Мир Приключений 1965 г. №11 - Страница 177

По всему чувствуется, что Азаров веселый, может быть, даже озорной человек, но изо всех сил старается быть очень серьезным.

— Вам, конечно, не безынтересно, что тут за лагерь, — продолжает лейтенант. — Это не обычный стационарный шталаг, каких сотни на оккупированной территории. Ну, во-первых, здесь одни саперы и к тому же — только офицерский состав. Во-вторых, занимаемся мы тут своим обычным саперным делом — минированием. Да, да, минированием! Минируем танкоопасные участки местности с учебной целью.

Заметив усмешку в глазах своих слушателей, лейтенант Азаров начинает заметно горячиться:

— Да, да, именно с учебной целью! Учим на них немецких саперов.

— Немецких саперов?! — не выдержав роли беспристрастного слушателя, восклицает Бурсов.

— Я-то лично этого не делаю. У меня скромная роль лагерного старшины, а остальные делают, потому что… Да вы сами потом узнаете почему…

— Духом, что ли, пали?

— Не все, но кое-кто… Считают, что прокляты своим народом, хотя совесть их перед Родиной чиста: в плен никто из них добровольно не сдавался. Все дрались до последней возможности.

— И у них даже мысли о побеге не возникает? — удивляется Бурсов.

— У этих — нет. А тех, у которых такие мысли возникали, выводили перед строем на аппельплац и расстреливали. Даже тех, у которых одни только мысли об этом были.

— И у всех были только мысли?

— Ну зачем же только мысли. Кое-кто пытался и бежать. Тогда расстреливали не только его, но и каждого третьего из выстроенных на аппельплацу.

Бурсову хочется спросить: “Ну, а вы лично пытались ли?” — но он лишь вздыхает и отворачивается к окну.

— Вы, наверное, спросите, — раздумчиво, будто размышляя вслух, продолжает Азаров, — а где же их офицерская совесть, советская их совесть? Но, для того чтобы их осуждать, нужно прежде побывать в их шкуре… А такая возможность вам скоро представится. Ну, а о том, что тут у нас не санаторий, вы, конечно, и сами догадываетесь…

Азаров, сидевший до этого рядом с Бурсовым на нарах, вдруг торопливо встает и идет к выходу из барака. Постояв немного за дверями и, видимо, понаблюдав за чем-то, он возвращается и продолжает:

— И вот еще что не мешает вам знать: комендант этого спецлагеря, капитан Фогт, не общевойсковой офицер вовсе, а эсэсовский гауптштурмфюрер. И его помощник, унтер-фельдфебель Крауз, тоже фашист, шарфюрер. Это они специально для нас общевойсковую форму надели и заменили свои эсэсовские звания армейскими. И ведут себя помягче, чем другие эсэсовцы. Фогт ведь хорошо понимает, что добром от нас большего можно добиться, чем жестокостью. Крауз, впрочем, не очень пытается притворяться. Он-то настоящий зверь, его лишь Фогт сдерживает. А в остальном тут у нас, как и во всех шталагах: и “кугель”, означающая приказ о немедленном расстреле за попытку к бегству, и “зондербехандлунг”, то есть “особое обращение” с некоторыми из нас, означающее уничтожение… Да, и еще вот что имейте в виду, — помолчав, добавляет Азаров, — охрану нашего лагеря несут эсэсовцы, а проволочное ограждение вокруг лагеря под электрическим током высокого напряжения.

— Это вы на тот случай, чтобы мы не вздумали бежать? — усмехается Бурсов.

— Нет, так просто, на всякий случай.

И снова Азаров уходит за дверь, а вернувшись, взволнованно шепчет:

— На вас у них особая надежда. Со слов прибывшего вместе с вами старшего лейтенанта им известно, что вы крупные специалисты по взрывному делу. Что вели какие-то эксперименты по детонации минных полей. Это их сейчас особенно интересует. И похоже, что они предложат вам продолжить тут эти эксперименты. Ну, вот пока и все. И считайте, что такого разговора между нами не было.

Он поспешно уходит, а Бурсов с Огинским долго молча лежат на нарах, не обменявшись ни словом.

— А знаете, — произносит наконец Бурсов, — чем-то этот лейтенант мне понравился.

— А мне не очень. Хотя, в общем-то, все рассказанное им выглядит вполне правдоподобным. Немцы действительно используют пленных советских саперов для различных военно-инженерных работ и даже для разминирования наших минных полей.

— Вы на меня не обижайтесь, Михаил Александрович, — кладет Бурсов руку на плечо Огинского, — но вы, кажется, не очень разбираетесь в людях. Вот старший лейтенант Сердюк, например, вам понравился, а он уже все о нас немцам выложил да еще и присочинил.

— Да, я часто ошибался, — признается Огинский. — Даже в собственной жене ошибся. Разошелся с ней перед самой войной. Зато обо мне горевать теперь некому. А может быть, даже и проклинать…

— Ну, это вы бросьте! — зло хмурит брови Бурсов. — Не будьте похожим на тех, с кем, видимо, придется тут вскоре познакомиться.

Потом он долго ходит по бараку, раздумывая над словами Азарова.

Ему не кажется странной откровенность лейтенанта. Подозревать в них предателей он ведь не мог — их и самих предал Сердюк, сообщив коменданту спецлагеря Фогту об эксперименте с обстрелом минных полей. Но почему капитан Фогт заинтересовался этим? Неужели и немцы тоже считают возможным взрывать саперные минные поля артиллерийским обстрелом?

Конечно, для них такая возможность необычайно заманчива. В одном только корпусе, в который входила дивизия Бурсова, установлено около тридцати пяти тысяч противотанковых мин да свыше сорока пяти тысяч противопехотных. Они надежно прикрывали подступы к переднему краю корпусной обороны. Мало разве подорвалось на них немецкой техники? Ну, а если бы артналетом можно было вызвать детонацию взрывателей? В одно мгновение все эти минные поля полетели бы к черту!

Бурсов хоть и не верит в это, зная по опыту, что при артобстреле мины взрываются лишь при прямых попаданиях, но в химических процессах детонации слишком уж много неясного. Огинский, конечно, лучше его разбирается в этом, он специалист по теории взрыва, автор многих статей по вопросам детонации взрывчатых веществ.

— А не кажется ли вам, Михаил Александрович, что немцы тоже собираются проводить или, может быть, уже проводят эксперименты с обстрелом минных полей? — спрашивает Бурсов.

Огинского не удивляет вопрос. Он и сам уже думал об этом.

— Вполне возможно, Иван Васильевич. Преодоление наших минных заграждений им слишком дорого стоит. Не думаю только, чтобы им удалось добиться какого-нибудь успеха. Современной науке слишком плохо известны химические процессы, происходящие при детонации конденсированных взрывчатых веществ. Мы лишь предполагаем, что атомы в их молекулах занимают малоустойчивое положение. Нечто вроде равновесия карандаша, поставленного на стол неочиненным концом.

Беспокоит Бурсова и старший лейтенант Сердюк. Он был неплохим полковым инженером, но никогда не отличался храбростью. Неужели теперь окажется еще и предателем?

Проходит три дня, но к Бурсову с Огинским никакое начальство, кроме лагерного старшины Азарова, по-прежнему не является. Азаров же навещает их еще два раза. В первый раз он сообщает им то, о чем забыл рассказать накануне, — о порядках в спецлагере капитана Фогта. А порядки тут такие: в шесть утра подъем, затем перекличка и зарядка. Есть даже строевые занятия, которые проводит лично Фогт. И никакой политики, даже в пользу Германии. Зато “спецделу”, главным образом минированию и разминированию, отводится почти весь день.

Иногда бывает и “теория”. Под этим имеется в виду перевод советских военно-инженерных наставлений на немецкий язык. А немецким языком находящиеся в лагере Фогта советские офицеры владеют в достаточной степени, чтобы свободно переводить военно-инженерную литературу. Поручается им и перевод некоторых штабных документов, имеющих отношение к инженерному обеспечению боевых действий советских войск.

Неожиданным оказывается так же и то, что в этом лагере все обращаются друг к другу по званиям. Исключение составляет лишь лейтенант Азаров, которого называют просто “старшиной”.

— Фогт говорит нам, — усмехаясь, поясняет Азаров, — “Я хочу, чтобы русский официр был тут, как в своя родная воинская часть”. Устроил даже гауптвахту, на которую приказывает сажать тех, кто, по его мнению, недостаточно уважительно относится к старшим по званию.