Мир Приключений 1965 г. №11 - Страница 186

А Огинский все еще не произносит ни слова, будто потерял дар речи. Но не от страха. Просто ненависть к этой скотине вдруг парализовала все его существо. Если бы речь шла только о нем, Огинском, лучшим его ответом был бы, конечно, плевок в рожу этому фашисту.

— Почему скрыли свое еврейское происхождение, я вас спрашиваю? — повышает голос Фогт. — Почему числитесь по документам русским?

— Потому что мой отец действительно русский, — произносит наконец Огинский, понимая, что не имеет права давать волю своим чувствам. Его судьба тесно связана ведь с судьбою его товарищей.

— А мать? Мать ведь у вас еврейка!

— Да, моя мать еврейка, — спокойно подтверждает Огинский, — но по законам нашей страны сын может считать своей национальностью национальность любого из своих родителей.

— Законы вашей страны не распространяются на Германию! — орет взбешенный гауптштурмфюрер. — А по нашим, немецким законам вы считались бы евреем даже в том случае, если бы в вашем роду еврейкой была одна только прабабушка. Вы понимаете теперь, в какое положение ставите меня перед моим начальством? Как объясню я им, что поверил еврею?

— А русским вы разве больше верите?

— Не острите, черт вас побери! — гаркает Фогт и с остервенением замахивается на Огинского, но тут же беспомощно опускает руку.

Потом, успокоившись немного, продолжает:

— Надеюсь, вы понимаете, что будет с вами, если я отправлю вас в Освенцим? Но я не сделаю этого, а дам вам возможность завершить ваш эксперимент и даже обещаю никому не сообщать о вашей национальности. Я понимаю, у вас есть основание не верить моему обещанию, но пока я могу подкрепить его только тем, что сегодня же удалю из лагеря старшего лейтенанта Сердюка и унтер-фельдфебеля Крауза. И тогда, кроме меня, не останется тут ни одного человека, знающего, что вы еврей. Сердюка я отправлю в Майданек — это все равно, что на тот свет. А Крауза — на фронт. Это тоже почти на тот свет. Но вы должны обещать мне, что осуществите свой эксперимент не позже пятнадцатого августа.

— Если доктор Штрейт привезет мне все необходимое, я надеюсь добиться успеха к этому числу, — обещает Огинский.

А поздно вечером Огинский чуть слышно шепчется с Бурсовым, лежа на нарах в лагерном бараке.

— А откуда же узнал Сердюк, что мать у вас еврейка? — спрашивает его Бурсов.

— Мы ведь с ним земляки, и не только из одного города, но и с одной улицы, так что он мог это знать. А у Сердюка Крауз выпытал это побоями, конечно…

— Ах, какой вы добренький, Михаил Александрович! — возмущается Бурсов. — Еще и оправдание ему ищете. Если Фогт действительно в Майданек его отправит — будет это для него в самый раз.

— А Крауза, вы думаете, он тоже отошлет куда-нибудь?

— Непременно. И, может быть, действительно на фронт. Я не удивлюсь даже, если с Краузом произойдет “несчастный случай”. Он слишком много знает о Фогте, чтобы гауптштурмфюрер не мечтал о таком случае.

…Ночью они просыпаются от глухого взрыва.

— Что такое? — спрашивает Бурсов. — Опять партизаны?

— Едва ли, — отзывается Огинский. — Похоже, что подорвался кто-то на минном поле. Думается мне к тому же, что это сбылось ваше пророчество.

Утром действительно становится известно, что унтер-фельдфебель Крауз, будучи в нетрезвом виде, подорвался ночью на минном поле. Известие это мало кого удивило, ибо все знали, что Крауз любил выпить и частенько перебирал. А подорваться на мине тоже было не мудрено, так как вокруг лагеря все заминировано.

— Туда ему, собаке, и дорога, — облегченно вздыхают военнопленные.

Не особенно горюют о нем и немцы. Немало и им попортил он крови.

Капитан Фогт теперь почти все время торчит то в монтажном отделении минных мастерских, то у минного поля во время его обстрела. В такой обстановке Огинскому и Бурсову стоит большого труда передавать своим помощникам те вещества, которые необходимы для изготовления пластичной взрывчатки. Однако, несмотря на все эти затруднения, Огинский по ночам уже составляет ее смесь. А утром Азаров незаметно забирает приготовленную им тестообразную массу, легко поддающуюся усилиям рук, и надежно прячет ее в специально сооруженном тайнике. О местонахождении его знают лишь Огинский и Бурсов.

А Фогт все подстегивает Огинского и Бурсова. Он говорит теперь с ними только по-немецки, не употребляя больше того ломаного русского языка, которым так щеголял прежде. С лица его все эти дни почти не сходит озабоченное выражение.

Переменился и доктор Штрейт. Кажется даже, что он еще больше похудел.

— Торопитесь, торопитесь, господа, — то и дело приговаривает он, посматривая почему-то на часы. — До пятнадцатого осталось всего шесть дней.

Чтобы хоть немного успокоить его, а особенно Фогта, Огинский решает посоветоваться с Бурсовым.

— Надо бы создать каким-нибудь образом впечатление проблеска в наших экспериментах, — озабоченно произносит он.

— Я тоже подумываю уже об этом, — соглашается с ним Бурсов. — Есть одна идея. С помощью детонирующих шнуров мы выведем капсюли-детонаторы нескольких мин на поверхность минного поля и замаскируем их. При обстреле эти капсюли должны сработать от попадания в них не только осколков, но и комьев земли. Тогда создастся впечатление, что произошла наконец детонация некоторых мин при артиллерийском обстреле.

— Ну что ж, давайте попробуем, — соглашается Огинский.

В тот же день они пробуют осуществить этот трюк, и он им удается. После одного из залпов минометной батареи лейтенанта Менцеля, шесть зарытых в землю инженерных мин взрываются вдруг будто сами собой.

Капитан Фогт в восторге. Он одобрительно хлопает Огинского по плечу и снова переходит на русский язык:

— О, вы, я вижу, есть настоящий русский молодчина! Этот первый удача должен вас окрылять. Примите мой горячий поздравлений!

А лейтенант Азаров в это время получает задание от унтер-шарфюрера Шварценбаха, заменившего Крауза, произвести ремонт лагерных помещений. И в первую очередь лагерных ворот, сложенных из грубо отесанных камней, скрепленных бетоном. Они представляют собой две колонны, перекрытые в верхней части рельсами, на которых находится пулеметная площадка с навесом. У основания этой площадки к одному из рельсов прикреплен проволокой чугунный орел с широко распростертыми крыльями и свастикой в хищных когтях. С наружной стороны в колоннах ворот выкрошился цемент, образовав пустоты между неплотно прилегающими друг к другу камнями.

Новый помощник коменданта лагеря возмущенно тычет в них пальцем:

— Безобразие! Этот Крауз только пьянствовал и совсем не следил за порядком. Немедленно все замазать! Повторять не буду!

— Слушаюсь, господин унтер-офицер. Все будет сделано! Сам займусь этим, — заверяет его лейтенант Азаров. — Я ведь был до войны техником-строителем.

В его распоряжении находятся трое дневальных, но он поручает им лишь приготовить цементный раствор. Потом сам тщательно перемешивает его и с помощью двух старших лейтенантов подтаскивает к воротам лагеря.

— Ну все. Теперь я сам, — говорит он им и отправляет на другую работу.

А вечером, когда майор Огинский и подполковник Бурсов возвращаются в лагерь, он выбирает удобный момент и взволнованно докладывает Бурсову:

— В ваше отсутствие, товарищ подполковник, я отремонтировал ворота…

— Да уж я обратил внимание, что вы постарались подновить нашу тюрьму, — усмехается Бурсов, не понимая, зачем понадобилось Азарову докладывать ему об этом, да еще с таким волнением.

— Еще как постарался, — самодовольно улыбается Азаров, с трудом переводя дух. — Ведь такой случай представился!.. Я в ту дыру, что была в левой колонне ворот, замуровал пластичную взрывчатку. Она у меня в ящике под раствором цемента была припасена.

Теперь только понимает наконец Бурсов причину волнения Азарова. Случай действительно был редчайший, и лейтенант не мог им не воспользоваться.