Мир без Солнца - Страница 3

– Пора ужинать, – посмотрев на часы, сказал Усман.

– Иди, – ответил Кийск. – Я присоединюсь к тебе через пару минут.

Усман в нерешительности потоптался на месте.

– Приятно было с вами побеседовать, – проронил он, все еще не решаясь покинуть свой пост.

– Взаимно, – рассеянно кивнул Кийск.

Взгляд его при этом был прикован к флагу на мачте, возносящейся к небу неподалеку от входа в Лабиринт.

В воздухе не было ни ветерка, а флаг, пару минут назад казавшийся похожим на заброшенную кем-то на шпиль мачты красную тряпку, расправился, словно его растянули на проволочной раме. Что это могло означать, Кийск не знал. Но почему-то ему казалось, что флаг, развернувшийся сам по себе в безветренную погоду и замерший в таком положении, словно кто-то, нажав на кнопку «пауза», остановил привычный ход времени, – это дурной знак. Тот самый, который он ждал, боясь пропустить и одновременно надеясь, что никогда его не увидит.

Отсчитав ровно тридцать две ступени вниз по легкой раскладной лестнице, пристроенной к стенке расширяющегося книзу квадратного колодца, профессор Майский ступил на первую площадку Лабиринта. У стен, освещенных яркими софитами на высоких треногах, стояли сборные металлические стеллажи, заставленные электронной аппаратурой, провода от которой тянулись в глубь проходов. Возле каждого из трех квадратных проемов, за которыми начиналась территория неведомого, стоял десантник в серой полевой форме и лихо сдвинутом на ухо пятнистом берете. На плече – ручной автоматический трассер, на поясе – широкий обоюдоострый нож в кожаных ножнах, кобура с пистолетом и три виброгранаты. Не люди, а манекены.

Майский недовольно поморщился. Еще до начала работ он долго спорил с полковником Глантом, пытаясь убедить его в том, что присутствие военных на первой площадке Лабиринта совершенно излишне. По мнению профессора, солдаты только занимали свободное пространство, которого здесь и без того было не слишком много. А случись что, им вряд ли удалось бы ускорить процесс эвакуации научного персонала, работающего в Лабиринте. Но полковник Глант был непреклонен – у него имелись собственные представления о том, как именно следует обеспечивать безопасность проводимых в Лабиринте работ, и мнение на сей счет кого-либо из штатских его совершенно не интересовало. А в соответствии с установленным порядком работы экспедиционной группы оспорить мнение полковника Гланта относительно тех или иных мер безопасности мог только руководитель экспедиции, который в данной ситуации был на стороне полковника.

Десантники стояли, широко расставив ноги, положив руки на кожаные ремни. Застывшие в полной неподвижности, в свете ярких софитов, почти не дающем полутонов и теней, они казались похожими на экспонаты музея восковых фигур. Причина того, что при первом взгляде на десантников каждому из них можно было с легкостью поставить диагноз «кататонический ступор», была чрезвычайно проста и очевидна для каждого – одна из пяти видеокамер, установленных на площадке, вела передачу на экран в кабинете полковника Гланта. А чего полковник Глант абсолютно не терпел, так это расхлябанности и разгильдяйства. «Солдат начинается с выправки!» – любил повторять он как по случаю, так и без такового.

Стараясь не обращать внимания на безмолвное присутствие военных, Майский подошел к технику, снимавшему показания с системы автоматического слежения.

– Ну как дела?

– Все то же самое. – Техник спрятал в нагрудный карман голубой форменной куртки электронный блокнот и указательным пальцем поправил на носу перекладину старомодных очков в металлической оправе. – Мы так и не смогли извлечь кабели из стены, перекрывшей первый проход после пятой развилки. И концов их обнаружить по-прежнему не удалось.

– А что показывают приборы?

– Стандартные параметры, использованные при калибровке. Никаких отклонений от нормы.

– Следовательно, кабели не обрублены и датчики на их активных концах продолжают работать. – Майский в задумчивости поскреб ногтем указательного пальца висок. – Интересно, где они сейчас находятся?

Профессор Майский имел невысокий рост и тщедушное телосложение. Не так давно ему стукнуло сорок пять лет, но седые волосы с глубокими залысинами на висках, глубокие морщины на узком лбу, вялые губы и дряблая кожа делали его лет на пять-семь старше своего возраста. Все эти мелкие недостатки, включая оттопыренные уши с приросшими мочками, легко можно было исправить с помощью нейропластики и энзимотерапии, но Антона Майского подобные вещи не интересовали. Он относился к своему телу как к аппарату, позволяющему нормально функционировать мозгу – той единственной части человеческого организма, которая, по мнению Майского, действительно чего-то стоила. Деталью портрета, которая мгновенно приковывала к себе внимание каждого, кто впервые встречался с Майским, были огромные серые глаза, всегда горевшие удивительным внутренним светом. Правда, если одни считали это признаком гениальности, то другие полагали, что это явный симптом латентного безумия.

Представляя собой классический тип холерика-экстраверта, Майский был необычайно труден в общении. В любой момент самого что ни на есть мирного разговора он мог неожиданно взорваться и наговорить своему собеседнику такого, от чего при иных обстоятельствах и сам бы пришел в ужас. Просить же извинения он не только не умел, но еще и не желал делать этого по принципиальным соображениям, считая почему-то, что извинения унижают не только того, кто их приносит, но и того, кому они адресованы.

Но лучшего организатора исследовательских работ, чем Антон Майский, наверное, просто не существовало. Он умел мгновенно ухватить суть любой проблемы и с ходу предложить с десяток возможных путей ее решения. Он помнил каждое поручение, которое давал своим подчиненным, и неизменно требовал полного отчета о выполнении. Он отличался широкими познаниями в науках, смежных с той, которой занимался сам, был высокоэрудирован и имел память, которая превосходно заменяла ему справочную информационную систему. Единственным его недостатком как исследователя было то, что любой прибор или аппарат, к которому он прикасался, мгновенно выходил из строя. Поговаривали даже, что Майский именно потому и расширил свою память до невиданных пределов, поскольку не мог пользоваться электронным блокнотом.

– Что нового у картографов? – спросил Майский, перейдя к технику, работавшему у соседней приборной стойки.

Техник тяжело вздохнул и включил плоский экран, установленный на третьей полке.

– Это вчерашняя съемка местности.

На экране появилась сеть коридоров, ветвящихся, словно крона запутанного генеалогического древа.

Для того чтобы взглянуть на экран, Майскому пришлось приподняться на цыпочки.

– А это результаты сегодняшней съемки.

Техник тронул пальцем светоячейку, и на экране появилась еще одна схема, наложенная на первую. Для наглядности схемы были выполнены разными цветами: синим и красным. Общим у них было только начало. После первой же развилки коридоры на обеих схемах расходились в разных направлениях, чтобы никогда уже больше не встретиться.

– Какой проход? – спросил Майский.

– Второй, – ответил техник. – По первому и третьему результаты похожие: ни одна из схем, снятых в течение пяти дней, ни разу не повторилась. После вчерашней проверки по программе Новицкого я готов признать, что в ветвлении коридоров и порядке образования вертикальных колодцев не просматривается никакой системы.

– Система должна быть непременно. – Майский вновь в задумчивости тронул висок указательным пальцем. – Только мы пока не можем ее уловить.

Майский был уверен в том, что Лабиринт имеет искусственное происхождение. А это, в свою очередь, означало то, что он действует по программе, заложенной в него безвестными техниками. Естественно, логика тех, кто создал Лабиринт, отличалась от человеческой. Именно поэтому исследователям никак не удавалось ухватить суть системы, в соответствии с которой происходило изменение внутреннего пространства Лабиринта. Для того чтобы разобраться с этим, так же как с другими загадками Лабиринта, нужно было сначала понять, каким образом протекал мыслительный процесс его неведомых создателей.