Мир приключений 1974 г. - Страница 152

Первой жертвой оказался Бузивс: мозг обезьяны не смог оказать серьезного сопротивления атаке врага.

Потом, перед рассветом, уже пораженный Борца вышел из лаборатории, в которой ночевал. Его выгнало внезапное недомогание. Теряя сознание, падая, он вышиб оконное стекло, и в гостиную хлынул холодный воздух, вытесняя комнатный.

Ветер в это время дул в северную сторону…

Борца и Зарика, заболевшие первыми, выжили. Долгое время они находились между жизнью и смертью. Их поместили в летающую клинику, где лечили в условиях невесомости.

Общее страдание — болезнь протекала мучительно — сблизило их. Зарика все время рвалась к работе, на биостанцию, до которой она так и не долетела.

— Твое поколение стало слишком беспечным, — часто говорила она Борце. — Мы окружены космическим морем враждебности. Человечество должно быть все время начеку. А вдруг история с эпидемией повторится?!

— Не повторится, — решительно мотал головой, утыканной датчиками, Борца. — Слишком уж извилист и невероятен был путь, по которому пришли на Землю возбудители новой болезни. Рассуди сама. Медики рассказывали, что табакерка должна была обрабатываться космическими лучами строго определенное время. Неделей меньше — и возбудители не приобрели бы свои грозные свойства. Неделей больше — и они бы утратили их. Потом — я должен был встретить тебя… Ну, и так далее. Словом, такая цепь совпадений может осуществиться раз в сто лет!

— Раз в сто лет — этого достаточно, — отрезала Зарика.

— Не лови меня на слове. Расскажи лучше о полете «Альберта», — попросил Борца.

Придерживаясь за поручни, они висели в прозрачной сфере — одном из отсеков госпиталя, который был выведен на околоземную орбиту.

Ни Зарике, ни Борце не приходилось заново привыкать к состоянию невесомости. Зарика вообще большую часть сознательной жизни провела в царстве невесомости — на «Альберте» не было установок искусственной гравитации. Что такое тяжесть, девушка узнала, только когда корабль приступил к торможению; это произошло вблизи границ Солнечной системы, за несколько месяцев до того, как «Альберт» достиг Земли.

Что касается Борцы, то и он во время карантинного досмотра кораблей, возвращающихся из космоса, долгие дни и недели проводил в невесомости.

Когда дело пошло на поправку, любимым занятием Борцы и Зарики в свободное от лечебных процедур время стало наблюдать Землю, неутомимо проплывающую под спутником-госпиталем. Плоскость вращения спутника непрерывно менялась, и внизу открывались все новые и новые картины.

Это было зрелище, к которому невозможно привыкнуть.

Теперь Зарика и Борца отдыхали после очередного переливания крови.

Глубоко под ними проплывала ночная Земля.

Борца посмотрел вниз:

— Точно школьный глобус, правда?

Зарика глядела на роящиеся огоньки городов. Кое-где пространство плавно прочерчивали ракеты, похожие на равномерно светящихся рыб, — почтовые, грузовые, пассажирские… Девушка вдруг подумала, что аппарат, в котором они летят, удивительно вписывается в общую гармоничную картину земной жизни. В тихие ночные минуты с высоты в несколько сот километров эта картина представилась ей размеренной, исполненной глубокого смысла.

— Люблю обозревать ночью Землю с такой высоты, — нарушил паузу Борца. — А ты любишь наблюдать ночную Землю, Зарика?

— Я Землю люблю всякую. Но мне больше по душе Земля днем, — откликнулась Зарика.

Борца посмотрел на нее.

— Ночь скрадывает детали. А днем — все как на ладони, — пояснила Зарика.

Внизу показалась однообразная темная пустыня, лишь изредка кое-где оживляемая сгустками огоньков.

— Это пустыня? Я думала, на Земле уже не осталось пустынь…

— Это не пустыня. Это Тихий океан, — сказал Борца, присмотревшись.

Вид Земли сверху — что днем, что ночью — был для него открытой книгой. Во время карантинных досмотров, вращаясь вокруг Земли, он изучил ее во всех подробностях.

Борца любил повторять, что он выучил Землю наизусть, как любимое стихотворение. И это была правда.

В глубине тихоокеанских вод показалось светящееся пятно. Даже отсюда, с космической высоты, оно представилось Зарике огромным. Казалось, будто кто-то подсветил снизу толщу воды. Зрелище выглядело феерическим.

— Что это, Борца? — спросила Зарика, зачарованно разглядывая пятно.

— Угадай.

— Ты все время, с момента нашей встречи у ворот Гостиницы «Сигма», задаешь мне загадки! — воскликнула Зарика. — Это, наверно, подводный вулкан, да?

Борца покачал головой.

— Неужели пожар на судне?

— Каким бы большим ни было судно, с такой высоты оно выглядело бы еле заметной точкой.

— Ну, тогда не знаю… — Зарика на несколько мгновении задумалась, не отрывая взгляда от светящегося пятна, которое медленно уплывало назад. — Может быть, подводное испытание ядерного горючего для звездных кораблей?

— Все такие испытания выведены в космос, за лунную орбиту, — сказал Борца. — А ну-ка, пофантазируй еще.

— Огненные декорации? Праздник огня на воде? Да мало ли чего можно придумать за сто лет!

— Ну, уж ты скажешь — огненные декорации… Это был всего-навсего подводный город.

— Подводный город? — восторженно переспросила Зарика. — На дне океана?

— Нет, это плавучий город. Он держится на небольшой, заранее заданной глубине.

— А кто там живет?

— Те, чья профессия связана с водной оболочкой Земли.

— Рыбаки, что ли?

— Не только. В таких городах живут океанологи, китоводы, — пояснил Борца.

— Китоводы?..

— Они обслуживают китовые фермы в океане.

— А зачем строить город под водой? Не проще ли его строить на воде?

— Не проще. Под водой строения не подвержены ни качке, ни тайфунам, ни штормам.

— И на дне океана есть города? — спросила Зарика, вглядываясь в воду.

— Есть.

— Найди, пожалуйста!

— Отсюда они не видны.

— А мы побываем в городе на океанском дне, когда выйдем отсюда?

— Непременно побываем, Зарика, — ответил Борца и взял девушку за руку.

В клинике невесомости был свой, особый режим, ничего общего не имеющий с быстрой сменой дня и ночи, обусловленной вращением спутника вокруг Земли.

Корабль совершал полный виток за полтора часа. Таким образом, световой день — и соответственно ночь — составляли всего-навсего 45 минут.

Режим в госпитале невесомости — как, кстати сказать, и на любом космическом корабле — соответствовал обычному земному ритму жизни. Исходной единицей его служили сутки, состоящие из 24 часов, поделенные на день и ночь.

Физиологи давно, еще со времен первых космических полетов, осуществленных во второй половине XX века, установили, что именно такой режим является наилучшим для человеческого организма, особенно в условиях длительного полета.

Зарика и Борца говорили в госпитале обо всем, но больше всего друг о друге.

— Я открыл тебя, как астроном открывает звезду, — сказал однажды Борца.

Счастливые, они сидели, прижавшись друг к другу, и смотрели вниз.

Ночь, эфемерная сорокапятиминутная ночь, шла па убыль.

Они посмеялись, глядя, как проснувшийся в клетке попугай — вестник солнца — принялся смешно подпрыгивать, хватаясь клювом за прутья: бедняга никак не мог привыкнуть к невесомости.

— Зари…

— Что, милый?

— Ты обещала рассказать о полете «Альберта», — тихо напомнил Борца.

— Целью полета «Альберта» была звезда Алголь, — ровным голосом начала Зарика.

— Алголь, или иначе — Бета Персея, — кивнул Борца. — Слышал об этой звезде.

— Ты знаешь отчет «Альберта»?

— В общих чертах…

— Кроме машины синтеза да еще карантинной службы, для тебя ничего в мире не существует!

— Неправда, существует.

— Что же?

— Ты.

— Куда мне! — засмеялась Зарика. — Я ведь не машина, а только человек.

Некоторое время они молча смотрели на родную планету, окутанную предутренней мглой, которая быстро редела: через несколько минут спутник-клиника должен был пересечь плоскость терминатора, отделяющую день от ночи. Глубоко внизу, отдаленная от них сотнями километров, угадывалась ночная Атлантика.