Мифы и легенды народов мира. Т. 2. Ранняя Италия и Рим - Страница 41

– Так погибнет всякий, кто пожелает взять мой город[287]!

Похоронив брата[288] и не уронив при этом ни единой слезинки, суровый Ромул приказал подтащить сено и зажечь его. Он стал прыгать через горящее сено с такой же прытью, с какой совсем недавно его несчастный брат прыгал через стену. Его примеру последовали все участники похорон. Надо было очистить себя от братской крови и прикосновения к мертвому телу. С тех пор 21 апреля каждого года римляне отмечали день рождения города праздником Палилии. Собиравшиеся со всей округи прыгали через зажженное сено и угощались на открытом воздухе сельской пищей.

История города на Тибре началась, таким образом, с убийства и похорон. Город же по Ромулу стал называться Рома[289].

Совсем еще юный город имел уже имя, стены. Был у него и царь. Но ему не хватало населения. Ромул с присущим ему умом государственного мужа нашел выход из положения. Он объявил, что Рим открыт для всех, кому невмоготу жить в своем городе, в своем племени, переносить установленные порядки, подчиняться старинным обычаям. К тому же на одной из вершин холма, который впоследствии стал называться Капитолием, между двух священных деревьев было сооружено убежище, очищавшее от преступлений и дававшее неприкосновенность. И в короткое время в город нахлынула масса изгнанных и преследуемых, но также беглых рабов, разбойников и искателей приключений.

Сначала Ромула удивляло, что в любое время дня на окружавшей его город стене можно было видеть мужей, глазевших на расстилавшуюся между холмами низину. Но потом он понял, что привлекало взоры его подданных. Это были сабинские босоногие девы, спускавшиеся со своих холмов с кувшинами на плечах, чтобы набрать воду, или гнавшие на выпас скотину. Не долго думая, призвал к себе Ромул самого храброго из воинов Гостия Гостилия и обратился к нему с такими словами:

– Ты уже не раз показывал храбрость в бою. Теперь тебе, Гостий, предстоит доказать, что смелости твоей не уступает красноречие. Отправляйся к нашим соседям сабинянам[290] и латинянам, уговори их отдать своих дочерей нам в жены.

Так в Риме появился первый посол, и родовое его имя удивительно соответствовало роду его деятельности.

Ведь «Гостилий» по-латыни – «чужеземный», ему приходилось иметь дело с чужеземцами.

Достигнув ближайшего города, посланец Ромула вручил обступившим его старейшинам подарки и изложил просьбу, подкрепляя по укоренившейся привычке слова энергичными рубящими жестами.

Выслушав предложение, старейшины сердито замотали седыми головами и бородами:

– Убирайся-ка поскорее из нашего города, пока боги не обрушили на тебя гнев. Поищи для твоих женихов воровок и развратниц в другом месте!

Такие же и подобные речи пришлось Гостилию выслушать всюду, где он побывал. Вернувшись в Рим, он сокрушенно доложил царю о неудаче:

– Лучше бы мне не покидать города! Чего я только не наслышался за эти нундины[291]. Меня не только прогоняли, но и требовали возвращения исчезнувших овец или вырытой из участков репы. Ибо если что-либо пропадает на всем пространстве между Тибром и Альбанскими горами, это считают делом рук наших молодцов.

– Я прикажу никого не выпускать из города! – воскликнул помрачневший Ромул.

– На природу не наложишь запоров. К каждому не приставишь стража, – отозвался Гостилий. – Пока они воруют овец, а потом дело дойдет до женщин.

– Прекрасная мысль! – сказал царь, шлепнув себя ладонью по лбу. – Отправляйся к чужеземцам с вестью, что я приглашаю их в гости, что их ждет великолепный стол и не менее великолепное зрелище.

На даровое угощение стеклось множество соседей. Явились жители Ценины, Крустумерия, Антемны и других латинских городов. Но более всего было охочих на даровщину сабинян. Они пожаловали с женами и детьми, а также с объемистыми холстяными мешками, рассчитывая на царские дары. Разглядывая выставленные перед стенами деревянные столы с яствами, они щелкали языками, выказывая удивление радушию тех, кого считали ворами и отъявленными разбойниками.

После пира, как обычно, начались игры. Загудели бараньи рога, и из ворот шумно выступила праздничная процессия, возглавляемая самим Ромулом. Затем на мулах, украшенных цветами и пестрыми лентами, вывезли царские дары. Сабиняне поторопились открыть свои мешки, и в этот момент Ромул дал условный знак, и римляне, как волки, ринулись на девушек, выбирая, какая покрасивее или просто какая попадется.

С воплями и проклятиями отцы и матери похищенных покинули луг, призывая на головы римлян гнев богов. Не меньшим было возмущение самих дев. Сбившись в кучу, как овцы, они не подпускали юношей к себе, выказывая к ним полное презрение. Пришлось самому Ромулу обратиться к будущим римлянкам с первой речью, достойной той мудрости, с какой он отыскал римлянам жен:

– О девы! Не по своей вине нам пришлось применить к вам мужскую силу. Я посылал свата, но он натолкнулся на высокомерие ваших отцов, оскорбивших не только нас, но и небожителей, покровительствующих браку. Вам нечего опасаться. В моем городе вы будете не прислужницами, не рабынями, а законными женами, а затем и матерями. И будут вас называть матронами. Предоставьте же повелителям не только свои тела, но и души, разделите с ними заботы по дому. Они же дарованными им богами средствами постараются успокоить вашу тоску по родительскому дому.

На многих дев эта речь подействовала, и они покорно побрели в хижины избравших их мужей. Среди них была и Герсилия, доставшаяся Ромулу. К тем же, кто упорствовал, не подпуская к себе и продолжая кусаться и царапаться, была применена испытанная лесть: упрямиц уверили, что выбор вызван внезапной страстью и единственный выход – удовлетворить ее[292].

Похищая дев, Ромул надеялся, что сабиняне в конце концов без боя признают его власть. Но царь сабинян Тит Таций был непримирим. Не поддаваясь скоропалительному гневу, он упорно собирал силы, чтобы нанести по Риму точный и грозный удар. Видя, что Ромул берет верх не только храбростью, но и коварством, Таций решил ему в этом не уступать.

Была у начальника римской крепости дочь – красавица Тарпея, жившая вместе с отцом[294]. В ее обязанности входило приносить воду из родника под скалою. Как-то раз, когда она, босая, в домотканом одеянии, с грубым кувшином на голове, спускалась с холма, ее узрел царь сабинян Тит Таций, поивший коня. Встретившись с ним взглядом, Тарпея была охвачена ранее незнакомым ей чувством. Кувшин упал с ее головы и разбился. Она же, раскрасневшись, как мак, помчалась по склону холма, даже не по тропинке, а напрямик, через кусты ежевики.

В разорванной тунике, с расцарапанными в кровь руками явилась дева домой. И сколько ее ни спрашивали, что с ней случилось, она молчала.

С тех пор, укрывшись от всех, Тарпея оживляла в своей памяти встречу у источника, вспоминала лицо незнакомца и золотые браслеты, охватившие запястье его левой руки.

Тит Таций, давно уже думавший о том, как завладеть самым высоким и крутым холмом в излучине Тибра, также не забыл этой встречи. Через своих людей он выведал, что дева, встреченная им у источника, – дочь начальника крепости. Поведение ее не оставляло никаких сомнений, что она в него влюблена. И подослал коварный сабинянин к деве своего слугу, обещав через него взять ее в жены, если она ночью откроет ворота крепости.