Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания - Страница 25

И стал Миня пастухом. Толстый, обритый наголо слуга с золотыми зубами, в китайском синем спортивном костюме вяло махнул рукой и повел Миню во двор. Его определили в свободную стайку в конце большой просторной конюшни, где стояли две лошади и жеребенок, сунув морды в холщовые торбы. Миня хотел, как в детстве, погладить ласково жеребеночка, но мать–кобыла двинула его — правда, не больно — копытом по голени.

— Извини, мамочка… — пробормотал Миня и лег в углу на соломе, завернувшись в попону и какие–то иностранные мешки с печатями. Не сразу угрелся, но уснул наконец. Все боялся проспать утро — разодрал глаза. — еще сумерки плыли, туман подступал от болота. Но где–то далеко уже играли по радио гимн.

Выйдя из конюшни к длинному столу с навесом к хлебу и чаю, Миня вдруг понял: а взяли–то его в то же самое хозяйство, пастухи которого избили его вчера. Чернявые молодцы, увидев чужака–конкурента, так и застыли с открытыми ртами. Миня не стал упрекать их, подумал: «Притремся». Но, когда получив кнут и ватную фуфайку, он погнал коров — и буренки остановились перед мостиком попить, поглазеть в речку волшебными большими глазами и сам Миня заглянул в воду — а там два облачка белые справа и слева от его головы, как ангелы… нет–нет, милые, еще рано мне к вам!.. так вот, Миня вдруг услышал сзади негромкий говор и торопливые шаги. Эти трое, оставив своих овец, бежали к нему.

— Это же я, — хотел остановить их Миня. Но они, почему–то оглядываясь, набросились на него, повалили, стали пинать, а потом столкнули в болотистую ледяную воду. Миня лишь одному из них успел расквасить нос… рук не хватило…

Давно Миня так не купался. Вот уж крещение за крещением, вот уж смывание грехов! С трудом доработав день, ушел, не ужиная, в конюшню и лег, накрывшись чем попало.

— Что такое? — в стайку заглянул толстый слуга. — Почему не доишь коров?

Но, приглядевшись, понял: парень доходит. Миню колотило, он был мокрый.

Слуга сходил к хозяину, Муса соизволил сам явиться. Стоя брезгливо в метре, посветил фонариком. Разумеется, если не он, то его слуга заметил и хозяину доложил, что один из пастухов–таджиков ходит с окровавленным носом. Наверное, Муса понял, что между ними и новичком была драка, но Миня по–прежнему не жаловался ни на кого и на что, и богач, видимо, зауважал пришельца.

Он что–то приказал слуге, тот через час пришел к Мине и, поманив пальцем, повел его в подвал коттеджа, где располагалась, как сразу догадался Миня по слоям горячего воздуха, сауна.

— Давай, — сказал слуга, и Миня вымылся почти что в кипятке. Но даже горячая вода ему казалась холодноватой. Он уже плохо что–либо соображал, когда ему дали чужую сухую одежду и постелили спать в угловой комнатке на первом этаже дома, где мешки с сахаром, урюк, веники и прочая хозяйственная мелочь.

— Спасибо… — Миня совсем потерял голос.

Когда он поднялся на следующее утро, его трясло, как плохо привинченную гайку в трансформаторе. Ему подали крепкий сладкий чай, яичницу из трех яиц, много хлеба, но Миня кушать не смог, сидел на скамейке, обняв себя за плечи.

— Вай, — сказал Муса, расхаживая перед ним как Сталин, раскуривая диковинную длинную сигарету. — Ти совсем плохой.

— Я хороший… — не согласился Миня. — Это плойдет. Я отработаю.

— Я тиба дам пятсот рублей, — сказал Муса. — Я добрый. А ты иды, гуляй.

Он мог и не предлагать пятисот рублей. Но, видимо, не хотел, чтобы о нем пошла по селам дурная слава — выгнать больного… Миня кивнул. Но, глянув на мрачные тучи — вот–вот начнется дождь — он вспомнил рассказ психического больного, как тот вывел свою Эвридику из подземного городского царства, сыпля анекдотами. И Лавриков простодушно предложил:

— А хотите, Муса–ага, я вам сказки порассказываю… каких еще не было… я умею… А как начну путаться, вы меня выгоните?

— Сказки? Тисяча одна нощь? — удивился и засмеялся хозяин. — Ну, давай.

Весь этот день Миня просидел, поджав ноги в сухих шерстяных носках, в богатой комнате возле камина и, глядя наивными круглыми глазами на мурлычущего от удовольствия Мусу, излагал сказки, тут же, мигом придуманные. Поначалу — он видел — его фантазии хозяину нравились, но к вечеру, увлекшись, Миня рассказал сказочку (все–таки бывший советский человек!), в которой побеждает справедливость.

— Жил злой султан и была у него добрая дочь, и полюбила она трубочиста… — Сказка заканчивалась тем, что по тайному совету красавицы трубочист, не чистя лица и рук своих, среди ночи невидимый, прошел во дворец и унес ее, запахнув в черные свои одежды. Взбешенный султан пообещал его повесить на самой высокой горе, а дочь свою бросить в колодец… Но все горы вдруг осели и рассыпались, а колодцы высохли… И народ пришел к султану с просьбой, чтобы он простил дочь и ее жениха… Но султан не захотел этого сделать, и неожиданно превратился в камень…

Миню жгла температура, он увлеченно, полушепотом рассказывал, а сам почти сознание уже терял. Но не мог не заметить: последняя сказка очень не понравилась хозяину. Скривясь, как от зубной боли, Муса поднялся и пробормотал:

— Неправилная сказка. — Глянул на часы и зевнул. — Иди гуляй. Я тиба денги дал.

И Миня Лавриков вновь оказался на околице маленького серого села. Хлестал ветродуй с дождем, деревья мотали вершинами, роняя свои желтые уши, где–то визгливо лаяла собака. Куда пойти? Он растерянно брел мимо калиток, заборов и засветившихся к ночи окон.

И наверное, судьба, новая его судьба, распорядилась: увидев мужичка на холодном ветру, к нему выскочила и затащила в избу все та же бабка, что на днях направила его к Мусе. Она посадила Миню возле жаркой печки, дала ему выпить водки, настоянной на полыни, и долго что–то объясняла. И не сразу Миня понял — ему поручено варить самогон. Дело нехитрое — зерна у нее три мешка в чулане (внучек завез попутно, сказала черноротая бабка Вера), сахару два мешка под центнер, вода тут хорошая, мягкая…

17

Валя с Леной прибежали из школы, а входная дверь взломана, на полу валяются книги, подушки взрезаны, постели перевернуты, обшивка некоторых стульев вскрыта… — здесь побывали грабители. Магнитофон исчез. На простенке красной губной помадой начертано: ПОДЕЛИТЕСЬ, МИЛЛИЁНЕРЫ!

В ужасе глядя на весь этот разор, стояла Валя с бесполезным теперь ключом в руке.

— Ни фига себе!.. — пробормотала Лена. — Я ж говорила — сбежим с третьего урока, а ты — с четвертого… А так, глядишь, грабителей бы застукали!

— Надо куда–то звонить?

— Матери звони. И этой, из прокуратуры… В тюрьму сажать умеют, а защищать Христос будет?!

Валя сняла трубку с аппарата, но телефон не работал. Провод перерезали?! Точно…

— Щас, соединим… — деловито сказала Лена и, вынув из портфеля нож с выкидывающимся лезвием, очистила концы проводов, соединила. — Ой!.. Дернуло!.. С тебя банка пива.

Валя лихорадочно набирала номер.

— Алло?.. Можно Лаврикову Татьяну Сергеевну? Домой поехала?.. Квартиру ограбили?.. — Положила трубку. — Уже все знают.

— Значит, кто–то видел, позвонил. Может, сами, которые вынесли, пользуясь случаем. А в книгах–то все–таки рылись!..

Рывком открылась дверь — вошли Лаврикова и Каргаполов.

— Видишь, что творят! — зычно сказал Каргаполов, снимая шляпу и оглядывая разор. — Чего я и боялся.

Мать Вали, не раздеваясь, прошла в спальню. Валя кивнула Лене на мужчину, мол, как он тебе?.. Та сморщилась, как летучая мышь. Мать вернулась.

— Ужас. Ищут миллионы. Миня рассказывал: на Западе кто–то из богатых оставил завещание — все мои деньги Христу. И к его юристу пришел то ли идиот, то ли жулик — с доверенностью от Христа. — Приложила мизинцы к вискам, тихо сказала Вале. — Сбегай в домоуправление, там дядька такой, с бакенбардами… помнишь, налаживал, когда ты захлопнула? Может, починит замок?

Каргаполов нахмурился.

— Да я сделаю, Танечка! Сам все сделаю.

— Зачем утруждаться? Есть специалисты, Вячеслав Михайлович.