Мир приключений 1971 г. - Страница 177

Проснувшись, они с трудом вытащили самолет на большой камень и начали чинить поплавок Резиновую заплату закрепили куском белой жести от консервной банки.

“Андромеды” все еще не было. Время шло к ночи. Нет горючего, нет масла, и они прикованы к этому скалистому, безжизненному мысу.

Нет, не безжизненному. На выступе прибрежной скалы появился огромный белый медведь и с интересом рассматривал невиданных пришельцев.

Нагурский схватил лежавшую рядом винтовку, благоразумно прихваченную из самолета, стал на колено, прицелился…

Раненый зверь рванулся вперед. Еще выстрелы, и медведь упал в море. Пока авиаторы вытаскивали на берег тушу, подошла “Андромеда”.

Фотоснимок, запечатлевший Нагурского на палубе корабля возле шкуры освежеванного медведя, — один из немногих документов этой небывалой воздушной экспедиции.

Рассказ Нагурского о состоянии льдов оказался весьма полезным капитану Поспелову, первым оценившим возможности ледовой разведки с воздуха.

Снова полеты. Нагурский в поисках судна Седова “Св. Фока” обследует весь ближний район. На острове Панкратьева, где раньше перезимовал Седов в пустом складе, Нагурский решает оставить горючее и масло.

— Ведь прилетят сюда когда-нибудь другие люди, — говорит он капитану Поспелову. — А вдруг в беду попадут!

В запаянной банке, которую помещают в высокий знак, увенчанный крестом и хорошо видимый с моря, записка:

“В губе, находящейся на юго-западном берегу Заячьего острова, при устроенном складе оставляется одна металлическая бочка бензина (10 пудов) и бидон гарголя (4 пуда). Назначение их авиационное. Кто сюда прилетит и окажется без горючего, может воспользоваться этим запасом. Участвуя в экспедиции для поисков старшего лейтенанта Седова, прилетел сюда из Крестовой Губы на гидроплане системы “Фарман”. 11 августа 1914 года.

Военный летчик Нагурский”.

Во время ремонта мотора на Большом Заячьем острове Нагурский с моряками добрался до старой избушки, поставленной еще норвежскими моряками. Там они нашли на столе запаянную круглую коробку и рядом записку: “Прошу вскрыть”. Там оказались аккуратно сложенные карты, две записки на русском и французском языках, оставленные Седовым ровно год назад. Там же сообщалось, что “экспедиция вышла на землю Франца-Иосифа, к мысу Кап-Флора”.

На одной из стен была прибита железная доска с именами моряков, которые были Седовым отравлены с донесением и жили здесь несколько месяцев.

Тем временем к “Андромеде” подошло другое судно, “Герта”, где находился начальник всей экспедиции капитан первого ранга Ислямов. Они пришли с мыса Кап-Флора, где узнали печальную весть о гибели Г.Я.Седова.

Совершив еще ряд полетов на ледовую разведку, Нагурский погрузил свой аэроплан на корабль и отправился в обратный путь.

Шла первая империалистическая война, и опытный летчик должен был занять свое место в строю.

И еще одним подвигом, мало кому известным, вписано имя Нагурского в историю мировой авиации.

В те годы, когда русский летчик Нестеров первым совершил свою знаменитую “мертвую петлю”, получившую имя петли Нестерова, считалось, что на гидросамолетах — летающих лодках с установленным позади мотором — совершить подобную фигуру немыслимо: верная гибель.

17 сентября 1916 года на острове Эзель, где стоял отряд лейтенанта Нагурского, он на летающей лодке “М-9” дважды выполнил петлю. Изумлению и восхищению подчиненных ему морских летчиков не было границ.

Сравнительно недавно удалось найти документы, хранившиеся в Государственном архиве: сообщение комиссара императорского Всероссийского аэроклуба Василия Карпа от 31 января 1917 года о том, что “лейтенант флота Нагурский на гидросамолете “М-9” с полетным весом около ста пудов совершил две мертвые петли”.

Этот полет был официально утвержден как мировой рекорд для гидросамолетов, о чем свидетельствует запись в журнале аэроклуба от 12 ноября 1916 года.

Итак, Нагурский не только первый полярный летчик мира, но и первый обладатель мирового рекорда по высшему пилотажу на гидросамолете.

Все рассказать невозможно, да это уже сделано мною в документальной повести “Он был первым”.

Вам же я обязан ответить на вопрос, как случилось, что человека похоронили заживо.

…Осень семнадцатого года. В балтийском небе двенадцать летающих лодок под командованием лейтенанта Нагурского. Им навстречу — группа немецких “Таубе”. Завязывается воздушный бой. На самолет командира бросились сразу четыре немецких. Лейтенант — мастер воздушного боя, недаром он первым в мире сделал на гидросамолете нестеровскую петлю. Но один против четырех! Уже пробито крыло, заглох мотор, пуля впилась в ногу… Беззащитный самолет опускается на воду. Остервеневшие боши расстреливают израненную машину, экипаж, покинувший самолет.

Русские летчики, уцелевшие в этом неравном бою, вернувшись на базу, подали рапорт о гибели командира. Никто не видел, что Нагурского и его механика подобрала вынырнувшая из воды подводная лодка. Тем временем извещение о гибели авиатора пошло в маленький польский городок Влоцлавек.

Мать героя, Анеля Нагурская, получив скорбную весть о трагической судьбе своего первенца, умирает…

Вернувшись из госпиталя, Нагурский продолжает службу в Управлении морской авиации, по ничего не может узнать о своих родных, живущих в Польше — за пределами Советской России. Уволившись из штаба, он долго добирается до родительского дома, где его ждут горькие вести и нелегкие испытания. Вернуться в Россию он уже не смог, но и воевать против своей второй родины на стороне панской Польши противно его убеждениям.

Строго предупредив родных, чтобы никому не рассказывали о его прошлом, Нагурский, регистрируясь в полиции, в графе “служба в армии, должность и звание” записывает: “нижний чин”.

Знакомые устраивают его на маленький сахарный завод.

Так затерялся след Нагурского.

Шли годы, никому в Польше не было дела до скромного инженера, никто не подозревал в нем отважного летчика, пионера полярной авиации.

А потом снова война, годы фашистской оккупации и посильной борьбы с врагом, счастливые дни встречи с русскими воинами-освободителями.

В новой народной Польше Нагурский уже руководит крупным отделом конструкторского бюро все в той же промышленности сахароварения.

Конечно, авиация, Арктика памятны и дороги по-прежнему. Особенно бередят душу всё новые и новые сообщения о полетах советских авиаторов к Северному полюсу, открытие дрейфующих станций в Ледовитом океане.

Как хотелось бы написать этим героям! Ведь они даже назвали его именем одну из полярных станций — “Нагурская”. Хорошо бы увидеть старых знакомых…

Но о нем говорят как об умершем…

— Каково это — взять да и заявить: вот я, такой-то герой, жив, здоров и хочу получить свою долю почестей. Невозможно было это, — объяснял мне Нагурский. — Сам не знаю, как решился подойти к Центкевичу, но очень уж было обидно встретить человека, который написал, что ты мертв.

— А если бы не эта случайность? — спрашиваю Яна Иосифовича.

— Наверное, никогда не бывать бы мне в дорогой России…

— Ян Иосифович, а как искать Кузнецова? Никаких следов нет…

— И я ничего не знаю о его судьбе… Вы уж постарайтесь, пан редактор.

Нагурский все еще называет меня на польский манер.

О Кузнецове разговор особый, и кто знает, вдруг не бесполезный?

Механик Кузнецов, черноморский матрос первой статьи, — такой же пионер освоения Арктики, как и Нагурский.

Для участия в экспедиции механика искали повсюду: в России, во Франции, Норвегии. Никто не соглашался взять на себя такую трудную и небезопасную обязанность.

Наконец нашелся доброволец — матрос Кузнецов.

Это его руками был собран на Новой Земле самолет “Морис Фарман”, он же отправился с Нагурским в первый полет во льдах.

Кузнецов — первый полярный механик мира.

Но, вернувшись из экспедиции, он не удостоился благодарностей, орденов, даже суточных денег не получил.