Мгновенье славы настает Год 1789-й - Страница 65

Патриотическая посуда французской революции: фаянсовые тарелки, специально выпущенные к знаменательным событиям тех лет: но порыв был явно сильнее грамотности, и грубые орфографические ошибки в надписях на тех тарелках — очень яркий отпечаток простонародных чувств: например, фраза “Je suis bougrement patriotte” (то есть “я дьявольский патриотт” — именно так, патриотт с двумя “т”!).

Впечатляющи изображения и надписи тех лет: народ, выбрасывающий королевские гробы из древней усыпальницы в Сен-Дени; доктор Жозеф Гильотен и рядом его главное изобретение — во всей подлинности сама “мадам Гильотен”, как называли веселые французы изобретенную доктором машину для отделения головы от туловища… Попутно сообщается, что врач Гильотен возмущался старинным “неравенством в казнях”, когда аристократу отрубали голову, а бедняков вешали: отныне все равны перед гильотиной, и мы уходим в уверенности, что познакомились с новым инструментом демократии (но сколь характерно, что сконструировал его тот, кто приносил клятву Гиппократа!..).

Король Людовик XVI и его семья: вот коронация, король в горностаевой мантии, лицо умное, вдохновенное и, насколько мы понимаем, сильно приукрашенное по сравнению с натурой; поодаль же бюст Людовика XVI: лицо утратило возвышенную надменность, но исполненно ласковой доброты, — оказывается, это первые годы революции, когда монарх вынужден был даровать своему народу конституцию, и народ (в лице скульптора) считает его добрым, идеальным (таким же, как в конце радищевского письма “другу, жительствующему в Тобольске”). Народ, конечно, помнит, что король уступил лишь после штурма Бастилии, но — как бы “желает забыть”.

Портрет Людовика XVI за три дня до казни

Наконец, третье изображение того же короля, сделанное на серой бумаге, — Людовик за несколько дней до казни: лицо простое, осунувшееся, очень печальное и по-своему (разумеется, не так, как при коронации) величественное…

Движемся от экспоната к экспонату: королева Мария-Антуанетта в трауре; мальчишка-дофин, Людовик XVII, которому недолго жить: его учебные книги по истории и тетрадки, где детским почерком с ошибками он пишет под диктовку педагога или родителей: “Пренебрегайте удовольствиями, губительными для человечности; увы! Они совершенно бесплодны”, - и внизу листа несколько росчерков пера: “Луи дофин, Луи”. Чуть дальше — гравюра тех лет: палач показывает народу только что отрубленную голову Марии-Антуанетты; напечатанные бланки приговоров Комитета общественного спасения, куда остается вписать только имя. И бритвенные тазики…

Большое и довольно понятное сходство бритвенных тазиков, которыми пользовались накануне казни и Людовик XVI, и приговоривший его Робеспьер, наводят на мысли, простые и понятные: уж слишком похожи бритвенные тазики (так же как издалека трудно отличимы конные статуи Бурбонов и наполеоновские монументы.

Выйдя из музея, узнаем, что празднование 200-летия французской революции, вообще-то говоря, уже началось: весной 1987 года мэрия Парижа устроила выставку в связи с тем, что весной 1787 года Людовик XVI, опять же, конечно, под давлением волнующейся Франции, издал декреты о веротерпимости. Французские коллеги сообщают нам о новых, впрочем очень знакомых по прежним юбилеям, спорах — какую годовщину революции считать главной? Опять же одни традиционно защищают штурм Бастилии, другие — якобинцев, а многие делают упор на “Декларации прав человека и гражданина”.

Порадовавшись нашему интересу, французы догадываются: “Мы понимаем, отчего вы расспрашиваете: хотите по судьбам нашей революции понять вашу; хотя бы приблизительно, по аналогии, представить, — какой путь пройдет ваша страна к 2117 году, когда вам будет 200 лет!”

Мы соглашаемся, что с большой осторожностью все же можно по прошлому вычислять будущее: в самом деле, французам понадобилось еще несколько революций после первой, главной, чтобы усовершенствовать свой строй, свой мир; бывали приливы и отливы, но все же два века, оканчивающиеся в 1989 году, обнадеживают: нельзя же отрицать прогресса, улучшения жизни французского народа, развития демократии. Все было, конечно, непросто, “извилисто”, стоило крови, — но шло вперед! Не так ли и мы, сделав в 1917 году полный переворот в экономических и политических отношениях, знали огромные отливы, чудовищные жертвы, — но также и приливы, революции, разумеется, очень не похожие на французские, но все же революции: 1953–1964-го годов — и вот нынешняя, с 1985-го… Повторяем вслед за Пастернаком:

— Ах! — вздыхают французы, — как хорошо было бы в 1789-м получить демократические свободы и “Декларацию прав…” без крови и казней.

Мы не остаемся в долгу и сообщаем нашим собеседникам, что один московский лектор недавно вздыхал: “Как было бы хорошо, если б в 1929 году вместо сталинских дел началась наша сегодняшняя перестройка!”

На этом мы оканчиваем наш третий эпилог, начавшийся со 150-летней годовщины штурма Бастилии.

Позволим себе только вспомнить напоследок слова того самого “русского путешественника”, Карамзина, кто 200 лет назад воскликнул:

¹ Недостаток (фр.).

² Благоприятный случай (фр.).

³ Остаток наших дней (фр.).

⁴ Общество, товарищество (фр.).

⁵ А почему же нет? (фр.).

⁶ Позабыл название (фр.).

⁷ “Нелепости времени” (фр.).

⁸ Речь идет об Иване VI (Иоанне Антоновиче), правнуке Ивана V, брата и соправителя Петра Великого.

⁹ Места недавних сильных землетрясений.

¹⁰ Подразумевается Гром-камень под копытами Медного всадника.

¹¹ Перевод Ф. Н. Арского.

¹² Одна из работ Вольтера, прогремевшая на всю Европу — защита невинно осужденного и казненного гугенота Каласа.

¹³ Крис, малайский кинжал.

¹⁴ Дух зла.

¹⁵ Темзы и Сены.

¹⁶ Гневная Венера (фр.).

¹⁷ "Пьер жестокий" (фр.).

¹⁸ Что делать? Я люблю мяте-те-тежи (фр.).