Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания - Страница 34

— За мужчину. Вы же… холостой. Вам все равно!

Каргаполов уже не мог умерить своего голоса. К счастью, более никого поблизости не было.

— Девочка!.. Да я… я с университета люблю твою маму… и к тебе отношусь, как… О, боже, не могу! Язык не поворачивается. Я… я тебе и так денег дам. Хотя поверь, в этом никакого смысла. Я лично задействовал все свои связи в МВД…

Валя быстро пошла прочь.

— Куда ты!.. Я как раз собирался к вам… я подвезу… нет, матери я ничего не скажу…

Но Валя была уже далеко. Она бежала, огибая машины, выползшие на тротуары, бежала на красный свет и на зеленый. Наконец юркнула в стеклянную будку телефона–автомата и, сунув карточку в щель, позвонила Лене.

Однако подруги дома не оказалось.

— Пошла к тебе, — буркнула ее мать, что–то жуя возле трубки.

Валя понеслась к своему дому, чтобы перехватить Лену, но остановилась за детскими грибочками — возле подъезда поблескивала вишневая — она теперь казалась черной — машина Каргаполова. Если он расскажет матери… Он сказал, что не расскажет, а возьмет и расскажет. И мать убьет Валю… или сделает вид, что не знает об ужасной просьбе дочери, но будет знать…

Валя видела с улицы — свет горит в большой комнате, а в ее комнате не горит. Если бы Лена пришла, ее бы туда пропустили, чтобы она подождала. Где же Лена? Мел снежный буран, ноги в вельветовых брюках и кроссовках стали мерзнуть, пора сапожки надевать, не подражать московским девчонкам. У них зима теплая. Зайти куда–нибудь согреться? В чужие подъезды — страшно, в какой–нибудь бар — еще страшнее… схватят и увезут… Только вот так и можно — прятаться за столбами и за какими–то грузовиками с выключенными фарами.

Наконец около десяти вечера, из подъезда вышел Каргаполов, закурил, соря искрами, сел в машину и уехал. Кстати, вечером он ездит сам за рулем…

Замерзшая Валя, стуча зубами, готовая к любым суровым словам матери, поднялась на лифте и нажала на кнопку звонка. У нее еще не было ключа от нового замка.

— Кто?.. — дверь тут же отворилась. На пороге стояла мать с шалью на плечах. — Ты где ходишь?! На улицах черт знает что творится, а ты?.. Тебя Лена искала…

Валя повесила короткую свою куртку, разулась.

— Мам, прости. Я увидела афишу: приехала группа «Премьер–министр». А у меня заначка была, еще давняя… вот и хватило на билет постоять. Классно поют.

Может быть, даже не буран был тому виной, не трехчасовое шляние по ночным улицам, а разговор с Вячеславом Михайловичем — Валя ту ночь спала и не спала. Все казалось: мать подойдет в темноте и влепит пощечину. А после работы в пятницу и субботу, на садовом участке, девочка разболелась всерьез.

Пришлось все же вызвать врача, у Вали оказался катар верхних дыхательных путей.

Врач согласилась с методами лечения Татьяны Сергеевны: да, молоко, да, мед, но все же не помешает «фервекс», а еще хорошо бы и алтейный корень — «капли датского короля»… Несколько дней Валя не ходила в школу. Звонила Лена — Валя не захотела ее видеть, даже расплакалась:

— Нет!.. Я, мама, книжки почитаю. А завтра в школу, ладно?

— Нет. У тебя температура.

— Тридцать семь — это уже нормальная температура. Я так все пропущу.

— Вот папа вернется, нагонишь.

— Мам, он уже не вернется, — вздохнула Валя. — Посмотри, какие снега выпали, мороз трещит… Лежит папочка под белым одеялом… и его не разбудить. — Снова слезы, снова истерика…

И самой Татьяне не удержаться от слез. Смутные надежды на возвращение мужа время от времени вновь возникают… вот по городу прошли слухи, что некие бомжи в заброшенном таежном организовали колхоз (однако Каргаполов через областную милицию выяснил — там нет человека по фамилии Лавриков)… ночами кто–то звонит по телефону и молчит, только дышит в трубку, наверное, все же это мальчики звонят Валентине… А тут еще безумный старик с крестом на груди повадился ходить. Иногда хочется сказать себе: «Да черт с ним! Выслушай до конца! Может быть, хоть он что–то поведает. Может быть, в самом деле, эти мохнатые люди могут узреть в своих сеансах медитации то, чего мы не видим…»

— Дщерь моя, — прогудел он, переступив порог, пронзительным взглядом оглядывая Татьяну Сергеевну. — Вы готовы сегодня ответствовать мне?

— Да, да, — отвечала Лаврикова. — Проходите, садитесь.

Но старик не собирался садиться, он оперся на костыль и открыл красный рот. Но в эту минуту в открытую дверь кто–то постучал.

— Да не заперто же! — нервно крикнула Лаврикова.

В квартиру стремительно вошел, дергая горбатым носом и словно нюхая, как мышка, пространство вокруг себя, смуглый с седоватыми усами человек, каких мы называем людьми кавказской национальности, в красной коже, в спортивных синих шальварах и кедах.

— Хозаен не приехал?

— Еще в отъезде, — процедила Лаврикова. — Все?

— Женщина, зачем так разговариваешь? Он мина должен остался. Сказал — отдаст.

— Много? — зло спросила Лаврикова. — Миллион или больше?

— Немного менше. — Человек с юга, недоуменно поглядывая на бородатого старца с клюкой, быстро заговорил. — Он у мина брал водка три ящика, конъяк два ящика, шампанское семь ящиков. И яблок ящик. И шоколат коробка. И… осталной мелощ.

Лаврикова подошла поближе к незваному гостю. Тот вскинул брови, потряс листочком бумаги, на которой карандашом были записаны цифры.

— Михаил Иванович не пьет. Сладкого не ест, — тихо сказала Татьяна. — Вы, наверное, обманываете. Я сейчас попрошу сойти сюда нашего депутата, он с вами разберется.

— Какой депутат?

Лавриков показала пальцем вверх.

— Там живет депутат… его еще называют в ваших кругах Балалайка.

В карих, с желтоватыми белками глазах гостя с базара сверкнул страх.

— Нет, не надо Балалайка… — он отпрыгнул к двери. — Нет… я пошутил… нет… — И уже было исчез, как молча сопевший старец Юлиан рыкнул:

— Стой, вражье отродье!.. Ты почему гири сверлишь? Ты почему в арбузы стрептомицин колешь?! Господь, он един, и аллах твой из тебя барана сделает, верблюда сделает, чучмек жёваный! Пошел отсюда, гнида золотозубая!!

И уже когда каблуки южного гостя затихли за дверью, старец Юлиан сплюнул в бороду и тихо спросил:

— А что, Балалайка над тобой живет? — Видно было, что и он, гордый старец, побаивается бывшего вора в законе. — И ты мне тоже, стало быть, не подбросишь… на новую церковь… с пол–лимона?.. — Скривив кремового цвета лицо внутри огромного неопрятного волосья, он жалобно смотрел на Татьяну и сипло дышал.

«Неужели все они всерьез надеются, что я богата, что мы с Миней разыграли его исчезновение?» — мучительно думала Татьяна.

— Уйдите!.. — закричала она. — Я больше не могу!..

— Да что с тобой, дочь моя!.. — пробормотал старик, пятясь. — Марфа, возьми меня под руку! — Но Марфы поблизости не оказалось, и он сам двинулся на выход, подволакивая ноги и стуча палкой. — Мы зайдем в другой раз…

Бедный, нахальный старец, видимо, не очень–то здоров… Всех, всех жалко на свете!

— Мама!.. — позвала дочь из своей комнатки.

— Да, — перелетела туда Татьяна Сергеевна. — Что, моя милая?

Девочка лежала, глядя в мутное окно. На постели, поверх одеяла, были раскрыты толстенные тома «Технической энциклопедии» и «Библии», которые иногда читал отец.

— Мам, а папе дядя Слава нравился? Ну, когда вы учились.

Татьяна Сергеевна удивленно посмотрела на дочь.

— Когда учились?.. да, — осторожно ответила она. — Мы все были интересные тогда.

— Это хорошо, — тихо сказала дочь. И долго молчала. И вдруг: — Мам, а помнишь, папа показывал свои патенты с печатями? Ты мне можешь их показать?

— Конечно! — рассмеялась мать и принесла из спальни, из тумбочки, заветную папку с желтоватыми тесемками. Миня при гостях, будучи немного хмельным, пару раз хвастался, какие у него есть свидетельства об изобретениях, а также фотографии, где он запечатлен с известными учеными страны. — Вот! Смотри!

— Ой, сколько их тут! — Валя перебирала красиво оформленные листы: «Почетная грамота» с профилем Ленина, еще одна, еще три, «Свидетельство об изобретении», «Почетная грамота» без Ленина, «Патент» с печатью и синими напечатанными ниточками, как бы прижатыми этой печатью… А это что? «Награда». — Мам, глянь! Какой–то Саваоф.