Михаил Орлов - Страница 7
«Тайный иезуит, аббат Николь, завёл в Петербурге аристократический пансион. Он объявил, что сыновья вельмож одни только в нём будут воспитываться; и не столько с намерением затруднить вступление в него детям небогатых состояний, сколько из видов корысти положил неимоверную плату: ежегодно по 1500 рублей[29]… Обстоятельства способствовали успехам сего заведения, которое находилось у Обухова моста на Фонтанке, рядом с великолепным домом князя Юсупова».
Пансионский дом был, конечно, несколько скромнее соседнего дворца, но в два этажа, причём каждый воспитанник здесь имел свою отдельную комнату. (Для сравнения можно сказать, что царскосельские лицеисты имели по полукомнате, ибо каждая комната была разделена временной стенкой, проходившей точно посередине окна.) К пансиону относился большой сад, где росли вековые липы — по преданию, они были посажены ещё при Петре I, и государь нередко приезжал сюда пить пунш в их в то время ещё относительной тени…
Признаем, однако, что уровень содержания воспитанников немало превосходил уровень получаемого ими образования.
Князь Сергей Григорьевич Волконский, человек, жизнь которого с тех самых пор оказалась очень тесно связана с судьбой Михаила Орлова, вспоминал:
«Я 14 лет возраста моего поступил в общественное частного лица заведение — в институт аббата Николя — заведение, славившееся тогда как лучшее. Но по совести должен высказать, хоть и уважаю память моего наставника, что преподаваемая нам учебная система была весьма поверхностна и вовсе не энциклопедическая».
Согласен с ним и Аркадий Кочубей:
«Все предметы преподавались у нас на французском языке; аббат читал историю, математику проходили до дифференциалов и интегралов; учили латинский язык и немецкий — этот последний весьма плохо.
…Воспитатель наш вообще не имел постоянной системы воспитания и к тому же весьма часто менял её. Главной задачей его было образовать из воспитанников так сказать светских людей, “hommes du monde”. Во время обеда, подававшегося обыкновенно в два часа, один из воспитанников читал описание какого-нибудь путешествия или вообще что-нибудь в описательном роде; число воспитанников редко превышало тридцать три»”.
Со стороны, правда, всё представлялось более благополучным. Вот что в 1818 году, когда аббат Николь уже руководил Одесским лицеем, сообщал о нём в письмах друзьям поэт Константин Батюшков, знакомец Михаила Орлова:
«…его собственная метода преподавания латинского языка удивительна. В шесть месяцев дети сделали успехи невероятные! дети, до сего едва умеющие читать по-русски…
Не стану хвалить Николя: вы его знаете; я его видел мало, но смотрел на него с тем почтением, которое невольно вселяет человек, поседевший в добре и трудах. Он беспрестанно на страже; живёт с детьми, обедает с ними; больница их возле его спальни. Я говорил с родственниками детей; все просвещённые и добрые люди относятся к нему с благодарностью».
«Лицей в цветущем состоянии и дети здесь счастливы: они в хороших руках. Дай Бог здоровья аббату, который изготовит полезных людей для государства: он неусыпен и метода его прекрасная».
Князь Волконский свидетельствует — и это для нас очень важно, — что Михаил Орлов «был первым учеником в отношении учебном и нравственном и уважаем и наставниками, и товарищами».
Всё так, но, к сожалению, можно понять ещё и то, что образование и воспитание в иезуитском пансионе осуществлялось отнюдь не в православных традициях и что культура роялистской Франции, навсегда ушедшей в никуда, казалась юным российским аристократам гораздо ближе и понятнее собственной национальной. Но именно с такой подготовкой они выходили в самостоятельную жизнь, при этом нередко достигая высших государственных постов в Российской империи, чему наглядным примером служит старший брат нашего героя — Алексей Фёдорович.
Пребывание Алексея Орлова в пансионе близ Обуховского моста было, по сравнению с его братьями, наименее продолжительным: уже в 1804 году он поступил портупей-юнкером лейб-гвардии в Гусарский полк[30], квартировавший в Царском Селе. Прошло немного времени, и старший брат стал навешать младших, будучи уже облачённым в строевой офицерский мундир — синий доломан и алый ментик, расшитые золотыми шнурами. Правда, орловская стать не очень соответствовала этой форме: гусары считались лёгкой кавалерией, поэтому туда отбирали невысоких рекрутов, да и среди офицеров, разумеется, великанов не было. Вот почему через год, когда Михаил должен был поступать на службу, он не соблазнился нарядным гусарским мундиром, остановив свой выбор на белом с серебром, гораздо более скромном, колете Кавалергардского полка.
А может, причина была в том, что кавалергарды считались первым кавалерийским полком Российской императорской гвардии, хотя по старшинству уступали не только старейшему лейб-гвардии Конному полку, но и лейб-гусарам, и лейб-казакам. В общем, всем существовавшим на тот период полкам гвардейской кавалерии…
Хотя Кавалергардский полк имел две даты собственного формирования — 1724 и 1799 годы.
В первый раз это была рота кавалергардов или драбантов, созданная по распоряжению Петра Великого в качестве почётной конной стражи в день коронации его супруги, Екатерины, 7 мая 1724 года. В это почётное подразделение было отобрано 60 обер-офицеров, «все из людей большого роста», как из армейских полков, так и «заполошных», то есть «не у дел состоящих». Чин капитана этой роты возложил на себя сам император, капитан-поручиком он назначил генерал-прокурора Сената генерал-лейтенанта графа Ягужинского; поручиком был генерал-майор, подпоручиком — бригадир, а прапорщиком — полковник; обер-офицеры считались рядовыми. Первая полурота кавалергардов открывала, а вторая — замыкала коронационное шествие из Кремлёвского дворца в Успенский собор, а во время самой коронации офицеры-кавалергарды стояли по сторонам и ступенькам трона. После окончания торжеств все чины роты возвратились к своим полкам, с сожалением сдав роскошное кавалергардское обмундирование в Московскую мундирную контору.
Пётр Великий был известен своим небрежением к роскоши, а вот новоявленной императрице кавалергарды пришлись весьма по душе. Поэтому вскоре после своего вступления на престол, 3 декабря 1725 года, Екатерина I не только воссоздала Кавалергардию — так теперь именовалась эта рота, но и присвоила ей постоянный штат. Тут уже капитаном кавалергардов стала сама императрица, а капитан-поручиком — светлейший князь Меншиков. И так же унтерами назначили генералов и штаб-офицеров, рядовые числились в обер-офицерских чинах. Кавалергардия несла почётную стражу на всех придворных празднествах, своим присутствием придавая им дополнительную пышность… При Петре II штат кавалергардов был немножко увеличен, однако взошедшая после него на престол императрица Анна Иоанновна роту расформировала — несмотря на то, что, «разодрав кондиции», приняла на себя не только чин полковника Преображенского полка, но и капитана Кавалергардии.
Императрица Елизавета Петровна восстановила кавалергардов, но в составе Лейб-кампании, в каковую после дворцового переворота 1741 года была преобразована гренадерская рота лейб-гвардии Преображенского полка, возведшая «дщерь Петрову» на царство. 20 лет спустя Пётр III разогнал Лейб-кампанию, известную порочностью своих чинов, но собственных кавалергардов не завёл — возможно, потому, что не успел короноваться. Зато его мятежная вдова, стремившаяся представить себя преемницей великого преобразователя России (недаром на постаменте возведённого по её указу Медного всадника значится по-латыни: «Petro Primo Catharina Secunda», «Петру Первому — Екатерина Вторая»!), Кавалергардию тут же восстановила. При этом Северная Минерва отдала дань уважения памяти «тётушки» Елизаветы Петровны: первые екатерининские кавалергарды были набраны исключительно из лейб-кампанцев, от которых потом, правда, очень быстро избавились, переведя кого-то в другие подразделения, а кого-то отправив в отставку. В кавалергардах Екатерине нужны были свои надёжные люди: в течение всего её долгого царствования они несли внутренний караул в Зимнем дворце вблизи покоев императрицы. Вскорости, 24 марта 1764 года, рота, оставаясь в том же штате, получила наименование Кавалергардского корпуса и должность шефа — в ранге полного генерала. Первым её принял генерал-аншеф граф Иван Симонович Гендриков, племянник императрицы Екатерины I и, соответственно, cousin Елизаветы Петровны, который фактически заведовал Лейб-кампанией с 1748 года до её расформирования.