Мифы и правда о погромах. - Страница 52

IV. Согласно показаниям проф. Рузского, Иванова и Нечаева, в то же утро 18-го октября, ученая коллегия собралась в политехникуме для взаимных поздравлений с конституциею. Затем, — по приглашению студентов, она отправилась к ним в аудитории и здесь возвеселилась совместно, без сомнения, с подобающими речами. После сего, профессора и студенты двинулись к университету, откуда решено было, уже соединенными силами, идти к Думе.

Уверив офицера, командовавшего отрядом пехоты, расположенном близ политехникума, в безобидности своих намерений, двигавшееся отсюда, в количестве 700 или 800 человек, скопище приняло в свою среду рабочих и, разделившись на группы с криками «ура!», пением революционных песен и красными флагами, направилось к Крещатику. По дороге, какие-то девочки надевали профессорам и другим «радующимся» красные банты…

V. Тем временем, у зданий университета, образовалась многотысячная толпа, состоявшая главным образом из учащихся в высших и средне-учебных заведениях, а также из значительного числа еврейской молодёжи обоего пола. Здесь же, на площади, выделились ораторы, начались речи, раздались революционные песни, появились красные флаги, ленты, розетки и платки.

По требованию сборища, — «не зная, по-видимому, об его настроении», ректор университета Св. Владимира приказал открыть парадные двери главного здания. Часть толпы ворвалась в университетский зал, мгновенно уничтожила Императорские портреты, разорвала красное сукно, покрывавшее пьедесталы, и, сделав из него флаги и ленты, раздавала их прохожим на улице. Другая часть толпы уничтожила инициалы Государя Императора на главном подъезде университетского здания и заменила их красными флагами…

Наконец, уже исключительно еврейская шайка проникла в лежащий близ университета Николаевский парк, сорвала инициалы и повредила надписи на памятнике Николаю I. Затем, евреи и на сам памятник накинули аркан, стараясь свалить статую Императора с пьедестала. Не успев в этом, они взлезли на памятник и пытались укрепить в руке статуи красный флаг. Посторонних же людей, проходивших мимо, кагальная толпа принуждала снимать перед флагом шапки.

Всем «парадом революции» командовал Шлихтер. Обращаясь к публике, он кричал: «Армия — наша… Идем!»

VI. Однако «церемониал», строго предписываемый Талмудом для уничижения гоев всеми зависящими от евреев средствами, едва, — по страшному недосмотру либералов «Бунда», не был нарушен в корне. Требовался апофеоз кагала, и вот, — прежде, чем двинуться, еврейство объявило «шаббесгоям», что перед Шлихтером, как жертвою произвола, надо пасть на колени.

Тогда, ближайшие ряды «освободителей», действительно, опустились на колени перед Шлихтером…

VII. «Манифестация» тронулась — «радоваться», надо ли это ещё повторять, — с красными и чёрными флагами, криками и песнями «мирного» содержания. На пути к Думе, «молодые евреи», под звуки Марсельезы, сбивали шляпы с частных лиц и даже снесли камилавку у одного, случайно подвернувшегося протоиерея; пробовали снимать головной убор у полицейских и даже у жандармского офицера, а, в заключение, украшали и их бантами из еврейских юбок Повстречавшихся же четырех солдат оплевали.

Все это вызывало глубокое негодование русских людей. «Мы дали Вам Бога, дали свободу, дадим и Царя!» — кричали, ничтоже сумняшсся, евреи…

«Надо проучить жидов!» «Покажем им свободу!..» — стали уже поговаривать русские.

VIII. На Крещатике «казаку» Шлихтеру «подвели коня», то бишь — извозчичью клячу, которую два еврея же волокли за собою. Восседая на этом «коне» в красных, очевидно, «донских» лентах и с красными флагами, Шлихтер признавал необходимым, от времени до времени, обращаться к «народу» с поучением. Останавливаясь, он говорил, что борьба с правительством далеко не закончена и должна продолжаться до тех пор, пока существующий государственный строй не будет заменен демократическою республикою. В ответ на это из толпы слышались жидовские крики: «Долой самодержавие!» «Долой кровопийц!» и многое другое, повторением чего мы не решаемся оскорблять русских читателей.

В дополнение картины попеременно раздавались крики: «Да здравствует социал-демократическая республика!» и «Мы дадим вам царя!..» Они служили яркою «иллюминацией» той дерзости противоречий, на которую, кажется, одни евреи способны.

Под эти возгласы Шлихтер двигался далее, чтобы затем сказать новую речь. Окружая его целыми чесночными гирляндами, дщери Израиля танцевали и аплодировали ему. «Божественный Шлихтер!», «Божественный Шлихтер!» — восклицали они, в припадках кагального умоисступления.

Выделяясь из общей массы, некоторые шайки «освободителей» пытались набрасываться и на полицейские участки. В их же среде раздавалась команда: «Идти на тюрьму!» или «На жандармское управление!». Покорные кагалу, «шаббесгои» действительно норовили шествовать и туда, но были разгоняемы войсками.

Между тем, еще невиданный древним Киевом, но отменно «радостный», триумфальный кортеж Шлихтера прибыл, наконец, к городской Думе; — и вот, сам «божественный» показался на ее балконе. Он обратился к многотысячной толпе с заявлением, что события 17-го октября лишь первый этап и что все, достигнутое поныне, вырвано у власти пролетариатом; что, памятуя об этом, — нельзя останавливаться ни перед какими средствами для созыва учредительного собрания и учреждения социал-демократической республики. Главным же образом, этот отчаянный еврей коварными приемами и в гнусных выражениях стремился предать поруганию все, что для русского сердца велико и свято. Даже при закрытых дверях заседания иные свидетели не решались сообщать Суду того, на что осмеливался Шлихтер — во всеуслышание. Впрочем, наряду с ним, были и другие «ораторы», — преимущественно евреи же, с фонарных столбов, трамвайных вагонов и т. п. изощрявшиеся в том же направлении…

IX. Толпа у здания Думы также состояла, в огромном большинстве, из молодых и старых евреев и евреек, — хотя разумеется, в ней находились и разные «шаббесгои», — а также студенты и гимназисты, ученики коммерческих и других училищ. Здесь же присутствовали и профессора политехникума: Нечаев, Иванов и Рузский. Но, явившись для «всенародного изъявления радости», они, к удивлению, вовсе не слышали здешних же речей — или потому, как показывали они на суде, что «беседовали со знакомыми», или же потому, что «никакая речь не могла выразить тогдашнего настроения». Наконец, у Думы замечались и люди посторонние «манифестантам», частью попавшие случайно. Не вынося такого унижения родины, многие из них уходили прочь; другие — в отчаянии страдали и мучились, но перед вооруженною и организованною толпой переживали горе, лишь скрепя сердце; третьи, не постигая, как все это могло происходить столь постыдно, нагло и безнаказанно, плакали…

Тем не менее, уже и в этот период бунта, не было недостатка в мужественных сердцах и суровых угрозах. Но безумие, неизменно тяготеющее над еврейством, стихийно увлекало его к той каре, которая, в результате, составляет его заслуженный, конечный удел…

X. Вскоре, еще шайка «освободителей» на руках принесла только что освобожденного из острога Ратнера. Выйдя на балкон, он облобызался с Шлихтером. Затем, очевидно по их приказу, с наружной стороны балкона были сломаны Царские вензеля, — несколькими евреями и «шаббесгоями», причем, в особенности, старался какой-то подвязанный, рыжий жид.

В качестве «народного предводителя», Ратнер, дерзостью и цинизмом, оставил за собою даже Шлихтера. Свидетели на суде, при закрытых дверях, утверждали, что речи Ратнера были ещё бесчестнее и возмутительнее, если это возможно, чем то, что говорил Шлихгер.

Некоторые из свидетелей, содрогаясь в негодовании, просили освободить их от повторения наиболее позорных выражений Ратнера. Общий же смысл его речей как, впрочем, и у Шлихтера, клонился к вооруженному восстанию, ниспровержению Императорской династии и учреждению социал-демократической республики.

Террор победы кагала, — «Великой революции» во Франции, и «участь Людовика XVI» были для «народного предводителя» основными, главенствующими темами…[183]