Мифы классической древности - Страница 147

Все согласились с советом Анфинома и, поднявшись с мест, отправились во дворец Одиссея на пир. Глашатай же Медон, подслушав совещания женихов, передал все госпоже своей, Пенелопе, и она, когда женихи собрались в пиршественной горнице, вышла к ним в сопровождении двух прислужниц и сказала Антиною: «Злой, дерзновенный человек! Здесь, в Итаке, считают тебя умнейшим в совете и речах. Но это неправда: никогда ты им не был! Что побуждает тебя, безумный, готовить погибель и смерть Телемаху? Или ты забыл, как отец твой, грабя наших союзников вместе с морскими разбойниками и спасаясь от гнева народного, укрылся в доме Одиссея и как Одиссей усмирил разъяренную чернь. Без него она разорвала бы тебя на части и расхитила бы твое имущество. А ты — сын его — грабишь дом Одиссея, огорчаешь жену его и готовишь смерть его сыну!» Пристыженный Антиной не знал, что сказать. За него отвечал Эвримах. «О, Пенелопа, — начал он, — благородная дщерь Икария, успокойся! Пока я жив, никто не дерзнет поднять руки на Телемаха, или мое копье обагрится черной кровью злодея. Я не забыл, как Одиссей, городов сокрушитель, сажал, бывало, меня — ребенка — к себе на колени и мясом кормил и давал мне вина. Поэтому сын его для меня дороже всех людей и не должен бояться смерти от руки женихов».

Так с дружеским видом говорил Эвримах, утешая Пенелопу; в сердце же обрекал Телемаха на смерть. А Пенелопа удалилась в свой светлый покой и вплоть до ночи проливала слезы о милом супруге, пока наконец Афина не свела сладкого сна на ее очи.

На следующее утро Телемах, собираясь идти в город, сказал Эвмею: «Я иду к матери, она до тех пор не перестанет сокрушаться и плакать, пока не увидит меня. Странника же поручаю тебе: проводи его в город — просить подаяния; всех пришельцев я не могу содержать — у меня и без того много забот. Если же он этим обидится, тем хуже для него, я говорю правду». Одиссей, которому Афина снова придала вид старого нищего, сказал на это, что он со своей стороны этим доволен, но хочет только, прежде чем пуститься в далекий путь, погреть у огня свои старые кости и дождаться, пока на дворе потеплеет. Когда Телемах пришел в свой дом, женихов еще там не было; он поставил копье у колонны и вошел в горницу. Няня его, Эвриклея, в это время покрывала овчинами стулья для женихов и, увидя вошедшего юношу, со слезами бросилась к нему навстречу. Сбежались все прислужницы дома, окружили Телемаха и покрывали поцелуями его руки и голову. За ними вслед вошла сама Пенелопа, стройная, как Артемида, сияя красотой, как Афродита. С плачем обняла она любимого сына, целовала его голову, очи и в слезах говорила: «Ты ли это, Телемах, моя радость? С тех пор, как ты тайно и против воли моей отправился в Пилос на поиски любимого отца, я уже отчаялась видеть тебя. Расскажи же мне, что ты слышал об отце?» — «Не печаль мне души, возлюбленная мать, — отвечал Телемах, — не вливай тревоги в грудь сына, едва спасшегося от гибели. Иди в свои покои, соверши омовение, облекись в чистую одежду и дай обет принести богатую жертву бессмертным, если они помогут нам достойно отомстить нашим врагам. Сам же я пойду теперь на площадь и приглашу сюда одного чужеземца, который прибыл вместе со мной и которого я поручил до своего возвращения в город гостеприимству Пирея».

Пенелопа последовала совету сына, а Телемах пошел на площадь. Афина озарила его такой божественной красотой, что весь народ с удивлением смотрел на него. Женихи окружили его со словами дружбы на устах, но в сердце тая злые умыслы. Телемах удалился от них и подошел к Ментору и Антифату, старым друзьям отца, которые с участием стали расспрашивать об его путешествии. Сюда же, на площадь, пришел и Пирей с гостем своим Феоклименом. Сын Одиссея пошел им навстречу. Когда же Пирей предложил ему взять все подарки Менелая, Телемах попросил его подержать их у себя, говоря: «Мы еще не знаем, чем кончится дело; если женихи убьют меня и расхитят мое имущество, то лучше пусть эти подарки достанутся тебе, чем им; если же, напротив, мне удастся погубить женихов, то ты с большей радостью сам принесешь дары в мой дом».

Затем Телемах ввел Феоклимена в свой дом. Они омылись, натерлись елеем и сели за стол, а Пенелопа поместилась против них у дверей и пряла. Снова спросила она сына о его путешествии и о том, что он узнал об отце.

Телемах в коротких словах рассказал ей о своем пребывании у Нестора и у Менелая, передал ей, что узнал от последнего об Одиссее и пребывании его у Калипсо. Пенелопа опечалилась рассказом, но Феоклимен старался ее утешить, говоря: «Достойная всех почестей царица, выслушай мое предсказание. Клянусь самим Зевсом, вашей гостеприимной трапезой, очагом Одиссеева дома, что Одиссей здесь уже, на родине, или скрывается где-нибудь вблизи, выведывая все злые действия женихов и готовя им кару. Вещая птица поведала мне это, когда мы вступили на здешний берег». — «О, чужеземец, — отвечала Пенелопа, — если бы сбылись твои слова, то, как друг, ты был бы принят в нашем доме и осыпан подарками!»

Женихи между тем собрались во дворе дома и занимались бросанием дисков и метанием копий, потом, позванные глашатаем Медоном к обеду, вошли в пиршественную горницу. Уже был полдень, когда Эвмей и Одиссей направились к городу. Одиссей был опять в своем нищенском одеянии, с котомкой за плечами и опирался на толстую палку, данную ему Эвмеем. Наконец после трудной дороги приблизились они к городу и подошли к бившему из скалы ключу, в котором жители города черпали воду. Кругом была тополевая рощица, вблизи находился алтарь нимф. Здесь путников нагнал пастух коз Одиссея, сын Долиона, Мелантий, который с двумя своими помощниками гнал лучших коз из всего стада к столу женихам. Увидя Эвмея и Одиссея, начал он их ругать. «Правду говорят, — кричал он, — что один негодяй всегда ведет за собой другого, что свой своему всего ближе! Свинопас проклятый! Куда ты ведешь этого обжору, бродягу докучного, который только обивает пороги да вымаливает остающиеся крохи? Отдай его к нам в работу, вычищать хлева да переменять подстилку козлятам; он и тут сумеет разжиреть, питаясь одной только сывороткой. Да, впрочем, до работы ли ему! Его дело пьянствовать, таскаться, да набивать брюхо подаяниями. Слушай, однако, если ты ведешь его во дворец Одиссея, то переломают ему там ребра!» Так ругаясь, пастух, поравнявшись с Одиссеем, ударил его в бедро ногой, но Одиссей даже не пошатнулся, а только подумал: раздробить ли дерзкому голову палкой или ударить его головой о землю, но стерпел и перенес обиду. Эвмей же принялся ругать наглеца и, воздев руки, воскликнул: «О, нимфы потока, дочери Зевса! Одиссей всегда приносил вам богатые жертвы, услышьте мою молитву, возвратите его нам! Он бы выбил из тебя спесь, — продолжал Эвмей, обращаясь к пастуху, — и показал бы тебе, как шататься целый день и бегать без дела в город, оставляя стада без надзора!» — «Что ты там рычишь, злая собака? — воскликнул Мелантий. — Дай срок: доберусь до тебя, продам тебя в работы на острова и выручу за тебя порядочный кусок золота. А твоего Телемаха, да поразит его Аполлон своею стрелой или пусть убьют его женихи, чтобы отправлялся туда же, вслед за отцом!»

Сказав это, Мелантий пошел вперед и скоро прибыл ко дворцу, войдя куда, сел вместе с женихами за стол — напротив Эвримаха, к которому был внимательнее, чем к другим. Одиссей же и Эвмей, шедшие медленнее, подошли ко дворцу уже во время пира; из горницы до них доносились звуки лиры и голос певца Фемия. Одиссей схватил своего спутника за руку, сказав: «Эвмей, конечно, это дом Одиссея — ошибиться нельзя: длинный ряд горниц, двор обнесен зубчатой стеною, ворота двойные — насильно ворваться и не мысли! Но мне кажется, там обедают; я чувствую запах яств и слышу звуки стройной лиры, спутницы пиров». — «Ты прав, — отвечал Эвмей, — это дом Одиссея. Но надо подумать, что нам теперь делать: ты ли туда пойдешь, а я здесь останусь, или мне прежде войти, а ты здесь подождешь; но в таком случае долго тут не медли, чтобы кто с тобой не подрался и не швырнул в тебя чем», — «Иди ты вперед, — отвечал Одиссей, — а я здесь останусь; к ударам и толчкам я привык и много видел бурь морских и битв. Пусть будет со мной, что угодно Зевсу! Снести все можно, кроме требований желудка».