Минин и Пожарский - Страница 16

Стали отдельным станом нижегородские ополчения, заняв стену Белого города от Москвы-реки до Петровских ворот.

Между стеной Белого города и Кремлем на пожарище росла крапива.

Тихо в Кремле, не шумят, не поют поляки.

Солнце встает.

С деревянным стуком на Фроловской башне пошли часы.

Но осень уже уменьшила часы солнца.

Медленно, со стуком поворачивались дубовые колеса, скрепленные железными обручами.

Вверху неподвижное изображение солнца. Это стрелка, показывающая час на голубом, медленно вращающемся циферблате.

Часы пробили час.

Им ответили другие часы, на башне, обращенной к Москве-реке.

В таборах и острожках вокруг Кремля пробуждались люди.

Пожарский стоял со своей ратью от Петровских ворот до Москвы-реки.

Вставали в русском стане по звуку русских часов, находящихся в плену у врагов.

С шумом, с говором подымалась казачья рать за рекою Яузой.

С шумом проснулся лагерь Карла Ходкевича в березовой роще на Поклонной горе, и сразу запели в нем трубы, зашумели немцы, поляки, литовцы, венгры, черкасы, как звали тогда казаков с Украины.

С Ивана Великого затрубила труба негромко и жалобно. Поляки в Кремле перекликались со своей помогой.

Часы пробили два, солнце поднялось выше.

Казаки Трубецкого вплавь, вброд и по наведенным бревнам – лавам – переходили через Москву-реку, располагаясь в Климентовском острожке, среди копченых труб и обгорелых церквей, там, где когда-то была Кадашевская слобода.

Улицы отличались от пустырей только тем, что на них росла трава, а не бурьян и крапива. Ополчение окопалось около дороги, ставило дощатые и плетеные щиты гуляй-городов.

В Замоскворечье, у церкви святого Климента, в острожке, занятом казачьим отрядом, не готовились к бою.

Ждали ляхов в другом месте, знали, что будут переходить они реку не в городе.

Через Москву-реку перешли пять сотен всадников Пожарского на помощь Трубецкому.

Еще длинны были тени, когда начал переправляться Ходкевич на другой берег, к Девичьему монастырю, с того места, где река Сетунь впадает в реку Москву.

Берег Москвы-реки здесь пологий. С высокого противоположного берега били пушки Ходкевича, стреляли мушкетеры; под защитой своего огня поляки переправились на противоположный берег и начали теснить нижегородское ополчение.

Восемь часов продолжалась сеча, и никто не слыхал, как звонят, измеряя бой, кремлевские часы.

Русских, ослабленных тем, что пять сотен лучшего войска отправлены были к Трубецкому, поляки оттеснили к Чертольским воротам.

Литовские, польские, венгерские отряды рубили всадников Пожарского.

В тыл ему вышли поляки из Кремля.

Рать Пожарского билась в две стороны.

Пришлось спешить людей, принять войско Ходкевича в копья.

Вылазку из Кремля отбили, и поляки потеряли на вылазке знамя.

Войско Трубецкого стояло и смотрело, как рубят нижегородцев.

Смеялся боярин:

– Богаты пришли нижегородцы, все в сукнах, – отстоятся и одни против Ходкевича.

Не могли спокойно смотреть на битву люди тех сотен, которые были посланы на помощь Трубецкому из ополчения Пожарского.

Трубецкой не хотел отпускать их, но они его не послушались и быстро рванулись через реку.

Смутились атаманы Филат Межаков, Афанасий Коломна, Дружина Романов и Марко Козлов. Пришли атаманы, начали кричать Трубецкому:

– От вашей боярской ссоры Московскому государству и ратным людям пагуба становится!

И, так сказав, поплыли через реку на помощь Пожарскому.

Войско Ходкевича было отбито.

Наступила осенняя ночь.

Во тьме, смазав колеса, чтобы не скрипели, двигался вдоль берега Москвы-реки обоз пана Ходкевича – вел его Григорий Орлов.

Польские войска, опередивши возы, уже успели войти в город, когда появились казаки и с боем овладели обозом.

Второго сентября, когда еще не начался день, пошли на вылазку осажденные из Кремля. Они переправились через Москву-реку, заняли русский острог у церкви Георгия на Яндове и засели там, распустив на колокольне польское знамя.

Ходкевич ночью повел войска с Воробьевых гор к Донскому монастырю.

В узких окопах стояли люди Пожарского.

Они подпускали к себе воинов Ходкевича и били в упор из пушек и пищалей.

По двум дорогам, по Ордынке и Пятницкой, наступал Ходкевич. Левое крыло отряда Пожарского подалось назад и снова укрепилось. Люди укрылись по ямам, залегли за печные трубы.

В центре остались пушки и пехота.

Пожарский защищал подходы к Кремлю.

Карл Ходкевич, бывалый воин, сражался в Нидерландах под предводительством герцога Альбы и видел, как принц Мориц Оранский восстановил в своих войсках древнее изобретение – шаг в ногу под музыку и движение отдельными сомкнутыми ротами.

Ходкевич сражался со шведами, сражался с турками, и удивить его в военном деле было трудно.

Военная задача Ходкевича состояла в том, чтобы прорваться через Пятницкую к Красной площади, там, где были ворота в Китайгородской стене.

Переправа через Москву-реку была под огнем артиллерии Кремля.

Если бы Пожарский еще отступил, то он попал бы и под огонь Ходкевича и под огонь воинов Струся и Будилы со стен Кремля.

Дмитрий Михайлович держался из последних сил.

Войско нижегородское спаяно было крепко.

Но оно в бою третий день.

Вперед идти не было сил, назад отступить было нельзя.

Дмитрий Михайлович прожил жизнь гордую и горькую.

Он не отступал даже тогда, когда не верил в победу.

Думал Дмитрий Михайлович:

«Вот встану я, обнищалый потомок князей Стародубских, – жизнь мою возьмите, чести не отдам».

Дмитрий Михайлович смотрел на то, как славно бьются нижегородцы; он видел, что бой колеблется.

Ходкевич рвался к Кремлю, фронт медленно поворачивался вокруг Климентовского острожка.

Гетман хотел втоптать Пожарского в Москву-реку.

Спускалось солнце. Гремели впереди пушки оружейника Никиты Давыдова.

В пыли и дыму стрелял Давыдов то в немцев, то в венгров, то в поляков.

Ему казалось, что огонь пушки моет поле, но снова выступает из земли новая рать.

Дмитрий Михайлович смотрел, как поддается левое крыло нижегородцев.

Налетали конные. Ученое войско.

Дралися по-разному. То били палашами, то стреляли в упор из пистолетов, отходили в сторону шеренгами; налетала вторая шеренга, опять стреляла.

Двигались по-тогдашнему, улиткой.

Налетали многими шеренгами.

Били артиллерией.

Повалены были дощатые щиты гуляй-городов, на боку лежали турусы, показывая переломанные колеса.

Отступали медленно, оттягивали пушки, зацеплялись опять за печные трубы, садились в погребные ямы, стреляли опять.

Кислый дух стоял от пушек, охлаждаемых уксусом.

По Ордынке и Пятницкой наступал Ходкевич, вбивая русских в землю.

Он видел, что казаки отошли за Яузу. Тогда он направил удар на острожек у церкви Климентия. После жестокой сечи над острожком поднялось польское знамя.

Тогда ожили казачьи таборы. Плохо вооруженные, полуголые люди с оружием в руках бежали через реку на врагов.

Ходкевич протискивался, как кабан через колючки, между войском Пожарского и казачьими отрядами.

Казаки отбили острожек и остановились.

«Тот, кто сражается, стоя на месте, тот побежден уже», – думал гетман, посылая венгров, пятигорцев и польские хоругви друг за другом.

Надо было прорваться по Пятницкой в том месте, где можно навести мосты к Кремлю.

Уже обозы подвигались к реке, везли хлеб и сало.