Мир Приключений 1955 г. №1 - Страница 181

В наше время учитель, быть может, нашел бы более тонкий подход к одиннадцатилетнему мальчику, но и этот разговор и все другие события, о которых я расскажу в этой книге, произошли в 1924 году. К тому же Тони Мак-Тэвиш Ливи доставлял мисс Клэтт немало неприятных минут. Всякий раз, когда только можно было, она старалась отплатить ему тем же; не упустила случая и на этот раз. Тони уже ступил на зыбкую почву, и мисс Кдэтт твердо решила, что не оставит этого разговора до тех пор, пока он не увязнет ещё глубже.

— Я вовсе не знаю об индейцах больше вашего, — очень медленно, тщательно подбирая слова, сказал Тони, — но кое-что я о них знаю.

— Каждый из нас может оказать то же самое, — улыбнулась мисс Клэтт и вызвала этим в классе новый взрыв ехидного смеха. — Но ты, я вижу, очень много знаешь об индейцах. Откуда же это ты их так хорошо знаешь?

— Просто знаю, и всё.

— А, понимаю! — сказала мисс Клэтт. — У тебя, наверно, есть друзья среди индейцев.

— Да, есть.

Мисс Клэтт утихомирила снова разразившийся смехом класс, и те из учеников, кто хорошо знал её и Тони, почувствовали, что наступает критическая минута, и напряженно ждали развязки.

— Так, значит, у тебя есть друзья среди индейцев, Тони? Может быть, целое племя?

— Просто я знаю одну индейскую деревню, — ответил Тони.

— Ах, вот что! И где же находится эта деревня, Тони?

— На северной окраине города, — решительно и в то же время безнадежно ответил Тони.

Мисс Клэтт прищурилась. Она часто повторяла, что готова простить ребенку всё, кроме лжи. К тому же она считала нужным «воспитывать на примере» и предпочитала не щадить чувства одного ребенка, лишь бы остальные всё поняли.

— Так, значит, у нас в городе есть индейская деревня, Тони; у тебя там живут друзья, и все это в Нью-Йорке, в 1924 году? Скажи же нам: где именно находится эта деревня и какое индейское племя там живет?

— До этой деревни часа три ходу, — ответил Тони печально, но упрямо. — Там живут индейцы, по имени весквейстики, и они совсем не дикие, а очень хорошие и добрые люди. Можете не верить, мне всё равно.

— Я не потерплю лжи! — сказала мисс Клэтт. — Тони, ты останешься в школе после уроков.

И Тони остался в школе после уроков. Значит, сегодня он не сумеет побывать за дверью, а это даже хуже, чем написать на классной доске триста раз «я больше не буду лгать».

Потом Тони отпустили домой и дали записку к отцу — и это, конечно, было хуже всего.

Между Тони и мисс Клэтт постепенно разгоралась настоящая война, потому что никогда ни о чём на свете они не думали одинаково. Порознь они были совсем другие, чем вместе. А оказавшись вместе, они доставляли только неприятности друг другу и развлечение всему классу. Мисс Клэтт, довольно миловидная женщина, для Тони оставалась только учительницей, а значит, её следовало остерегаться. Сам Тони, курносый, коренастый, веснушчатый мальчишка, в своей жизни испытал ещё не так много неприятностей — где же ему было тягаться с мисс Клэтт, у которой их было куда больше! В остальном силы противников были примерно равны.

Борьба началась в первый день занятий, в первый же день, когда мисс Клэтт, как она выражалась, знакомилась с учениками. Преподавая в школе в Ист-Сайде, она считала себя обязанной знать, как живут, из какой семьи происходят ее ученики. Под этим предлогом она задавала каждому вопрос о его национальности.

— У меня её нет, — сказал Тони, когда пришел его черед отвечать.

И это было началом первой стычки между Тони Мак-Тэвиш Ливи и мисс Клэтт.

— У каждого человека есть национальность, — строго сказала мисс Клэтт.

Говоря так, мисс Клэтт, конечно, имела в виду учеников, а не себя, потому что такие люди, как она, никогда не думают о своей собственной национальности.

— Откуда родом твои родители?

— Мои отец из Бруклина, — ответил Тони, что, по мнению мисс Клэтт, прозвучало не как объяснение, а как вызов. — Моя мать из штата Вашингтон. Ее фамилия Мак-Тэвиш, но ёе мать была наполовину индианка и наполовину шведка. Её отец был шотландец; только его мать была гаитянка. А моя бабушка — это, значит, мать моего отца — итальянка, и меня назвали Тони в честь её отца. Только он-то был француз из Марселя, но его отец и мать до того, как приехали в Марсель, были итальянцами — там вообще много итальянцев, — но только его отец был наполовину немец…

— Чей отец? — воскликнула мисс Клэтт.

— Его дедушка, — ответил Тони, не переводя дыхания. — А мой отец еврей, то-есть его отец был еврей, а не моя бабушка — она была француженка, немка и итальянка, а дедушка был русский и литовец, и еще он был еврей, а литовец женился на польке… Вот почему у меня её нет.

— Чего нет? — прошептала мисс Клэтт, чувствуя, что пол под её ногами колеблется, как зыбучий песок.

— Национальности нет, — сказал Тони, — кроме того, что мой отец переехал сюда из Бруклина в 1912 году.

Мисс Клэтт не стала продолжать этот разговор, но именно тогда в её отношениях с Тони впервые появилась трещина, которая никак не исчезала, а, напротив, день ото дня всё расширялась. Мисс Клэтт так и не могла решить, какой же Тони: очень глупый или не по летам умный, очень наивный или чересчур хитрый. На самом же деле Тони не был ни тем, ни другим. Он был мальчиком одиннадцати лет, обыкновенным во всем, что не касалось двери. И хотя дверь была совершенно необыкновенной, волшебной, это никогда не приходило в голову Тони. Дверь просто находилась на заднем дворе дома, где он жил, — вот и всё.

Тони жил на Мотт-стрит, в двух кварталах от Хустон-стрит. Мотт-стрит начинается у Хустон-стрит, тянется от неё к югу до самого конца острова Манхэттен, и её южный конец — уже в Чайнатауне, где живут китайцы. Тони очень интересовал этот район: если уж в человеке смешалось столько национальностей, то даже странно, почему в нем нет ещё и китайской крови. Уже два раза Тони бывал в Чайнатауне с отцом и матерью, ел здесь настоящий семейный обед из девяти блюд всего за шестьдесят центов и, до того как обнаружил дверь, считал Чайнатаун самым интересным местом на свете.

Однако та часть Мотт-стрит, где он жил, находилась далеко от Чайнатауна. Она представляла собой ряд тесно прижатых друг к другу совершенно одинаковых, узких и старых, жилых домов из красного кирпича. Тони жил в одном из таких домов, в квартире из трех небольших комнат, на втором этаже, окнами во двор. Все три комнатки были очень маленькие, но каморка Тони — меньше всех. Здесь спал Тони; другая комната, чуть-чуть побольше, служила спальней его родителям, а в третьей — она же кухня — все они ели, разговаривали, работали и занимались; словом, здесь протекала вся жизнь семьи.

Семья жила очень бедно, но Тони не так уж ощущал это, потому что все, кого он знал, жили так же бедно или ещё беднее, а у него всё-таки была отдельная комната. В других семьях, где росли по трое, четверо, пятеро, а иногда и по десяти детей, ни у кого никогда не было своей отдельной комнаты. А у Тони, единственного ребенка в семье, была своя комната, и свое окно, и за окном — своя пожарная лестница. Он мог вылезти из окна на эту лестницу и по ней в три минуты добраться до двери, не двери дома, а той, в заборе, огораживавшем задний двор.

Видите ли, в доме, где жил Тони, был и задний двор. Этот двор был огорожен забором примерно в десять футов вышиной. Вот в этом-то заборе, отделявшем задний двор дома, где жил Тони, от заднего двора дома, выходившего на другую улицу, и находилась маленькая дверь.

Это и была волшебная дверь Тони. Для того чтобы добраться до неё из окна комнаты, нужно было только вылезти на пожарную лестницу, спуститься по ней вниз и повиснуть на руках, затем соскочить на старую пружинную сетку от кровати, попрыгать на ней немножко, вскочить на старую железную печку, обойти кучу старых консервных банок, сломанный туалетный столик, старый холодильник и волосяной матрац, пройти два шага по ржавой канализационной трубе, перелезть через сиденье фургона. Затем оставалось только одолеть диван, из которого во все стороны торчали куски обивки, пакля и пружины, — и вы оказывались перед волшебной дверью.