Милая фрекен и господский дом - Страница 13

Так шли годы и в Вике. Последней службой, совершенной покойным пробстом, было венчание дочери управляющего Гвюдлойг с многообещающим юристом из Рейкьявика. Это была торжественная свадьба, но по роскоши она не могла сравниться с той, которую готовили несколько лет тому назад в Вике, когда собирались выдать замуж фрекен Раннвейг за магистра Богелуна. Свадьба эта, как вы помните, не состоялась. Спустя неделю после венчания Гвюдлойг старый пробст умер от разрыва сердца. А на следующую зиму за ним последовала жена. Имущество, немалое по тому времени, было разделено между двумя дочерьми. Незадолго до смерти пробст приобрел две моторные лодки, и теперь каждая дочь унаследовала по лодке.

На похоронах сестры не замечали друг друга, каждая в одиночестве оплакивала общее горе. Раннвейг не была прощена в господском доме, хотя она и владела теперь состоянием и Ханс давно не работал в магазине. Для прощения этого недостаточно. Никаким богатством нельзя было смыть позора, которым Раннвейг запятнала честь семьи, забеременев несколько лет назад маленькой Катрин. Поэтому Раннвейг не была вхожа в господский дом и общалась только с бедняками.

Она с каждым годом все больше замыкалась в себе, здоровье ее пошатнулось, она давно перестала обучать девушек рукоделию, часто сидела, склонившись над станком, утомленная, и читала молитвенник, а вскоре и вовсе перестала ткать. Станок стоял заброшенный, покрытый пылью и паутиной. Она состарилась прежде времени, мало заботилась о своей внешности, осунулась, поседела, лишилась зубов, — словом, мало чем отличалась от простой женщины, родившей на своем веку более десятка детей. О порядке в доме она заботилась мало, и некоторые находили ее странной. Это при ее происхождении! Быть может, она производила такое впечатление оттого, что плохо слышала. Она была добра ко всем, как бывает добра старая, измученная женщина, похоронившая всех детей и мужа и лишенная крова. Да, она была добра ко всем, в том числе и к мужу, но детей у них, кроме маленькой Катрин, не было. Разве она не любила маленькую Катрин Хансдоуттир? Она обожала ее. Но она часто плакала над ней. Почему же она плакала? Когда начнешь плакать, то на память приходят одна за другой печальные мысли. Катрин была слабым ребенком. Стоило ей только простудиться, как ее сильно лихорадило, болезнь осложнялась и затягивалась надолго. Врачи говорили, что причина этого болезненного состояния — железки. А весной, когда Катрин выздоравливала и хотела играть с другими детьми, оказывалось, что те здоровее ее и она не может за ними угнаться. Тогда она ложилась на землю, будто упала и ушиблась, или усаживалась на камне поплакать. А когда ее начинали дразнить, она тоже ударялась в слезы и называла детей злыми; если она защищалась, то они нападали на нее еще сильнее, и она уходила к матери жаловаться на них. Дети вскоре и вовсе не захотели с ней водиться, считая ее плаксой и ябедой.

Близнецы управляющего были примерно одного возраста с Катрин. По непонятной причине их окрестили датскими именами. Мальчика звали Альфред, а девочку Эдит. Очевидно, среди исландских имен не нашлось для них достаточно хороших. Таких красивых детей в этой части страны еще не видели. В один весенний день дети управляющего присоединились к группе ребят, среди которых была и маленькая Катрин Хансдоуттир. Немедленно детей управляющего позвали в дом, и в тот день их больше не выпускали. Через несколько дней эта попытка повторилась, и на сей раз мать красивых близнецов задала им изрядную взбучку за то, что они осмелились нарушить ее приказание и играли с Хансдоуттир. Жена управляющего не желала, чтобы ее «датские» дети (так прозвали их шутники, разумеется, за их имена) играли с ребенком, который официально не существовал.

После этого случая дети управляющего стали прогонять маленькую Катрин, бросая в нее комки грязи и ругая ее. А так как дети управляющего во всех играх задавали тон, то другие ребята им подражали. Стоило еще вдали появиться маленькой Катрин, как ее шумно атаковали, закидывали комками грязи и кричали: «Ублюдок!» Маленькая Катрин приходила домой в слезах и рассказывала матери о своем несчастье. Мать тоже принималась плакать. Да, маленькая Катрин была очень несчастным ребенком.

Доброй Раннвейг довелось познать неблагодарность; дети тех бедных женщин, которых она больше всего одаривала, называли ее единственное сокровище ублюдком и бросали в нее грязь. И все же Раннвейг не ожесточилась на мир, она только плакала по самому пустому поводу. Часто мать и дочь горько плакали в объятиях друг друга. И вот маленькая Катрин заболела вновь. Мать боялась, что девочка умрет.

Приказчик Ханс уже не работал в магазине. Если он не возился с курами — в хозяйстве их было семь штук, — он лежал на кровати, сплевывал табачную жижу в ночной горшок и читал фельетоны в исландско-американских журналах. Сейчас ему было уже за шестьдесят, он растолстел и обрюзг. Но с тех пор, как Ханс женился на Раннвейг, он избавился от вшей. В первый же год она энергично принялась их выводить и таким образом возместила ему однажды обещанное и невыполненное— ведь она забыла купить для него в Копенгагене сабадиловое семя. Ханс был одинаково равнодушен ко всем занятиям, на суше ли, в море ли; в хозяйстве его никогда не было более одной коровы и семи кур. А когда жена получила неожиданное наследство и он стал владельцем моторной лодки, он тут же продал ее управляющему за баснословно низкую цену.

Управляющий убедил его, что моторные лодки здесь, в Исландии, — чистейшая лотерея. Они портятся и приходят в негодность, а содержать их стоит немалых денег. Он сказал, что такие лодки разорили не одного человека на юге. Если бы на старости лет добрейший пробст не впал в младенчество, он никогда не приобрел бы таких лодок. Приказчик Ханс был весьма рад отделаться от этого механизированного совершенства.

Как же складывалась их супружеская жизнь? Идеально. В доме не было слышно ни единого бранного слова. Вначале, пока Ханс еще работал, он проявлял живой интерес к жене. Он неожиданно приходил домой среди дня, когда Раннвейг меньше всего ждала его, заглядывал сквозь дверную щель в комнату, но, если жена была не одна, боялся войти. Обычно он с нетерпением ждал ухода гостя: он не любил гостей. Когда жена выходила из дома, он следовал за ней на расстоянии двадцати шагов, а если она заходила в какой-либо дом, ждал ее на улице, поглядывая на облака и сплевывая. Стоило ей задержаться, как он стучал в дверь и заявлял, что ждет свою жену. С годами гости приходили все реже, да и Раннвейг реже отлучалась из дома. Приказчик Ханс так и не расстался с привычкой бродить в одиночестве по вечерам. Когда спускались сумерки, он уходил, сказав жене, что идет посмотреть, какова будет погода, а сам, крадучись, пробирался через огороды и изгороди. Он часто возвращался домой грязный, с порванной о проволоку одеждой, в дождь — промокший до костей, а в холод — посиневший от мороза. Бывало, на него нападали собаки, и он приходил искусанный.

Весной, когда маленькой Катрин исполнилось десять лет, она серьезно заболела. Болезнь эта вряд ли была вызвана ее общей слабостью. Что-то неладное случилось у нее с головой. У девочки начались боли в затылке, они все усиливались, и наконец ее уложили в постель. От сильного жара Катрин очень страдала. Мать не отходила от дочери ни днем, ни ночью. И только изредка какая-нибудь услужливая простая женщина сменяла ее у постели. В маленьком городке болезнь — целое событие. Такая новость всегда вносит разнообразие в размеренное течение жизни. При встречах все участливо расспрашивали о самочувствии маленькой Катрин.

Однажды в тихую весеннюю пору врач проходил мимо господского дома. В тот день девочка, говорили, потеряла сознание. Жена управляющего выглянула из окна и спросила:

— Как чувствует себя маленькая Катрин Хансдоуттир?

Надежды на выздоровление было мало, и врач решил пойти на крайнюю меру — сделать операцию. Послали за повивальной бабкой и за другой женщиной, умевшей ходить за больными. Врач усыпил Катрин и пробил череп за ушком; там оказалась опухоль, давившая на мозг, и ее удалили. Вечером на короткий миг девочка пришла в сознание и посмотрела на мать, а ночью ей стало хуже. Боли усилились, она опять погрузилась в беспамятство. Врач и женщины далеко за полночь сидели над ней, а обессиленная мать уснула. Наконец врач распрощался и попросил женщин зайти к нему утром. Ночь была страшная. Девочка металась в жару. К утру у нее появились судороги. Послали за врачом. Когда он пришел, мать держала ее на коленях. Девочка была мертва. Врач вернулся домой.