Мир приключений 1957 г. № 3. - Страница 161

— Добрый хозяин, — обратился Джан Мамад к содержателю караван-сарая, когда ввел Ситору во двор, — пшеничной соломы для божьей твари, а мне чаю и лепешку!

Содержатель караван-сарая, худощавый, с жидкой бороденкой, отозвался не сразу Он затянул туже грязную чалму и нехотя поднялся с циновки, на которой лежал.

— Соломы нет, — сказал он. — Последнюю верблюдам скормил.

Он показал на верблюдов, стоявших и лежавших во дворе. Это был единственный караван, остановившийся у него.

— Но если дашь денег вперед, — продолжал содержатель караван-сарая, — я поеду за соломой в селение. Тут неподалеку.

Джан Мамад отсчитал ему несколько медяков.

— Эй, бача! — позвал содержатель караван-сарая мальчика, который стоял возле слонихи, не отрывая от нее глаз. — Чем смотреть на слона, лучше посматривай на самовар. Скоро закипит.

Он оседлал старую, облезлую ослицу, понуро стоявшую у пустой кормушки, и выехал со двора.

Джан Мамад привязал слониху на цепь к одному из кольев, тянувшихся вдоль высокой стены, и прилег на глинобитный настил, покрытый циновками. Там в полуденный зной спали погонщики верблюдов. Джан Мамад неподвижно лежал на боку, пока мальчик не подал ему чаю.

Содержатель караван-сарая пригнал назад ослицу, навьюченную соломой. Куль соломы, покачивавшийся поперек ее вьючного седла, был раза в три больше ее самой.

Джан Мамад помог хозяину вытряхнуть перед слонихой полкуля соломы.

От соломы пахло затхлостью и прелью, но голодная слониха стала жадно загребать ее хоботом. Подошел рослый верблюд и протянул к ее корму шею, на которой болталась пустая торба из-под джугары. Слониха тряхнула головой и нанесла ему хоботом удар по шее снизу. Верблюд отпрянул и стал злобно переминаться с ноги на ногу. Он долго фыркал, разбрызгивая пену, и не мог успокоиться.

И тут к вороху соломы осторожно направилась ослица. Ноздри у нее были надрезаны для облегчения дыхания, как у всех ослов, перевозящих вьюки по горным дорогам. Она широко раздувала их, вдыхая запах прелой соломы.

— Хозяин, — сказал Джан Мамад содержателю караван-сарая, — привяжи-ка поскорей свою ослицу к кормушке.

— А что у тебя убудет, если ослица и перехватит горсть твоей соломы? — отозвался содержатель караван-сарая, подкладывавший в самовар маленькие чурки.

— У меня ничего не убудет, а вот у тебя убудет ослица: кусков не соберешь…

Джан Мамад кинулся к ослице, чтобы остановить ее, но не успел… Ослица подошла к вороху соломы и опустила в него морду.

Слониха помотала головой, готовясь к размашистому удару, но в следующее мгновение передумала и осторожно дотронулась хоботом до головы ослицы. Она обнюхала ее уши, потом спину и хвост. Оставшись, видимо, довольной новым знакомством, слониха запустила хобот в солому, как бы приглашая гостью к еде.

Джан Мамад, схвативший было ослицу за шею, чтобы оттащить в сторону, оторопел, увидев столь радушный жест голодной слонихи, и оставил ослицу есть солому.

«Вот еще что взбрело в голову этому невеже! — подумал он, оглянувшись на содержателя караван-сарая. — Жаль мне, что ли, соломы ослице? Пусть угощает ее Ситора. Скучно ведь ей одной в дороге».

Ослица насытилась задолго до того, как Ситора прикончила ворох соломы. Она сначала почесала свой полуоблезший бок о переднюю ногу слонихи, как о корявый столб, а затем стала дремать возле нее, поджимая по очереди задние ноги с опухшими голенями.

Ситора после еды стала собирать остатки соломы вместе с землей и закидывать себе на спину. Потом она ощупала хоботом спину ослицы и тоже стала обсыпать ее соломой, как это делала бы со своим слоненком. — Ну, старуха, теперь в путь, — сказал Джан Мамад, подходя к слонихе.

Он положил ее, смел метлой со спины соломенную труху, потом навьючил на слониху свои пожитки и оставшиеся полкуля соломы.

Но когда Джан Мамад повел Ситору к воротам, она сделала несколько шагов и остановилась. Медленно повернувшись, она подошла к ослице и обхватила ее хоботом за шею, как бы не желая с ней расставаться.

— Полно тебе, старуха, — сказал Джан Мамад, возвращаясь к слонихе. — И чего ты нашла хорошего в этой облезшей твари?

Он почесал ее за ухом. Но слониха даже не оттопырила его, как делала это обычно, выражая свое удовольствие. Тогда он почесал ей язык, но и это не помогло.

— Эй, хозяин! — кликнул Джан Мамад содержателя караван-сарая. — Выведи-ка за ворота свою живую падаль! А то, видишь, слониха так подружилась с ней, что не пойдет со двора, и тебе придется обеих взять на содержание. Из одной пустой кормушки будешь кормить ослицу, а из другой порожней — слониху.

Содержатель караван-сарая приказал мальчику вывести со двора ослицу, и слониха тотчас же вышла за ней следом.

— Ну, Ситора, теперь надо торопиться, чтобы засветло добраться до ночлега, — сказал Джан Мамад. — И, пожалуйста, оставь свои прихоти. Очень прошу оставить их.

Джан Мамад не стал садиться на слониху. Он хотел сначала напоить ее в речке, прежде чем пуститься в путь. Он взял Ситору под хобот, намереваясь спуститься с холма по крутой тропе. Но слониха не двигалась с места и не поддавалась его уговорам.

Тогда Джан Мамад вынул из кармана платок, в котором был завернут последний кусок сахару, промокший когда-то в реке.

Джан Мамад сунул этот сахар слонихе в хобот:

— Теперь ты пойдешь со мной, Ситора. Я знаю, ты пойдешь со мной… Дорого же ты обходишься мне, Ситора!

Слониха взяла сахар, попятилась назад и сделала приседание. И Джан Мамаду показалось, что она сделала приседание ослице. Но когда Ситора подошла к ней и помахала над ее головой хоботом, у Джан Мамада уже не оставалось сомнения на этот счет.

Слониха бросила перед мордой ослицы полученный кусок сахару. Да, Джан Мамад видел, как кусок сахару — самое любимое лакомство слонихи — лежал на земле и к нему тянулась ослица, сопя ноздрями! Ослица подхватила сахар волосатыми, дряблыми губами и стала грызть его, обнажая пожелтевшие от старости зубы.

Джан Мамад поднял валявшуюся на земле суковатую ветвь арчи и замахнулся над спиной ослицы. Ветвь разрезала воздух, и Джан Мамаду вспомнился свист розги над его собственной спиной. Он даже почувствовал, как на спине заныл гноившийся рубец.

— Дяденька, дяденька, не бейте ее! — закричал мальчик, выбежавший из караван-сарая. — Она не виновата, дяденька! Она совсем не виновата!

Джан Мамад отбросил ветвь арчи и крепко выругался.

Ослица, привыкшая к тому, что если над ней заносят палку, то она непременно опускается на ее ребра, шарахнулась назад и быстро засеменила во двор.

— Заприте за ней ворота! Заприте ворота! — закричал Джан Мамад содержателю караван-сарая, который, стоя у порога, от души смеялся над приседанием слонихи.

Как только ослица забежала во двор, содержатель караван-сарая вместе с мальчиком поспешно закрыл тяжелые деревянные створы ворот, обитые коваными железными полосами. Через оставшуюся щель видно было, как хозяин накинул на крюк железную цепь.

Слониха не сразу повернула назад. Она подобрала с земли суковатую ветвь и ею почесала себе под брюхом. Неторопливо подойдя к воротам, она сначала ощупала их хоботом, а потом приладилась к ним лбом.

Ворота затрещали, цепь с визгом натянулась и обломила крюк. Раздвигая створы своим телом, Ситора вошла во двор.

Содержатель караван-сарая спрятался за кипящим самоваром. Джан Мамад привязал слониху к двум кольям и потребовал, чтобы мальчик отвел ослицу к дальней кормушке.

Джан Мамад надеялся, что если Ситора переспит ночь в отдалении от ослицы, то наутро у нее могут остыть непомерно горячие чувства к новой подруге. Весь день он был мрачен, а вечером, когда в горном небе высыпали звезды, крупные, как горох, он лег на походную кровать и закурил банг.

Погонщики, бранясь между собой из-за каждого лишнего фунта поклажи, навьючили верблюдов и с наступлением ночной прохлады ушли из караван-сарая. Наступила тишина, и только долго еще не смолкал удалявшийся перезвон верблюжьих колокольцев по кабульской дороге.