Миссия сдвига на Фа# - Страница 4

– А чёй-то мы сразу шьём мне такой диагноз, а, профессор? – глядя на Станиславского недобрым помутневшим взором, возмутился индеец.

– Кто, собственно, сказал, что я, дон Хулиан, прежде чем родиться в Центральной Америке, не мог княжить в древней Руси? Может я по батюшке Юрьевич?! Снопов, чё сидишь?! Давай, поддерживай собутыльника!

– Простите, конечно, многоуважаемый учитель Хуана Матуса, но я, пожалуй, приму сторону Константина Сергеевича. Даже на мой неопытный взгляд ваша фантазия зашла слишком далеко.

– Ты что делаешь, а? Говорю, – давай, вызволяй бутылку у академика! А ты?! Верю – не верю…

– Так, значит, вас звать Хулиан Юрьевич? И вы утверждаете, что вы – сын Юрия Долгорукого?! – не унимался Константин.

– Да, утверждаю на полном серьёзе.

– Не-а! Вот это – враки! В летописях нет упоминания о сыне Гюрги с таким именем. У славян таких имён не было!

– Да ну! – притворно удивился Хулиан, повернув к Снопову своё скуластое лицо, с миной удивлённого идиота.

– А вот спорим, что это одно из самых популярных славянских имён, даваемых наставнику в момент посвящения неофита в мистерии!

Чёрные очи застывшего с протянутой рукой Хулиана Юрьевича в упор глядели на недоверчиво улыбающегося читателя Кастанеды, и, чем дольше Константин смотрел в мутные хмельные зрачки индейца, тем больше пьянел сам. Льющаяся из них властная сила не давала ему отвести взор.

«Да что же я так нагрузился-то! Как же я за руль-то… Хорошо, что Иринка взяла права… Вы уже оба, не, четверо, ой, сколько народу-то собралось!» – вяло ворочая языком, Снопов попытался прилечь на скамейку.

Станиславский сделал индейцу едва уловимый знак рукой. Тот моментально вышел из образа захмелевшего пьяницы и устремился на помощь Константину Дмитриевичу. Убедившись, что мозги клиента в ступоре, а его тело вот-вот обретёт состояние грузной недвижимости, со словами: «Сеня, нам пора освежиться!» он увлёк Снопова к краю обрыва.

Порыв ветра ударил отрезвляющей прохладой в раскрасневшееся лицо Кости.

– Смотри, красота-то, какая! – взмахнув руками, словно орёл крыльями, дон Хулиан ловко поднырнул под плечо застывшего с распахнутыми объятиями Константина Дмитриевича и заиграл на своей флейте «Полёт кондора».

Панорама, открывшаяся взору Снопова, завораживала. Внизу неспешно катила свои гладкие зеркальные воды река Клязьма. Над ней бесшумно скользили по парящей эстакаде авто. Будто соперничая с далёкими бензиновыми букашками, ласточки, расправив крылья, нарезали круги над долиной реки.

В следующую секунду Константин понял, что летит с обрыва кубарем вниз.

Хмель – как рукой сняло! Сердце бешено колотилось, а мозг отстранённо считал кувырки:

«Песок – небо, трава – небо, щебёнка, твою мать!!!»

– Во народ пошёл! – проговорил Хулиан, провожая, закубырявшего вниз по холму Костю отстранённохолодным взглядом.

– Что случилось коллега? – отозвался Станиславский.

– Знаете, о чём он сейчас думает, профессор? Ему – до смерти четыре шага, а он гадает: спёр я у него ключи от машины, прежде чем сбросил под откос, или нет?

– Наш человек! – покачал головой Алексеев. – Да… Автомобильный синдром окончательно закрепил точку сборки москвичей в мире колеса времени.

– Ничего, ещё один кульбит, и мы её сейчас оттуда вышибем! – прорычал Хулиан.

– Обрыв! – закричал Костя, рухнув, после очередного кувырка, в разверзнувшуюся под ногами бездну.

Паника сменилась ударом тока в солнечное сплетение и рывком за лопаточную область назад вверх, навстречу сияющему солнцу.

Константин явственно ощутил себя парящим над долиной Клязьмы, подобно воздушному змею, и летящим кубарем под крутой откос, одновременно.

– Кья-кья-кья! Взвейтесь соколы орлами! Да здравствует, Великий Вождь и Учитель всего трудового индейского народа, товарищ Кецалькоатль! Ура, товарищи! !! – неслось откуда-то сверху.

– Верю! Верю! – радостно вторил снизу голос Станиславского.

– Так тебя, Большое Гнездо, видимо за это прозвали Хулианом? – Алексеев хитро сощурился, глядя сквозь пенсне на собеседника.

– Да и «гнездом» тоже за это, – усмехнулся индеец.

– Бывалыча, подведёшь ни о чём не подозревающего кандидата к этому обрыву, и как дашь ему хорошего пинка из гнезда, так сказать! А он летит, и склоняет моё «имя» во всех вариантах. С этой горки у меня кто только ни летал! И все кричали в полёте именно «Хулиан!». Правда, зачастую, по слогам. Мне сдаётся, что современное «хулиган» это видоизменённое моё нагвальское прозвище.

– Что ж, думаю, для такой роли другое вряд ли подойдёт! – согласился с собеседником Станиславский.

– Техника расщепления сознания стара как мир. Имя Хулиан, видимо, такое же старое, – резюмировал индеец.

Став на самый край обрыва, дон Хулиан задумчиво наморщил лоб и скривил рот, словно что-то рассчитывал в уме.

– В нашем деле, ведь, что главное? – наконец, проговорил он. – Главное – с градусом не ошибиться!

При этих словах индейца Алексеев поднял стоящую у ног бутылку и начал внимательно изучать этикетку.

– Да нет, профессор! Я не об этом. Это я про уклон, конечно! – рассмеялся Хулиан. – С отвесного склона – кости переломает, а с пологого – испуга не будет. А без шока мозг не отключить, и до центра восприятия эфирного дубля не добраться. М-да-а! Люди и в средневековье-то не хотели замечать дырки и ляпы на холсте реальности. А уж современному замороченному человеку не то, что остановить мир, чтобы познать его дискретность и многомерность, самому остановиться некогда. Мало им этой доминантной морочащей действительности, так они ещё вторую придумали, – кино, телевидение, интернет! Времени на то, чтобы потыкать носом в сумерки полотно с изображением очага, не остаётся совсем. Вот потайная дверца-то и заржавела.

– Согласен, мой друг! – кивнул Константин Сергеевич. – Сейчас живут пленники Сатурна, обреченные на круг сансары. Они безраздельно верят в непрерывность и исключительную достоверность окружающей их круговерти. Эх! Слепые поводыри слепых… Если бы люди понимали, что они только актёры! Они непременно попытались бы заглянуть за занавес. Но собственная важность и погоня за успешностью окончательно заморочили им головы.

– И без прыжка в бездну из рамок обыденного восприятия тут не обойтись. Добровольно никто не желает менять сытую привычную канитель на неопределённую вечность, – подытожил индеец.

– Лично я, как режиссер и гуманист, за имитацию такого прыжка, – проговорил профессор, поправляя пенсне, – но, со стопроцентной достоверностью! Главное – полнота переживания, а не реальная физическая угроза жизни.

– Имитация – это здорово! Но требует много энергии и двух Нагвалей. А я поклонник действия и разумных энергетических затрат. Жить захочет – выплывет, а кому сгореть, тот не утопнет!

– Это верно, но ужасно не эстетично, коллега, – поморщился Станиславский.

Константин Снопов проснулся в своей старой квартире под номером 9, расположенной на третьем этаже хрущёвской пятиэтажки, спрятавшейся от рёва снующих по Большой Черкизовской машин за широкие спины высоток.

– Так это был сон! Ну, ва-аще! – Да здравствует День ВДВ! Фу-у-х! – Костя сел на кровати и провёл ладонями по лицу, закрывая зевающий рот. Не успел он толком осмотреться, как в комнату вошёл Алексеев.

– Ну как, пришёл в себя, да?

Константин тряхнул головой и ущипнул мочку уха. – Ничего не понимаю. Опять вы? Но я же, уже проснулся?!

– Да-да. Это так, – Станиславский подошёл к окну, отодвинул тюлевую занавеску и задумчиво посмотрел на улицу.

– Эх, снег-снежок, белая метелица! Понимаете, тёзка, вы сейчас как в песне Глинки «Жаворонок» – между небом и землёй. Мир, который вы видите, также реален, как мир вашей повседневности, но задержаться в нём вы сможете только до того момента, пока не сойдёт на нет полученный вами от нас энергетический заряд. Золушку помните? Только пока часы не пробили 12! – голосом феи проговорил Алексеев, – так и у вас свои 12.