом к земле и, хоронясь кустами, поползет охотиться за гордой и сторожкой птицей.

Ближе к рассвету громко перекликаются фазаны. Стряхивают с крыльев ночную дрему, выбегают на тропы. Молодые петухи воинственно выгибают хвосты, шеи и наскакивают друг на друга. Происходят подлинные фазаньи дуэли.

Однажды я видел, как персы охотятся за кабанами. Они ходят по рынку, по рыбным и мясным рядам, и громким свистом созывают голодных, бездомных дворняжек. Собаки сбиваются в стаю и направляются за охотниками в чащу. Всю дорогу персы гремят, свистят, улюлюкают... Затем, подняв зверя где-нибудь в густых камышах, псы облаивают его.

На клыкастого, обезумевшего от страха секача набрасываются разом десятка три злющих псов. Дворняги гонят его на лаз, где заранее схоронились в засаде охотники. А те уж со взведенными ружьями, затаив дыхание, давно поджидают страшного зверя. Далее все зависит от меткости и проворства стрелка. А не то раненый, обезумевший от боли и гнева секач может броситься на охотника. Тут уж подлинная беда! Кабан сбивает его с ног, рвет клыками и начинает в гневе топтать. Словом, впечатлений хоть отбавляй!

Друг мой, раньше я думал, что в строении своем горы разницы большой не имеют. Вижу теперь, что не прав. Они весьма отличны и чудны. Две недели назад мы поднимались в гору, кою называют Биш-Бармак, то есть «пять пальцев». Гора эта и в самом деле вполне соответствует своему имени. Пять вершин, будто пять больших корявых пальцев, уткнулись в небо. Разные легенды рассказывают здесь о сем чуде...

Жил когда-то в давние времена великий, мудрый и богатый шах. Богатство и мудрость его были так велики, что люди его страны поклонялись ему равно как богу.

Но великий шах скучал.

— О аллах! — воскликнул он. — Меня окружают глупцы. Несовершенны их суждения и речь. Да будет милосердно имя твое, аллах, но мне трудно являть им свой глас.

Долго молил он небо. И тогда смилостивился и ответил всевышний:

— Пусть будет по-твоему. Ступай в пустыню, гордый человек, и воздень длани свои.

И пошел шах в пустыню и воздел длани. С той поры шаха не стало. Гордая скала высится в пустыне — каменные ее руки воздеты к небу. Знойные ветры из дальних стран сушили ее, жгучим песком нещадно било в лицо. В непогоду больно секли ливень и град. Но скала горда и молчалива в вечном своем одиночестве. Гордость, покой и одиночество — для нее высшее счастье.

И вот однажды, когда в пустыню пришла весна, проснулись травы и зацвели цветы, к одинокой скале прилетели ласточки. В каменной длани они свили гнезда. И все лето потом пели и щебетали.

Человек! Пусть бог наградил тебя каменным сердцем, но если ты услышишь голоса птиц весной, ты непременно очнешься! И очнулся, ожил гордый шах! Он радовался весне, солнцу и птицам. Но осенью ласточки взвились в небо, улетели. Лишь пустые глиняные гнезда — остаток некогда райской жизни — держал он в своей каменной руке. И впервые шах заплакал. Слезы упали на землю, и пыль пустыни запорошила их.

Верно, Наденька, прекрасная легенда?!

Впрочем, она и вправду имеет глубокий смысл. Поутру я видел у подножия скалы капли росы. Скала плакала...

Гаснет свеча. Завтра мы будем в Баку.

До свиданья, друг мой!

Преданный Вам Евгений.

Баку издавна славился развалинами старого дворца Ширван-шаха, Девичьей башней, соленой землей, водой и сильными ветрами.

Нестерпимо жжет солнце. На пыльную дорогу ложатся густые тени. Большая разлапистая тень — дерево; квадратная — дом. И еще какая-то смешная, забавная — тень ослика. Ослик прядет ушами, машет хвостом.

— Ишь ты? — удивляется казак. — Тоже лошадь! Спаси и помилуй... И как персиянцы на них ездют.

— А ты, Иван, спробуй... — советует ему другой. — Спытай. Глядишь, и тебе приглянется.

— Тьфу ты! — Иван Ряднов, серьезный и обстоятельный казак, грозит насмешнику здоровенным кулаком.

Рябой рыжий казачок прыгает прямо под ноги здоровенному казаку.

— Федька! — строго приказывает Ряднов. — Осла кормить будешь. Вишь какой он тощий. Понял?

— Понял... — Казачок не спеша подходит к ослу.

Нещадно палит солнце.

— Как в сухой бане, — жалуется кто-то и вздыхает: — Ну и жисть, братцы! Когда же домой-то?

— Домой ищо рано. Не все дела ищо сделали... — поясняет обстоятельный Ряднов.

— А чего осталось?! — возмущается длинный, всегда чем-то недовольный Матвей Суслов. — Голь одна кругом.

— Тебе голь. А их благородию виднее. Прошлый раз хинное дерево нашли. Слыхал?

— Ну и што?

— Коль у тебя лихоманка какая случится, лечить станут... Понятие иметь надо!

— Одно и есть, что хина, — не унимается Матвей. — А цветья зачем берем?

— Цветья? — размышляет Ряднов. — Зачем, в самом деле, их благородие всякие цветочки, словно девка, подбирает? — И тут смекает: — Цветья тоже, значит, от хворобы!

— Дядя Ваня! — вступает в разговор Федька. — А я надысь ввечеру персианского черта видел. Величеством больше льва. Шерсть коротка. Глаза — уголья. Голос велик и страшен. А сам хвостатый и весь, весь в пятнах.

— Дурак ты, Федька, — спокойно отвечает Ряднов. — То большая персианская кошка. Пардус — по-ихнему.

— Чудно как-то... — тянет Федька. — Кошка, а зовут — пардус.

— Ну как есть дурак, — вздыхает Ряднов. — Для них, поди, тоже чудно, что вот тебя Федором величают.

— И ничего чудного тут нет, — серчает Федька. — А их дербентского хана, слышь, тоже так кличут: Фет Али Федор...

— Ух, — утирает глаза киснущий от смеха Ряднов. — Ну и скоморох же ты, Федька. А теперь скажи мне: если дербентский хан твой тезка, почему он лошадей тебе пожалел?

Федька разевает рот, чтобы все объяснить. Не он, мол, виноват, а их благородие: не захотел резать ханскую щеку, вот хан и не дал лошадей. Но казачок тут же спохватывается: как бы опять не попасть впросак. Чуть что, казаки над ним до упаду хохочут. А как смеялись они в караван-сарае! Федьке до сих пор вспомнить тошно.

Спустились они тогда с горы Биш-Бармак и решили в том сарае ночевать. Казачок притомился за день и сразу уснул. Спит спокойно, ничего не чует. А гнусу всякого в том караване — хоть метлой мети, хоть лопатой греби. Наутро глаза и нос у Федьки распухли. Казаки хохочут: