Мифы древней Скандинавии - Страница 52

Но и в сагах есть удивительная история о том, как прекратился обычай убивать жен на похоронах мужей. «Книга Плоского острова» рассказывает, как жена шведского конунга Эйрика Сигрид оставила его. Это был тот самый преданный Одину герой, который пообещал отправиться к богу через десять лет после дарованной ему победы. И знатная дама, чье имя подходило для настоящей валькирии, получившая прозвание Гордой, заявила, что не хочет последовать за ним в могилу. Она действительно пережила Эйрика и вышла замуж за датского конунга Свейна. О ее поступках еще не раз придется вспоминать — эта дама не уступала в решительности и гордости современным ей конунгам.

Но вернемся к смыслу самих погребальных действ. Ибн-Фадлан узнал, что русы считали недостойным оставлять человека в могиле на съедение червям. И это был не просто предрассудок — за этим убеждением стояла целая мифология.

В «Саге о Харальде Прекрасноволосом», знаменитом конунге из рода Инглингов, объединившем в первой трети X века Норвегию (бежавшими от него норвежцами была заселена Исландия), Снорри Стурлусон рассказывает об обычае, которого долго придерживались скандинавские конунги. Харальд ездил по всей стране по пирам (они назывались «вейцла»); это был не только праздник, сколько форма подати, — конунг с дружиной кормился так в подвластных землях. Но пришло время главного праздника середины зимы — йуля (теперь у скандинавов так называется Рождество), и конунг уже сел во главе стола, как вдруг явился некий человек, попросивший Харальда выйти к нему. Харальд разгневался было, но узнал, что это был некий финн по имени Сваей, которому конунг сам разрешил поселиться неподалеку. Он вышел к своему вассалу — и совершил ошибку. Мы знаем (в том числе из русской традиции), что новогодний праздник — святое и одновременно страшное время, время возобновления календарного цикла, когда открыты все миры, и нечистая сила выходит из преисподней. Это время гаданий и колдовства. Колдовством славились и финны, в том числе зазвавший к себе Харальда.

Харальд вошел к нему в дом, и конунга встретила красавица Снефрид, дочь Сваей, она, как и положено, поднесла конунгу кубок, полный меда. Как только Харальд выпел заговоренный напиток, он воспылал страстью к Снефрид, но Сваей потребовал, чтобы конунг обручился с финской красавицей.

Харальд женился на Снефрид и забыл с ней о своих владениях и обо всем, что престало конунгу. Она родила ему четверых сыновей, но затем умерла. Но и на смертном одре она была прекрасна, и румянец не оставил ее. В тоске конунг сидел три года у ее роскошного погребального ложа, напрасно ожидая, что она оживет. Люди боялись за его рассудок, и один из хитроумных дружинников посоветовал конунгу переменить подушки и драгоценные ткани, на которых покоилась умершая. Но как только ее подняли с ложа, страшный запах разложения распространился в покоях. Тогда, наконец, ее положили на погребальный костер, и тело красотки тут же посинело, и из него повыскакивали змеи, ящерицы, жабы и прочие гады.

Когда колдунья была сожжена, к Харальду вернулся разум, и он даже прогнал своих сыновей. Правда, потом конунг вернул неповинных детей, и в стране воцарился мир и были хорошие урожаи.

Рассказ саги о финской колдунье напоминает позднейшие рассказы о ведьмах и колдунах, которых надо было сжечь, чтобы уничтожить их вредоносную силу. Но эта вредоносная сила заключалась и в гадах, которые питались разлагающимся трупом. В мифе о происхождении карлов — не слишком дружественных богам существах — говорится, что они возникли из червей, размножившихся в теле убитого первого великана Имира. Но пожиравшие трупы чудовища преисподней — дракон Нидхёгг и прочие — были еще зловредней. Погребенные в земле — преисподней — мертвецы были их пищей и, значит, придавали им силы; те же мертвецы Хель, которая сама походила на разлагающийся труп, должны были стать союзниками чудовищ в день Гибели богов — сразиться с эйнхериями Вальхаллы.

Итак, на первый взгляд, обряд сожжения — очищения от умершего и разлагающегося тела — был обрядом небесного Асгарда, погребенные же в земле мертвецы должны были присоединиться к полчищам чудовищ.

Недаром в «Саге об Инглингах» сам Один устанавливает погребальные обряды, и главный из них — трупосожжение. Умершего нужно было сжигать вместе с имуществом (и русы в описании Ибн-Фадлана следовали этому завету), и каждый приходил в Вальхаллу с тем, что было с ним на костре или было ранее зарыто в землю — принесено в жертву. Многочисленные клады монет арабского и западноевропейского серебра, зарытые в эпоху викингов, иногда считаются не свидетельством денежного обращения в Скандинавии, а именно кладами. Пепел же следовало бросать в море или зарывать в землю, в память о знатных людях — насыпать курган, о людях, достойных памяти, ставить памятные камни.

Сам Один, пишет Снорри, умер от болезни в Швеции. Это значило, что «бог» недостоин Вальхаллы! Этого хитроумный правитель шведов, конечно, допустить не мог и велел перед смертью пометить себя острием копья — подобно тому, как некогда мифологический и бессмертный Один пригвоздил себя копьем к мировому дереву. Таким ритуалом Один не только уподобился павшему в битве, но и присвоил себе власть над всеми павшими. Он сказал, что отправляется в Асгард, где будет жить вечно и принимать там своих дружинников. Бог был сожжен на костре, и сожжение было пышным: шведы верили, что чем выше поднимется дым от погребального костра, тем выше займет на небе место умерший.

Мы видели, что русский вождь, умерший далеко на Востоке — на Волге — следовал этому завету. Ему следовали и русские языческие князья X века, огромные курганы которых, подобные курганам Инглингов в Швеции, высились возле древнерусских городов — Киева, Чернигова, Смоленска. Археологи нашли в этих курганах остатки ладейных заклепок на кострище, а в центре кургана располагался котел с костями и шкурами козла; вокруг него стояли погребальные урны, куда были сложены останки сожженных на костре, — они получили новое вечное тело и мыслились присутствующими на загробном пиршестве! Мы знаем, что это пиршество было вечным, потому что в котле не иссякала чудесная пища — залогом тому были сохраненные кости и шкуры жертвенных животных. В самом большом древнерусском кургане — Черная могила в Чернигове — рядом с таким котлом располагалась пара огромных питьевых рогов с роскошными серебряными оковками и маленькая бронзовая статуэтка божка, держащего себя за бороду. Весь этот пиршественный комплекс был накрыт грудой доспехов и представлял собой настоящую модель Вальхаллы.

На другом конце великого пути из варяг в греки, в центре Швеции — области Уппланд (столицей которой и был город Упсала) у города викингов Бирка — был раскопан большой курган одного из Инглингов, также сожженного в ладье. На кострище тоже стоял котел, но не кости воскресающего жертвенного животного были сложены в этот священный сосуд. Там хранились останки самого сожженного конунга, а сверху был положена девичья коса… Археологи обнаружили страшное свидетельство правдивости слов арабского путешественника, описавшего обряд похорон на Волге.

Неудивительно, что правители Швеции и Руси в X веке следовали завету Одина: ведь, возможно, они принадлежали одному роду — роду Инглингов, а родоначальником этого рода и почитался предок Фрейра — Один.

Удивительно другое: прямой потомок Одина, его сын Фрейр, был сожжен по всем правилам — со всем имуществом и даже с женой — на костре, разведенном на его собственной ладье, но ладья эта отправилась не в Вальхаллу (ведь сами похороны проходили в Асгарде), а в мрачную преисподнюю — Хель. Мы можем понять, почему в «Младшей Эдде» боги должны были не вытащить ладью на сушу, чтобы установить на костер, а, наоборот, спустить в море: для мифологического рассказа важна была эта идея загробного путешествия, странствия Бальдра сначала через воды мирового океана, отделявшего Асгард и Мидгард от внешнего мира чудовищ и преисподней, а потом, уже на взнузданном коне, ко двору Хель. Но значит, сожжение умершего не обязательно приводило к путешествию на небо — путь с погребального костра (или прямо с погребальным костром, уплывающим на ладье Бальдра) мог вести в преисподнюю — «вниз и к северу».