Мильтон в Америке - Страница 45

Элеэйзер переводит вопрос сейчему, а Джон Мильтон созерцает открытые глаза мертвецов. Мы заключили договор со смертью, и с вечностью мы пришли к согласию. Кто верует, не должен никуда торопиться. Что он нам говорит? Эти фигуры, сэр, потеряли счет векам, их возраст исчисляется сотнями, а то и тысячами лет. Им поклоняются, как духам. О, Элеэйзер, ничего более удивительного я не встречал за всю свою жизнь. Сейчем снова говорит. Что он сказал? Они бессмертны. Но разве это подходящее обличье для бессмертия? Замерзнуть навеки, без надежды когда-либо оттаять? Не может такого быть. Конечно, дадим нашим друзьям завершить их обряды и молитвы, но потом — прочь. Холодно. Чересчур холодно. Он отходит подальше. В своих лосиных башмаках и мантии из черного меха он похож на потомка древней расы.

Суд над Сарой Венн Гусперо наблюдал в смятении. Уже несколько недель он знал, что его хозяин, вернувшись от индейцев, сильно переменился. Мильтон потерял спокойствие и уверенность, и в то же время сделался требовательней и агрессивней. И вот чем это кончилось. Сару должны были публично высечь свечами, а жилище ее сжечь лишь потому, что Мильтон не одобрял ее религию; не исключалось, что он самолично будет держать свечи и факел.

Дождавшись окончания процесса, Гусперо оседлал лошадь и сломя голову помчался в Мэри-Маунт. Там он отправился в дом Ралфа Кемписа, стоявший на главной улице в окружении сада. Через распахнутую дверь он увидел его за клавесином в гостиной. Жена Кемписа, индианка, тут же узнала Гусперо и расцеловала его в обе щеки.

— Можно к нему?

— Конечно.

Когда Гусперо вошел в комнату, Кемпис оборвал игру. Обернувшись, он заметил необычное выражение лица молодого человека.

— Что стряслось, Гус? Наткнулся на печального бродячего духа?

— Думаю, я сам такой дух. — Он поведал Кемпису об аресте, суде и наказании, назначенном Саре Венн.

— Так он собирается высечь женщину за ее веру? Прежде я считал его страшным человеком. Сейчас мне кажется, что он достоин презрения. Что же до свечей… — Кемписом овладела злость и, чтобы успокоиться, он снова уселся за клавесин. Но прежде чем заиграть, он встал и обошел комнату. — Знаете, Гус, я должен отправиться в Ныо-Мильтон. И немедленно.

Гусперо с тревогой представил себе скорую встречу и нервный разговор, способный подтолкнуть Мильтона к новой вспышке гнева.

— Ралф, что если вы напишете ему дружеское, добрососедское послание с призывом удержаться от крайностей?

— Разумеется нет. Я хочу взглянуть в лицо этому хитрюге-пуританину. А потом в него плюнуть.

— А как насчет гневного письма — образумьтесь, мол, и будьте терпимей?

— Я прибегу к устной речи, Гус, а не к письменной. Не стану я играть с ним в его собственные старые игры. Потребую ясного ответа. Посмотрим, осмелится ли он и в этот раз пустить в ход свое обычное фарисейство.

— Вы не намерены его щадить, Ралф?

— Прочь церемонии. Я буду как зверь.

— О Боже. Смогу я на время удалиться?

— Конечно. Я не стану вас упоминать.

И вот они двое отправились верхом в Нью - Мильтон, но на подходе к поселению Гусперо опередил своего спутника. Он посетил свою хижину, обнял Кэтрин, поцеловал ребенка и лишь затем поспешил к Мильтону и принялся смахивать с книг пыль, словно бы никуда и не отлучался. Хозяин дремал в кресле, но пробудился, уловив тихое насвистывание Гусперо.

— Гус?

— Да, сэр?

— Ты так шумишь, что мертвый бы проснулся.

— Прошу прощения. Я не подумал. — Он хотел разбудить Мильтона, пока не прибыл Ралф Кемпис. — Знаете, что мне пришло в голову, сэр?

— Что, Гус?

— Почему бы нам не пустить эти свечи на освещение главной улицы?

— Чтобы осиять весь город папизмом?

С минуту Гусперо молча вытирал книги, а потом вновь заговорил.

— Соседи, наверное, взъярятся, когда узнают о приговоре.

— Какие еще соседи?

— Из Мэри-Маунт.

— Бродячее племя якобитов? Эта саранча? Не смеши меня, Гусперо.

— Спасибо, сэр. Надеюсь, мы будем смеяться последними.

В тот же миг раздался громкий стук в дверь и Мильтон обернулся. Не дожидаясь его распоряжения, Гусперо впустил в дом Ралфа Кемписа.

— Ага. — Мильтон усмехнулся. — Явился сам собой. Дверь скрипнула, и актер вышел на сцену. — Его ноздри подрагивали. — Узнаю ваши духи, мистер Кемпис.

— Виргинские масла.

— Выдержанные. Садитесь.

— Американское солнце, сэр, помогает созреть не только маслам, но и умам.

— Временами они горкнут. Что вас сюда привело? — Гусперо у него за спиной нервно мерил шагами комнату. — Гус, от твоего топота я уже покрылся гусиной кожей. Будь добр, угомонись. — Кемпис сел на деревянный стул и стал с любопытством рассматривать слепца. — Не желаете ли ключевой воды, мистер Кемпис? У нас нет напитков, которые водятся в Мэри-Маунт, но наши зато чисты.

— Нет. Мне ничего не нужно. Я буду говорить простым и ясным языком, мистер Мильтон.

— Что? Без изощренных африканизмов? Вычурных метафор? Вы изменяете своей вере, сэр.

— На вашей совести тяжкая вина.

— Ох, что со мной будет!

— Вы собрались подвергнуть несчастную женщину порке, сжечь ее жилище и изгнать ее из города за то лишь, что она исповедует католическую веру. Это настоящее варварство.

— Слышишь, Гусперо, что говорит этот презабавнейший оратор?

Молодой человек стоял у окна, прислушивался к разговору и глядел на улицу.

— Он говорит то, что считает правдой, сэр.

— Поостерегись, мой мальчик, а то сделаешься подручным фигляра.

— Нет. Я тоже говорю то, что считаю правдой.

— Ага. Это заговор. — Мильтон рассмеялся. — Я уничтожен. — Он закусил нижнюю губу. — Признайтесь, мистер Кемпис, вы совратили бедного Гуса? Таким способом вы вербуете союзников?

— Вас называют первоклассным краснобаем. По речи вас можно спутать с какой-нибудь старой каргой из Биллингсгейта.

Эта реплика то ли разозлила, то ли взволновала Мильтона; он заерзал и наклонился вперед.

— Я не привык к обинякам, мистер Кемпис. Я не какой-нибудь пустозвон, нанизывающий периоды. И я скажу вам вот что. Эта шлюха Венн…

— Она не шлюха, сэр. — Говоря это, Гусперо по-прежнему глядел в окно. — Вы несправедливы.

Мильтон не отозвался на это замечание, но продолжал, обращаясь к Кемпису.

— Эта шлюха Венн — жалкая жертва папизма, суеверия, которому не должно быть места в благоустроенном государстве. Вот почему ее следует наказать.

— Я не намерен спорить с вами о религии.

— Не намерены? Кишка тонка.

— Мне говорили, что Сара Венн — женщина безупречного поведения и молилась она у себя дома. В чем тут вред?

— Тайное поклонение идолам, мистер Кемпис, такой же вопиющий и недопустимый соблазн, как любой публичный обряд. Мне известно, что вы, паписты, мало сведущи в Писании, но разрешите я процитирую Иезекииля? «Видишь ли, сын человеческий, что делают старейшины дома Израилева в темноте?» Здесь темноты не будет.

Не затем мы брали уроки у первых докторов теологии, чтобы допустить в свои пределы папу.

— Жаль, что доктора не дали вам хорошего здоровья. Эти доктора не лечат. Наоборот, убивают.

— Вы не меня оскорбили этими словами, мистер Кемпис. Вы оскорбили Господа. А это не пустяк.

— Не пустяк — подвергнуть женщину порке, а затем сжечь ее дом.

— Это необходимо. Мы не желаем Рима здесь, в западном мире. Невозможно обратить скорпиона в рыбу и паписта — в свободного гражданина.

— Осторожнее, мистер Мильтон, а то как бы вы и вам подобные не обломали себе зубы. Вы забываете, что на нашей старой родине католиков видимо-невидимо.

— Добавьте еще, что иные из лондонцев до сих пор привержены язычеству. Я знаю об этом и скорблю. Но этим доказывается только, какие жалкие, легковерные и склонные впадать в заблуждение умы встречаются среди плебеев.

— Слышите, Гусперо? Вы лондонский плебей?