Между двумя мирами (СИ) - Страница 7

— Что? — я встал и подошел к окну, заложив руки за спину.

— Тут намедни Кнобельсдорф с Растрелли столкнулись. Пока что мирно, но на повышенных тонах обсуждая, какой именно высокий шпиль подойдет активно перестраивающейся и роющейся вглубь Москве. Но, возможны инциденты в виде мордобития и даже дуэли. И ожидаться сие может как раз на энтой ассамблее.

— Да что ты говоришь, — я улыбнулся. — Что никак не могут найти общее решение? А не задать ли им задачку вместе отреставрировать Кремль? А то что я все по чужим дворцам мотаюсь?

— Лефортово не чужой дворец, а конфискованный в пользу казны, а значит официальная резиденция государя-императора, — поджав губы, сообщил мне Митька, который берег честь короны почище меня самого.

— Уговорил, чертяка, — я хмыкнул. — Значит, Лефортово — мой дом. Но хотелось бы еще и Кремль в приличном виде получить.

— Неплоха задачка, вот только дело ли практически на святыне дать двум соперникам резвиться?

— В том-то и дело, Митька, что только так мы можем получить что-то совершенно неповторимое и уникальное. Не дешевую копию Версаля или готических замков Пруссии, а что-то свое, самобытное. Вот что, заяви меня на эту ассамблею. Что-то давненько я Фридриха не видел, пора бы поговорить о том, как ему здесь нравится. А то, он может уже домой рвется, а я и не в курсе.

В этот момент в окно что-то стукнуло. Я аж отпрянул от изумления, а когда пригляделся, то увидел сидящую на карнизе голубку. Открыв окно, я очень осторожно протянул руку к белоснежной красавице. Голубка была совсем ручная и молоденькая, сюда села, скорее всего, потому что голубятню свою не нашла. К лапке был привязан небольшой футляр.

— Вот как, интересно, — подцепив крышку футляра я вытащил плотно свернутую в рулон тончайшую бумагу. — И кому ты несла письмо? — я ссадил голубку на подоконник и развернул рулон. Письмо было отправлено из Нижнего Новгорода и адресовалось мне. Петька докладывал о своих успехах таким вот нехитрым способом. — М-да, — я посмотрел на голубку, которая в это время вспорхнула с подоконника и полетела куда-то в сторону Кремля, где, собственно и располагалась голубятня. — Это конечно быстро, но очень ненадежно. А если бы это было не мое окно, а, скажем, окно иноземного посольства? А это что означает? А, Митька? Что это означает?

— Слишком мудрено говоришь, государь, Петр Алексеевич, — Митька перебирал какие-то бумаги, вытаскивая то одну, ставя в ней отметку, беря затем другую. Я даже не пытался выяснять, что такое он делает. Мне лишняя информация не нужна, своей хватает, чтобы потихоньку с ума начать сходить. — Не знамо мне, что имеешь в виду.

— Нужен шифр, вот о чем я говорю, — свернув письмо, написанное на тончайшей рисовой бумаге, которую цинцы привезли в качестве презентов, я сунул его в карман и прошел к столу. — Так, отпиши графу Шереметьеву, что никаких по-настоящему важных дел с голубями не передавать, пока не утвердим шифр, достаточно надежный, чтобы, даже попади послание в чужие руки, сведения остались неузнанными.

— С Андреем Ивановичем обсудить такое надобно, — Митька поднялся из-за своего стола. — Дозволь письмо графу Шереметьеву отправить?

— Дозволяю, — я махнул рукой. — Что у меня сейчас?

— Встреча с Остерманом, государь, Петр Алексеевич, — Митька скрепил письмо печатью и пошел гонца искать, чтобы отправить того в Нижний Новгород к Петьке.

Еще одно нововведение, придуманное Митькой, что странно без моих подсказок — это мое расписание на день. Расписанием занимался Митька, и оно четко регламентировало все мои встречи и занятия делами. Теперь, чтобы со мной встретиться, необходимо было не просто челобитную бросить и ждать, когда мне в голову взбредет принять на аудиенции. Сейчас, необходимо было согласовать дату и время встречи с Митькой, который утверждал каждый мой следующий рабочий день в конце текущего. Кроме этого необходимо было обсудить с моим секретарем какие именно вопросы будут обсуждаться, чтобы я не выглядел слишком бледно, а успел подготовиться. Все это распространялось на все случаи, кроме тех, которые я оговаривал отдельно, как например с Берингом, которого я ждал уже как на иголках сидя. А ведь сегодня мне еще с одним монахом-расстригой разбираться придется.

— Остерман Андрей Иванович к государю, — представив посетителя, Митька дождался, когда один из гвардейцев зайдет внутрь, и только после этого закрыл двери. Вот сейчас он точно убежал курьера искать.

— Входи, Андрей Иванович, входи, да присаживайся, не стой столбом, — я указал рукой на кресло для посетителей. Сам же остался стоять. Облокотясь о спинку своего кресла. Выглядел Остерман не очень хорошо. Землистый цвет лица, залысины, потухший взгляд… Одежда была на нем надета старая, и висела мешком, значит похудел он сильно, парика на голове нет. Но старается сидеть прямо, только руки на коленях сложил, чтобы не видно было, как они подрагивают. — Вижу, бедствуешь ты, Андрей Иванович?

— Не жалуюс, государ, — а русский у него заметно улучшился, только мягкие звуки не проговаривает. Остерман оглянулся на подпирающего дверь гвардейца, ну так уголовничек же перед государем сидит, а вдруг кинется, да как покусает? — Разве я хот раз давал повод для того, чтобы меня опасатся?

— Не давал, — я покачал головой. — Но ты ведь и воровать у меня разрешения не просил, и законы как мои и за меня принимать тоже без моего уведомления подписывал. Али скажешь, что не было такого?

— Зачем позвал меня, государ? Чтоб еще раз обвинения кинут? Я и так знаю, что виноват перед тобой. Но толко перед тобой, перед Россией чист я, даже в мыслях не предавал я страну, что приют мне дала, в трудное время.

— А меня, значит, можно было, — я задумчиво смотрел на своего бывшего учителя, и думал, правильно ли я поступаю, вытаскивая его из ямы с дерьмом, где он главным золотарем Москвы сейчас трудится.

— С тобой трудно было благами не восползоватся, кои в руки как переспевшие яблоки падали. Я толко понят не могу, как пропустил момент, когда пропустил его, и ты повзрослел, да того, кто открыл тебе глаза на Долгоруких, проморгал. За них, кстати, спасибо. Если бы все не решилось зимой, разорили бы они страну, в темные века, к Московии скатили бы все начинания деда твоего и прадеда Алексея Михайловича.

— Зато откровенно, — пробормотал я, глядя на Остермана, который вместо того, чтобы упасть духом, внезапно словно снова стал тем безбашенным юнцом, который сбежал в Россию после убийства на дуэли своего обидчика. — Как тебе твоя новая служба, Андрей Иванович?

— Привыкну, — он скривился. — Понимаю, унизит поболнее хотел ты меня, государ, Петр Алексеевич, но я-то уже с жизнъю попрощался, так что, верю, что пожалел ты меня, а служба… ничего, и оттуда можно ползу найти. Да, если ест время выслушат меня, хочу совет дат, по старой памяти, да об одолжении просит.

— Любопытно, — я даже вперед подался. — И что же за совет ты хочешь мне дать, Андрей Иванович?

— Сейчас по всей Москве, да и по приказу твоему, государ, Петр Алексеевич, в других город и не толко в городах Российской империи идут строителства наподобие «Болшой клоаки», что еще из Древнего Рима пришла. Брус внес изменения, чтобы воды с улиц туда же стекали, и дороги в болота не превращалис. Это похвално, очен похвално, и правилно. Так вот, мой совет, как старшего золотара Москвы, — он хмыкнул, но мне понравилась его самоирония, — сделат отстойник в специалном месте, и туда же приказом все скотобойни перенести, и всех мертвых животных. Большую яму вырыт. Не одну, а целую систему. И известъю все пересырат, а потом закрыват накрепко.

— Постой, ты что же селитряницы хочешь сделать? — я быстро перебирал в уме возможности. — Но, для получения селитры из всей этой… — я поморщился, — много времени должно пройти.

— Есть способ ускорит процесс, — Остерман слабо улыбнулся. — Нужно костры разжигат возле ям, в них сжигат все, что от скотобойни осталос, да от туш дохлых животных. И эту золу туда же лит. Вместе с известъю. — Я внимательно изучал сидящего передо мной человека. Либих нечто подобное только в период Наполеоновских войн придумает, а тут…