Милосердие(СИ) - Страница 1

— Дрянное у тебя пиво, хозяин! — заорал порядком поднабравшийся наемник, отталкивая от себя опустевшую глиняную кружку, и явно собираясь подняться с тяжелой скамьи.

Хозяин, бородатый пузатый мужик в задрызганном переднике, весь как-то сжался, опасливо косясь на недовольного бойца. Казалось, еще несколько секунд, и таверна взорвется разгулом пьяной драки — перебьют кружки и кривобокие миски, переломают скамейки и столы…

— Уймись, Карл, — устало сказал сосед буяна, одним движением руки усаживая того на место. — Сколько можно орать…

Удивительно, но буян, которого назвали Карлом, мгновенно притих, едва ощутив на своем плече тяжесть этой руки. Наверное, потому, что соседом его был здоровенный мужчина в покрытой бурыми пятнами темно-серой поддоспешной куртке, заштопанной во многих местах — Гюнтер, командир наемного отряда «Желтый Лев», в котором состояли, в основном, выходцы из малых германских государств.

— А чего я… Пиво-то и в самом деле дрянное… — забормотал Карл. Покрутив головой, он вдруг уставился на меня и, словно свой последний аргумент, выпалил:

— Вон, даже этот через силу пьет.

«Этот». В небогатом лексиконе стремительно трезвевшего наемника даже не нашлось слова для того, чтобы обозначить меня. Кстати, это и неудивительно — мало кто из людей может придумать, как меня назвать. Это если говорить о нормальных словах, понятное дело — черной, желчной подсердечной ругани-то хватает. Впрочем, никакие ругательства меня уже давно не задевают.

А пиво было не таким уж и скверным. Конечно, приходилось встречать и получше, но и гораздо хуже тоже хватало… Я выудил из темной жидкости мелкую мушку, лихорадочно пытавшуюся взлететь, стряхнул ее с пальца и отпил из кружки.

После того, как Гюнтер в зародыше пресек попытку Карла учинить в таверне «веселье», наемники начали постепенно расходиться, отправляясь в лагерь, разбитый за пределами поселка — мало кто хотел тратиться на темные комнатушки в пропахшей крысами постройке, нагло именовавшейся «гостиницей». А кроме наемников, в таверне больше никого не было — местные крестьяне попрятались по своим домишкам, справедливо решив, что чечевичная похлебка и кружка пива не настолько хороши, чтобы рисковать получить нож под ребро от заливших зенки бойцов.

Скоро в таверне остались только хозяин, я, да командир наемников. Я цедил пиво, хозяин ковырялся возле бочонков, которые батареей выстроились за стойкой, а Гюнтер так и сидел за столом, рисуя рожицы в пивной луже. Я старался незаметно рассмотреть наемника. Рослый, крепко сложенный, темные волосы собраны в недлинный хвост, подбородок, конечно же, выбрит — чтобы враг не ухватил за бороду и не всадил клинка в открывшееся горло. Руки мощные, пальцы, наверное, могут выжать воду из булыжника. Крепкие ноги — такой и без седла на коне удержится, да еще и коня придушит, сжав ему ребра…

В наступившей тишине было слышно, как потрескивают толстые сальные свечи и лучины, да иногда поскрипывают доски — наверху кто-то ходил. Наверное, жена хозяина.

— Господин желает еще чего-нибудь? — наконец решился спросить хозяин таверны. Голос его был подобострастным, в движениях сквозила неуверенность и робость. Гюнтер посмотрел сквозь него, как будто толстяка здесь и вовсе не было. Потом взгляд его стал осмысленным, печать задумчивости сошла с лица.

— Нет, ничего, — ответил он, и протянул хозяину таверны с десяток мелких монет, рассчитываясь за пиво и нехитрую снедь. Потом бросил взгляд в мою сторону и добавил еще несколько медяков.

— Это за его ужин, — сказал Гюнтер.

Он поднялся из-за стола и подошел к месту, где сидел я. Двигался он, несмотря на внушительные размеры, легко. Опустился на скамью напротив меня. И снова замолчал.

— Не нужно было этого делать, — сказал я, чтобы нарушить тишину. — Я сам могу заплатить за свою еду.

— Я знаю, кто ты, — сказал Гюнтер, не обращая внимания на мои слова. — Я слышал о тебе от Снорри из Уппсалы, командира «Ледяного Змея». Скажи, почему ты здесь?

— Тебе это известно, — ответил я. — И, наверное, не хуже, чем мне. Я здесь потому, что некий герцог нанял отряд «Желтый Лев», которым командуешь ты, Гюнтер Кёльнский, а некий барон — отряд «Алый Грифон» под командованием Юстаса из Эльма. Я здесь потому, что послезавтра в поле в пяти лигах к югу ваши отряды сойдутся в бою, чтобы решить, кому — барону или герцогу — отойдут три деревни с населением в семь сотен душ.

— Нет, — перебил меня Гюнтер, — почему ты здесь, рядом с нашим отрядом, а не рядом с «Грифонами»? Скажи, ты…

— Ты думаешь, что мне известно, кто победит, — утвердительно сказал я. — Нет, это не так. Просто я иду с севера, и первым мне встретился именно твой отряд.

Не знаю, поверил он моим словам или нет, но часть морщин на его лбу разгладилась.

— Я слышал, что ты не монах, однако ты в сутане… Ты имеешь отношение к Матери нашей, Святой Церкви? — спросил он, осеняя себя знамением. — Ты ведь не простой человек, так? Ты помолишься за нас?

Сколько вопросов… Я покачал головой.

— Нет, я не церковник. Когда-то давно… Впрочем, это не имеет значения. А мои молитвы… Не думаю, что Он захочет меня услышать. Так что пусть лучше помолится какой-нибудь благой старец. От его молитв проку будет больше.

Опять молчание. Наверняка в душе у Гюнтера сейчас шла самая настоящая борьба — верить или не верить сидящему напротив него человеку? Наверняка ему было страшно. Мне бы на его месте точно было.

— Скажи, сколько ты берешь за свою… работу?

Последнее слово Гюнтер выговорил с трудом.

— Это не работа, — сказал я. — Это мой долг. А деньги я беру только потому, что даже мне как-то нужно жить. Я бывал во Франции, в землях англов, в немецких княжествах и даже в одном из походов за Гробом Господним и питался только милостью воинов. Но если я не получу ни гроша, мой долг все равно будет исполнен.

«Потому что этот долг выше денег». Этого, впрочем, я говорить не стал. Гюнтер развязал шнурок, стягивавший горловину кошелька, высыпал на широкую ладонь, покрытую грубой корой мозолей, пять золотых монет, придвинул их ко мне.

— Это не за меня. За весь отряд. За любого из моих людей.

Я только кивнул. Арабский чекан. Хорошее, жирно блестящее золото, не то, что европейские монеты, тонкие и легковесные. Пять золотых — тем более таких — были феноменально большой суммой. В этой глуши на них наверняка можно прожить не один месяц, если не транжирить деньги, но так ли велика эта цена, когда речь идет о… о том, что есть мой долг? Наверное, нет. Хотя он мог бы и не давать мне ни гроша — это бы ничего не изменило.

Неожиданно Гюнтер вынул из кошелька еще пять монет.

— А это — за Юстаса и его людей. Ты понял меня, старик?

Это было невероятно. Такое случилось впервые. Я смотрел на сидевшего напротив командира наемников — и глубоко в груди, там, где, казалось, давно сгорело и рассыпалось седым пеплом все, что может чувствовать, вдруг что-то шевельнулось…

— Да. Я тебя понял.

Не говоря больше ни слова, Гюнтер поднялся из-за стола и направился к выходу. Он уже взялся за ручку двери, когда я сказал ему вслед:

— Ты великодушный человек.

Он обернулся — и вдруг… Словно тучи разошлись, открывая солнце — наемник улыбнулся широкой мальчишеской улыбкой. Ничего не сказав, он захлопнул за собой дверь.

Потрескивали лучины и свечи, по-прежнему скрипели над головой доски перекрытия — а я все сидел и смотрел на десять золотых монет, разложенных на темной поверхности дощатого стола…

Изумрудная зелень травы. Лазурная синева неба. Ослепительно-яркий желток солнца. И две блестящих серебром линии воинов на расстоянии трех сотен шагов друг от друга. Видны просверки мечей, солнечный свет играет на копейных жалах, на остриях алебард и протазанов, на изогнутых лезвиях боевых топоров, дробится на пластинах брони. Прядают ушами боевые кони, полощутся на ветру два штандарта — на одном из них встал на дыбы солнечно-желтый лев, на другом развернул крылья алый грифон. Я вижу, как перед строем своих бойцов на коне медленно проезжает Гюнтер — мои глаза все еще зорки, несмотря на старость, и я вижу, что предводитель «Желтого Льва» облачен в прекрасный миланский панцирь, а в правой руке у него длинный полутораручный меч. Немецкий клинок, надежный, но тяжелый — впрочем, вполне под стать такому здоровяку. Гюнтер что-то говорит своим людям, но услышать его слов я не могу — слух у меня гораздо хуже зрения.