Мир до и после дня рождения - Страница 16

Все же у них не было секса, верно? Это было бы неправильно. Но она хотела. Хотела секса с ним. Хотела его больше, чем любого другого мужчину в жизни. Она хотела заняться именно сексом, а не «любовью». Это все, о чем она могла думать, вцепившись зубами в наволочку. Она умирает от желания переспать с ним. Она знает это. И чувствует. Чувствует. Это ее единственное желание – трахаться с ним. Вся она, все ее тело мечтает только об этом. Не один раз, а много, трахаться еще и еще. Она готова на все, готова отказаться от чего угодно, чтобы только трахаться с ним. А если он откажется, она готова умолять его, умолять на коленях…

– Ого! – сказал Лоренс.

Мокрая от пота, задыхающаяся, Ирина не сразу смогла отогнать видение взрыва, возникшего перед глазами. Лоренс был внимательным партнером, действовавшим по принципу «женщин всегда надо пропускать вперед». Но сейчас давно настала и его очередь, чего Ирина не заметила.

– Похоже, ты очень по мне соскучилась, – прошептал он, делая последний толчок.

– М-м-м.

Не найдя успокоения, она не смогла провалиться в сон даже под храп Лоренса. Он никогда не должен узнать ее тайну этой и прошлой ночи. Но Ирина никак не могла разобраться в чувствах, что свели ее с ума вчера в доме на Виктория-парк-Роуд, и сегодня, несколько минут назад в собственной постели. Не связано ли это с теорией «умственной доброты»? Все решится на Страшном суде, когда с позором придется принять обвинение не в какой-то одной мелкой краже, а увидеть всю свою жизнь, прокрученную перед глазами, как кинопленка, от рождения до самого ухода.

До сегодняшней ночи Ирина никогда не представляла себя занимающейся сексом с другим мужчиной – реальным, знакомым. Мало того что она целовалась с другим, пока ее мужчина был в командировке, так еще и трахалась с ним. Не стоит пытаться выгородить себя. Она наставила рога Лоренсу в его собственной постели.

Теперь ничто не сможет быть по-прежнему. Какими глупыми кажутся переживания о «вандальном» разрушении блюда с сашими «делюкс», когда следующей ночью она хладнокровно перечеркнула девять лет совместной жизни.

Из-за единственного поцелуя главное достижение ее жизни рухнет на пол и разлетится на миллионы кусочков, как все те вазы и хрустальные кувшины, выскользнувшие из ее неловких рук в детстве. Она и в сорок два такая же неуклюжая. Впрочем, сейчас она стала еще хуже, поскольку поступала так намеренно. Правосудие никогда не заставляет себя ждать.

Она смотрела на расслабленное лицо Лоренса, лежащего на соседней подушке, и душу сковывал лед. Как слон в посудной лавке, она разнесла вдребезги не только их союз, но и собственное сердце.

Взрослая женщина обязана иметь силы вовремя остановиться. Во взрослой жизни каждый поступок должен быть тщательно осмысленным. Она же прыгнула без оглядки и все испортила. Жизнь скоро помашет ей на прощание. Но даже сейчас, называя себя эгоистичной, своевольной, презренной, недостойной любви такого умного и доброго человека, как Лоренс, она видела перед глазами черный кожаный ремень и шелковый пиджак.

Все сорок два года Ирине нередко приходилось иметь дело с последствиями своих поступков. Ей не удалось избежать наказания за спрятанные прямо перед концертом пуанты сестры. Когда в Колумбийском университете, указывая в чеке сумму ее жалованья, случайно приписали лишний ноль, ей пришлось взять кредит под двадцать процентов и возвращать все до последнего цента, когда ошибка была обнаружена. Ей приходилось пожинать плоды, ставшие следствием предательства, переживать боль от каждой грубости в свой адрес, смотреть на плохо подготовленные к печати иллюстрации, ставшие достоянием всех читателей. Разумеется, глупо надеяться повернуть время вспять – не то что годы или месяцы, но даже день. Вот они вновь склоняются над столом для снукера, Рэмси показывает ей верный угол удара.

Перед тем как провалиться в сон, Ирина видела, что смотрит в его полные искушения глаза и отходит в сторону.

Для Ирины это была волшебная симфония звуков: короткий звонок, резкий скрежет металла, лязг запоров, открывавших Сезам. Легкое трение деревянной поверхности о ковер. Приглушив звук голоса Шон Колвин, Ирина насторожилась.

Свернувшись в кресле, она несколько раз попусту приподнималась, привлеченная звуком шагов соседей, проходящих мимо двери квартиры. Наконец послышалось то, что невозможно было счесть ошибкой, не уловить в каждом новом маневре решительное утверждение превосходства и неоспоримую уверенность в своем праве. Это были неслышимые простому уху всплески волн семейной жизни: по-павловски стремительные и затяжные взлеты души от осознания приближения любимого.

– Ирина Галина!

Стена мешала ему разглядеть ее легкую улыбку, хотя он еще увидит, и не одну. Только Лоренс способен так комично искажать ее полное имя. Галина Уланова была примой Большого театра в 1940-х годах, хотя плие Ирины (до той поры, пока мать не прекратила попыток сделать из нее балерину) не были достойны имени тезки. Она ненавидела свое имя до тех пор, пока не привыкла к его шутливому, а впоследствии и приятному звучанию из уст Лоренса.

– Лоренс Лоренсович! – откликнулась Ирина, завершая ритуал, от которого никогда не уставала. Что же касается сардонически звучащего отчества, то оно не было выдуманным – отца Лоренса также звали Лоренс.

– Привет! – Он чмокнул ее в щеку и кивнул на стереоустановку. – Любимые слезливые мелодии.

– Да. Когда тебя нет, мне остается только рыдать.

– Что читаешь?

– Ненавистные тебе «Мемуары гейши», – язвительно ухмыльнулась она.

– Можно подумать, – фыркнул Лоренс, направляясь в сторону холла. – Что еще я ненавижу?

– Вернись!

– Я хотел разобрать сумку.

– Сволочные сумки! – В то время как Лоренс с гордостью предпочитал американский жаргон, Ирина за семь лет стала приверженцем причудливого британского сленга. – Тебя не было десять дней. Иди сюда и поцелуй меня как следует!

Несмотря на то что он все же бросил пакеты и вернулся в гостиную, выражение лица его было недоуменным, когда Ирина обвила руками его шею. Он прижался сомкнутыми губами к ее рту, но она настойчиво заставила их разжаться. Последние годы они так редко сливались в поцелуе, что на этот раз языки неловко наскочили друг на друга, напоминая ее саму, столкнувшуюся с партнером при исполнении па-де-де в десятилетнем возрасте. Лоренс отпрянул от неожиданности, и слюна едва не полилась из уголка рта – весьма неживописный момент.

– Что ты делаешь? – буркнул Лоренс.

Она предпочла сдержаться и не произносить то, чего произносить не нужно.

– Ты называешь меня женой, поэтому должен делать то, что делают мужья, когда возвращаются домой. Они целуют жен. Иногда даже с удовольствием.

– Скоро одиннадцать. – Подхватив сумку, он отправился в холл. – Ты, возможно, не захочешь посмотреть шоу.

Да, он крепкий орешек.

Когда Лоренс растянулся на диване, разумеется разобрав вещи, Ирина улучила момент, чтобы рассмотреть его лицо. По сравнению с ее собственной непроницаемой маской оно казалось искусственным. Прошлая ночь еще была жива в памяти, жива настолько, что она сама боялась этих воспоминаний. Мимолетная тень мелькнула в голове, напоминая о времени, когда сможет только смотреть на Лоренса и погружаться в трясину вины и стыда, надеясь скрыть следы. Освежающая, чистая волна накрыла бы Ирину, решись она рассказать все, но ее не покидало чувство, что они с Лоренсом что-то упустили – сейчас уже и не понять что – задолго до того, как она сдержалась вчера вечером и не поцеловала Рэмси.

Один проступок влечет за собой еще большие проблемы, как после посещения Гефсиманского сада. Но ее нежелание скрывать свои чувства может вызвать подозрения Лоренса по отношению к Рэмси. Его дружеское отношение к Рэмси, ее собственные отношения с Лоренсом занимали все мысли Ирины. Только они заставили ее поздравить мастера снукера с днем рождения, извиниться и поспешно скрыться за дверью туалета.