Мир как супермаркет - Страница 4

В общем и целом физики нашего столетия остались верны «копенгагенскому толкованию», хоть это и весьма усложняло им жизнь. Если хочешь добиться успеха в повседневной исследовательской работе, то, понятно, удобнее всего встать на твердые позитивистские позиции, которые можно выразить так: «Наше дело – собрать воедино наблюдения, сделанные разными людьми, и соотнести их с определенными законами. Понятие реальности нас не интересует, поскольку не является научным понятием». И все же, наверное, неприятно бывает, когда вдруг отдаешь себе отчет в том, что вырабатываемую тобой теорию совершенно невозможно изложить внятным языком.

И тут на ум приходят странные ассоциации. С давних пор я с удивлением стал замечать, что физики, поговорив с журналистом о разных там спектрах рассеяния, пространствах Гильберта, операторах Эрмита и других подобных вещах, которым обычно посвящены их публикации, всякий раз принимаются восхвалять язык поэзии. Недетективный роман, не додекафонию, нет, их интересует, их волнует именно поэзия. Я никак не мог понять почему, пока не прочел Жана Коэна. Ознакомившись с его поэтикой, я осознал, что с нами что-то происходит и это «что-то» связано с открытиями Нильса Бора.

Перед лицом концептуальной катастрофы, разразившейся после первых открытий квантовой теории, иногда высказывалось мнение, что теперь следовало бы создать некий новый язык, некую новую логику, а может быть, и то и другое. Понятно, что прежний язык и прежняя логика не годились для отображения квантовой Вселенной. Однако Бор не соглашался с этим. Поэзия, подчеркивал он, – вот доказательство того, что искусное, а порой и допускающее противоречия использование обычного языка позволяет преодолеть его границы. Введенный Бором принцип дополнительности – это своего рода способ искусно управлять противоречием: нам предлагаются два взаимодополняющих и синхронных взгляда на мир. Каждый из них, взятый в отдельности, может быть выражен вполне однозначно ясным и четким языком, но, взятый в отдельности, каждый из них будет неверным. Их совместное присутствие создает новую ситуацию, которую разум приемлет с трудом, но, только смирившись с этим концептуальным неудобством, мы сможем получить верное представление о мире. А Жан Коэн со своей стороны утверждает, что абсурдность языка не является для поэзии самоцелью. Поэзия разрывает причинно-следственные связи, она постоянно играет с взрывоопасной абсурдностью, но поэзия не сводится к абсурду. Она – абсурд, наделенный творческой силой, она творит новый смысл, странный, но стихийный, бездонный, волнующий душу.

Что превращает твои произведения – от эссе о Лавкрафте до романа «Расширение пространства борьбы», включая и два поэтических сборника: «Остаться в живых» и «Погоня за счастьем», – в единое творческое целое?В чем состоит объединяющий принцип или направляющая сквозная линия этого целого?

Думаю, прежде всего ощущение, что в основу мира легли разобщенность, страдание и зло, а также решимость описать такое положение вещей и, возможно, преодолеть его. Первое, что следует сделать, – это решительно отвергнуть мир, как он есть, а также признать существование понятий «добро» и «зло». Захотеть вникнуть в эти понятия, определить границы их действия, в том числе и внутри собственного "я". А затем должна появиться литература. Стиль может быть разнообразным, – это вопрос внутреннего ритма, самоощущения. Я не слишком забочусь о композиционной стройности; мне кажется, это придет само собой.

«Расширение пространства борьбы» – твой первый роман. Что побудило тебя, автора поэтического сборника, обратиться к прозе?

Мне бы хотелось, чтобы читатель не чувствовал разницы между одним и другим. Сборник стихов должен быть таким, чтобы его можно было прочесть залпом от начала до конца. А роман – таким, чтобы его можно было открыть на любой странице и читать вне всякой зависимости от контекста. Контекста не существует. К роману желательно относиться с осторожностью, не попадаться в ловушку сюжета, или интонации, или стиля. Так же точно в жизни не следует попадаться в ловушку собственной биографии или в еще более коварную ловушку личности, которую ты ошибочно считаешь своей. Надо бы расширить возможности для обращения к лирике, в идеальном романе должно найтись место для рифмованных, а то и положенных на музыку фрагментов.

А может быть, и для научных диаграмм?

Да, это было бы замечательно. Роману бы следовало включать в себя всё. Новалис и все вообще немецкие романтики хотели достичь абсолютного знания. Отказ от этого стремления был ошибкой. Мы вертимся, как раздавленные мухи, и, тем не менее, у нас существует потребность в абсолютном знании.

Всё, что ты написал, проникнуто ужасающим пессимизмом – это очевидно для любого читателя. Каковы, на твой взгляд, доводы, которые можно привести против самоубийства?

В 1783 году Кант безоговорочно осудил самоубийство в своей книге «Основы учения о добродетели». Цитирую: «Уничтожить в лице самого себя субъект морали – значит изгнать, насколько это зависит от тебя, мораль из этого мира». Такой довод кажется наивным и почти трогательным в своей невинности, как это часто бывает у Канта. И всё же я думаю, что никакого другого не существует. Ничто не смогло бы удержать нас в этой жизни, если бы не чувство долга. Конкретно говоря, если хочешь обзавестись этим чувством, сделай так, чтобы чье-то счастье зависело от твоего существования: можешь взять на воспитание ребенка или, на худой конец, купить пуделя.

Не мог бы ты разъяснить нам эту социологическую теорию: что, помимо борьбы за социальное преуспеяние, присущей капитализму, в мире происходит и другая, подспудная и жестокая борьба – сексуальная ?

Это очень просто. В звериных стаях и человеческих сообществах существуют различные типы иерархий, основой для которых могут стать происхождение (аристократическая иерархия) или же богатство, красота, физическая сила, ум, талант… Но все эти критерии кажутся мне несостоятельными, и я отвергаю их. Единственное преимущество, какое я согласен признать, – это доброта. В наши дни мы живем и действуем внутри системы, имеющей два измерения: эротическую привлекательность и деньги. Из этого проистекает всё остальное, счастье и несчастье. По-моему, это даже не теория; мы живем в очень простом обществе, и несколько приведенных мной фраз дают о нем полное представление.

Одна из самых жестоких сцен твоего романа разворачивается в ночном клубе на побережье Вандеи. Тут и неудачные попытки обольщения, и сердца, полные обиды и горечи, и просто сексуальные игры. Но в твоих книгах ночной клуб приравнивается к супермаркету. По какому принципу? Потому что и тут и там происходит процесс потребления?

Нет. Можно бы провести параллель между дешевой распродажей цыплят и мини-юбками: и тут и там – рекламный трюк, но на этом аналогия кончается. Супермаркет – настоящий современный рай; житейская борьба прекращается у его дверей. Бедняки, например, сюда вообще не заходят. Люди где-то заработали денег, а теперь хотят их потратить; здесь их ждет огромный, постоянно обновляемый ассортимент товаров; продукты нередко оказываются и в самом деле вкусными, а подробные сведения о содержании полезных веществ всегда указаны на упаковке. В ночных клубах мы видим совершенно иную картину. Много закомплексованных людей без всякой надежды продолжают посещать эти заведения. То есть возникает ситуация, при которой они постоянно, каждую минуту ощущают свое унижение, – это уже далеко не рай, а скорее ад. Есть, правда, и супермаркеты, торгующие сексом, они предлагают достаточно обширный каталог порнопродукции, но им недостает главного. Ведь основная цель сексуальной охоты – не плотские утехи, а радости нарциссизма, когда привлекательные партнеры признают за тобой особые эротические достоинства. Вот почему от появления СПИДа мало что изменилось. Презерватив притупляет удовольствие, но тут в отличие от покупки продуктов желанная цель – не удовольствие, а нарциссистское опьянение победой. А потребитель порнографической продуции не только не достигает этого опьянения, но зачастую испытывает прямо противоположное чувство. Для полноты картины можно еще добавить, что и для некоторых носителей альтернативных ценностей сексуальность тоже ассоциируется с любовью.