Мифы древнего мира - Страница 18

Основателем индийского государства был Киаксар. Он простер владычество до Малой Азии и напал на царство лидийское, находившееся под властью одного из преемников Гигеса – Алиатта (625–568). Шесть лет продолжалась безрезультатная война. Когда войска в очередной раз бросились друг на друга, наступило солнечное затмение, нагнавшее такой ужас на сражавшихся, что они прекратили битву и пожелали заключить мир. Мир был заключен, и границей между мидийским и лидийским государством стала р. Галис. Чтобы еще более упрочить мир, Алиатт выдал свою дочь Ариенис за сына Киаксара – Астиага. Оба государя скрепили дружбу тем, что прокололи, по тогдашнему обычаю друг другу руки и пили вытекшую из ран кровь. Последние годы царствования Киаксара прошли в мире; он умер в 596 г. Когда Астиаг вступил на престол отца, Мидия простиралась от Иранской пустыни до восточного берега Галиса.

Астиаг вел чисто восточную роскошную жизнь. Окруженный многочисленным двором, он охотился в лесах, окружавших его дворцы или тянувшихся на границах пустыни. Воинственные наклонности были ему чужды, и народ его также начал отвыкать от военного дела. Астиаг не имел наследника, поэтому престол ему пришлось передать дочери Мандане или ее детям. Эта дочь была выдана замуж за отцовского подданного персидского князя Камбиза. От этого брака родился Кир, будущий основатель всемирной Персидской монархии.

О детских и юношеских годах Кира историк Геродот сохранил предание, с помощью которого старался доказать неизбежность судьбы, предопределенной человеку и непреодолимость гения, предназначенного для великих подвигов. В 1-й год супружества Камбиза с Манданой Астиагу приснился сон, что из утробы его дочери вырастает виноградная лоза, осеняющая собою всю Азию. Толкователи объяснили этот сон Астиагу в том смысле, что дитя Манданы со временем будет царствовать вместо него. Тогда царь вызвал дочь к себе, чтобы убить дитя, которое она должна была родить. Как только родился Кир, Астиаг позвал к себе Гарпага, верного друга-мидянина, и сказал ему: «Дело, которое я поручаю тебе, исполни со всем усердием и не обмани меня! Возьми мальчика, которого только что родила Мандана, в дом свой и убей его. Затем похорони его, как сам пожелаешь». Гарпаг отвечал: «До сих пор ты не мог найти во мне ничего достойного осуждения, и я остерегусь провиниться перед тобой и в будущем; а так как ты желаешь, чтоб это совершилось, долг мой – послужить тебе в этом со всем старанием». Затем Гарпаг получил ребенка и с плачем отправился к себе домой, где и рассказал жене все, что говорил ему Астиаг. Тогда жена спросила: «Что же ты предполагаешь делать?» Гарпаг отвечал: «Не то, что приказал Астиаг. Я не убью ребенка, как потому, что он мне сродни, так и потому, что Астиаг стар и не имеет мужского потомства. Когда со смертью ребенка правление должно будет достаться дочери, сына которой он хочет умертвить моими руками, чего же останется ждать мне, как не величайшей опасности? Однако ребенок ради моей безопасности все-таки должен умереть; поэтому убийцей его должен быть кто-нибудь из людей Астиага, а не из моих». Сказав это, Гарпаг тотчас послал за одним пастухом Астиага, который, как ему было известно, пас стадо в горах, изобиловавших зверями. Горы эти лежали к северу от Экбатаны, у Черного или, скорее, у Каспийского моря; здесь Мидия очень возвышенна и гориста, а остальные части ее ровны и плоски. Пастух поспешно явился, как было приказано, и Гарпаг сказал ему следующее: «Астиаг приказывает тебе взять этого мальчика и закинуть его в такое место, где горы всего дичее, чтобы он как можно скорее погиб. Сверх того он приказал мне еще сказать, что если ты не убьешь его, а где-либо и каким-либо образом сохранишь, то он поступит с тобою самым жестоким образом. Я сам потом посмотрю, куда ты кинешь ребенка». Пастух выслушал, взял дитя и возвратился с ним в хижину. Между тем жена его была в страшном беспокойстве, ибо не знала, зачем Гарпаг посылал за мужем. Когда пастух вернулся, жена спросила его, зачем так поспешно призывал его к себе Гарпаг. Он отвечал: «О, жена! Прибыв в город, я увидел и услышал там такие вещи, что не желал бы, чтобы они случились с нашим господином. Весь дом Гарпага был полон горя. Испуганный вошел я туда. Войдя в дом, я увидал лежащего ребенка, барахтающегося, плачущего и разодетого в золото и разноцветное платье. Увидев меня, Гарпаг приказал мне как можно скорее взять дитя, унести его и кинуть в такое место, где горы полны диких зверей, прибавив, что Астиаг жестоко разгневается, если я этого не исполню. И я взял ребенка и унес его, уверенный, что он принадлежит кому-нибудь из домашних, ибо никак не мог сообразить, откуда он родом. Однако я удивлялся, что одет он в золото и дорогое платье и что в доме Гарпага стоны и плач. Дорогою я узнал все дело от слуги, провожавшего меня из города и вручившего мне ребенка, а именно: это дитя Манданы, дочери Астиага и Камбиза, и Астиаг приказал умертвить его. Вот он». С этими словами пастух раскрыл ребенка и показал ей. При виде большого и прекрасного дитя жена пастуха заплакала и, обнимая мужу колени, просила не губить его. Пастух возразил, что он не может его оставить: придут соглядатаи Гарпага посмотреть, исполнил ли он приказание, и если узнают, что не исполнил, он сделается несчастным. Когда жене пастуха не удалось упросить мужа, она сказала ему так: «Если я не могла убедить тебя не губить его, сделай так, чтобы действительно оказалось, будто его бросили. В отсутствие твое я родила ребенка, но только мертвого. Так возьми его и брось! А мы воспитаем ребенка дочери Астиага как своего. Так тебя не обвинят в непослушании господину и нам самим не будет дурно. Мертвое дитя получит царское погребение, а живое не потеряет жизни». Рассудив, что жена дает очень хороший совет, пастух тотчас с нею согласился. Отдал жене предназначенное к смерти дитя, одел в его платье и положил в ящик мертвого ребенка, отнес немедленно в горы и оставил там в самом диком месте. На 3-й день, оставив вместо себя подпаска, он пошел в город и, придя к Гарпагу, сказал, что готов показать труп младенца. Гарпаг послал вернейших телохранителей, приказав удостовериться и похоронить ребенка пастуха; другого же, названного впоследствии Киром, взяла к себе жена пастуха и дала ему другое имя.

Когда мальчику исполнилось 10 лет, тайна раскрылась. В деревне, где находились стада, он играл с погодками. Мальчики в игре выбрали его, мнимого пастуха, царем. Одним он приказал строить дома, другим быть его телохранителями, иным – «очами царя», некоторым поручил докладывать дела. Один из игравших мальчиков, сын знатного мидянина Артембара, не исполнил приказания Кира и был схвачен и наказан. Возмущенный таким недостойным обращением, мальчик поспешил в город и пожаловался отцу на то, что он вытерпел от Кира. Он говорил, однако, не о Кире: последний не имел еще этого имени, – а о сыне пастуха. Разгневанный Артембар в сопровождении сына отправился к Астиагу и, пожаловавшись ему, что сын вытерпел от недостойного, сказал: «О, царь! Так осрамлен я сыном пастуха!» – и обнажил при этом у мальчика спину. Когда царь увидал это и выслушал рассказ, он приказал дать мальчику удовлетворение, сообразное положению его отца, и позвать к себе пастуха и его сына. Когда оба явились, Астиаг, взглянув на Кира, сказал: «Ты, такой мальчишка! Как смел ты так поступить с сыном моего первого сановника?» Кир отвечал: «О, государь! Я поступил с ним по праву. Наши мальчики, между которыми был и он, выбрали меня в игре царем; другие исполняли то, что им было приказано; этот же был непослушен, за что и был наказан. Если же я виноват, ну так вот я стою здесь». Когда мальчик сказал это, Астиаг тотчас узнал его. Черты лица показались ему похожими на собственные, а манеры – благородными. Он сопоставил и возраст мальчика. Пораженный этим, он долго оставался безмолвным. Придя, наконец, в себя, он отпустил Артембара, обещав ему всевозможное удовлетворение. Оставшись наедине с пастухом, он спросил, кто ему дал мальчика. Пастух отвечал, что это его сын, и мать его еще жива. Астиаг возразил, что он нехорошо делает, добровольно подвергая себя большому наказанию, и подал знак телохранителям схватить его. Когда пастуха хотели уже вести наказывать, он открыл истину, рассказав, как все было, и просил за это его помиловать. Как только пастух раскрыл истину, Астиаг более не сердился на него. Но, воспылав страшным гневом против Гарпага, он приказал телохранителям привести его к себе. Гарпаг предстал пред ним, и Астиаг спросил: «Как умертвил ты мальчика, ребенка моей дочери, которого я передал тебе?» Гарпаг, увидя пастуха, не пошел путем лжи, на котором мог быть изобличен, а сказал: «О, царь! Получив ребенка, я подумал, как должен исполнить твою волю, чтобы остаться пред тобой правым. Поэтому я так поступил. Я позвал этого пастуха, передал ему ребенка и сказал, что ты приказал умертвить его. И, говоря это, я не лгал, ибо таково было твое приказание. Но я передал ему ребенка и приказал бросить его в самое дикое место в горах и оставить там, пока не умрет. При этом я всячески пригрозил ему, если он этого не исполнит. Когда во исполнение твоего приказа ребенок умер, я послал самых верных моих служителей удостовериться в смерти ребенка и похоронить его. Вот как происходило дело и как умер мальчик». Хотя Гарпаг откровенно рассказал всю правду, Астиаг все-таки остался недоволен его поступком. Затаив неудовольствие, он рассказал Гарпагу все, что услышал от пастуха, и в заключение сказал, что мальчик жив, и он такой оборот дела признает совершенно справедливым. «Ибо, – продолжал он, – мне было очень прискорбно, что так поступили с мальчиком, и к тому же я не мог оставаться нечувствительным к упрекам дочери. По счастью, все устроилось хорошо, и я желаю, чтобы ты прислал ко вновь обретенному мальчику сына. Затем я хочу возблагодарить богов за его спасение и желаю, чтобы ты явился к моему обеду». Услышав такие речи, Гарпаг бросился к ногам царя, а затем отправился домой, полный восторга, что его недосмотр окончился так благополучно и в заключение счастия он приглашен даже к царскому столу. Вернувшись к себе, он тотчас послал за своим единственным 13-летним сыном и приказал ему отправиться во дворец к Астиагу и делать там все, что тот ему прикажет. Сам же с радостью рассказал жене обо всем, что с ним случилось. Но когда сын Гарпага пришел к Астиагу, царь приказал убить его, разрезать на куски, один сварить, а другие зажарить и держать наготове. Наступило время обеда, явились приглашенные и с ними Гарпаг. Всем гостям и самому Астиагу подали баранину, а Гарпагу – мясо его сына, за исключением головы, ног и рук, которые были положены в закрытую корзину. Когда Астиагу показалось, что Гарпаг насытился, он спросил, по – нравилось ли тому кушанье. Гарпаг отвечал, что оно ему очень понравилось. Тогда ему подали корзину и предложили взять из нее то, что он пожелает. Гарпаг послушался, открыл корзину и увидал в ней останки сына. При виде их он не содрогнулся и по возможности сдержал себя. Астиаг спросил, знает ли он, мясо какого животного ел. Гарпаг ответил, что знает и, по его мнению, все, что ни делает царь, – справедливо. Затем взял останки сына и отправился с ними домой, чтобы предать их погребению.