Между ангелом и волком - Страница 3

Ведь когда у человека нет папы, то человеку надо уметь и лампочки поменять, и полки прибить, и даже подстричь самшитовый куст у входа в дом.

Зато потом можно и сюда. Перебирать старые вещи, к примеру – в них всегда находится что-то интересное. Старинный деревянный домик для птиц, который смастерил отец – он большой, достает Вольфи до пояса и совсем как настоящий дом. Отцовы рабочие халаты. Огромные пустые мешки из-под муки, еще военного времени. Стопка пожелтевших фотографий, на которых где-то сзади всегда фашистские кресты.

В углу сложены старые журналы – их Вольфи никогда не рассматривает, неинтересно. Под ними – какие-то тетради: вдруг мамины? Вдруг она тоже хулиганила в школе и злила какого-нибудь капеллана?

Они очень, очень старые, эти тетради, такие, что листы стали цвета кофе с молоком, если молока налить побольше. Под обложкой – аккуратным почерком, не то что его каракули, – выведено имя владельца: Роберт Дюпрей. 8 класс. Роберт. Дюпрей. Вольфи пробует на вкус иноземную фамилию. Силится представить себе старшего мальчишку, который так аккуратно писал сочинения.

Чувство, что до тебя в доме, где казалось, всегда был только ты один, с самого рождения, жил кто-то другой – странное донельзя.

Может быть, это какой-то мамин родственник, про которого она забыла рассказать? Нет, Дюпрей – с такой фамилией родственников у них точно нет.

Обязательно нужно у нее разузнать, как представится случай.

А на полях тетрадки вьются нарисованные карандашом эдельвейсы – хорошо нарисованные, видно даже, что цветочные лепестки бархатные, как в жизни. Совсем не по-мальчишечьи, не по-взрослому. Вольфи презрительно фыркает. Вот еще – цветочки! Какой-то он смешной и нелепый, этот Роберт Дюпрей.

Перед сном Вольфи нужно еще узнать, удостовериться:

– А ты точно меня не накажешь?

– Завтра Рождество, – говорит мама, как будто бы он и сам не знает. И словно оправдывается, что Рождество. – Спи давай.

Щека ее пахнет ванилью и кардамоном – праздником.

Ночь за окном не черная, а мохнато-синяя – снег освещает весь мир огромным вездесущим фонарём, чтобы никому не было страшно.

Вольфи – волчонок с ангельской фамилией – хочет и не может представить себе Бога.

Каким он должен быть, если на него служит капеллан Кройц?

И только уже засыпая, он видит его: Бог совсем как люди, только почти без возраста, но скорее взрослый, с серой бородой и тонкими пальцами.

Он худой, Бог – и с очень грустными глазами.

Так поют перед самым праздником в Городке Ц., когда выпекают охряные пряники и покрывают их белой лимонной глазурью, когда ставят ёлки и приносят с ними в дома запах хвои и свежих хмелевых шишек, когда открывают последние окошки адвентского календаря, чтобы увидеть нарисованного младенца Христа или ангелов в золоте.

«Ночку подождать всего, а назавтра – Рождество!» – бормочет себе под нос Вольфи.

И почему оно всегда так – ждешь-ждешь, готовишься. Каждый день просыпаешься с мыслью: а ведь праздник скоро. И от этой мысли щекочет где-то в животе, посередке, рядом с сердцем. Мама закрывает двери в гостиную – не ходи туда до праздника, Вольфи, потому что за ней стоит елка с желтыми свечами, каждая в маленьком металлическом блюдечке, для воска. Под елкой – подарки в разноцветной бумаге, а на комоде – ясли: Иосиф, волхвы, дева Мария и младенец Христос в разноцветных одеждах, вырезанные из липового дерева другом детства дяди Вильфрида, который живет где-то далеко, за горами, за границей. Он так хорошо их вырезал из мягкой древесины, что у младенца видны все пять деревянных растопыренных пальцев на пухлой руке.

И ходишь каждый день мимо этой двери – каждый раз затаив дыхание, будто если дышать, дверь сама откроется и секретам конец.

А потом – рраз! – и от Рождества уже ничего не остается, кроме конфетных оберток и маминого подарка, потому что, конечно же, никакого Николауса не бывает, а на подарки зарабатывает мама в скотобойне Родла.

«Мам, а в этом году опять будем у дяди Вильфрида справлять?» – спрашивает каждый год Вольфи.

Первое «взрослое» Рождество – ему было пять лет – они провели в доме на улице Сахарная Мельница. Он до сих пор помнит огромную елку – до потолка, увешанную прозрачными шарами с нарисованными домиками и зверями, натертые воском полы – до блеска – и накрытый в обычно запертой «крестьянской горнице» стол. Блюдо посередине стола с огромным гусем в поджаристой шкурке. И жарко протопленные комнаты – не то что у них зимой.

А мама отводит глаза и нарочито спокойным голосом отвечает: «В этом – нет. Может быть, в следующем. Не каждый же год справлять одинаково». Но этот обещанный следующий год отчего-то никак не приходит.

Рраз! – и наступают Мрачные ночи да зачарованные дни, время от Рождества до праздника Трех королей в январе, когда по свету рыщет нечистая сила. Например, госпожа Берхт, про которую рассказывала Вольфи тетя Виола.

Тетя Виола рассказывает, как поет. Когда Вольфи был маленький, он с ногами забирался на стул у огромной плиты и смотрел, как тетя Виола печет рождественское печенье: маковое, шоколадное, бисквитное с морковными цукатами и его любимое – «глазастое». У него в середке – колодец, со дна до самого верху наполненный абрикосовым джемом, а бока посыпаны пудрой, белой, как снег. Рождество без печенья тети Виолы – не Рождество.

Тетины руки летали над блюдами с готовыми звездами и цветами, она украшала их шоколадом, молотыми зелеными фисташками и рассказывала:

– Маленькая она, щупленькая, госпожа Берхт, волосы как пакля, спутанные, а одеваться любит в белое платье. Хотя, конечно, самое главное – одна нога у нее перекручена, ну, словно попала на поле в молотилку или еще куда. Придет, встанет у городских ворот, чтобы лучше видеть, кто из детей в этом году слушался, а кто баловался. Плохих госпожа Берхт заберет, плохим напасти накликает. А хорошим поможет и одарит – подарками и хорошими новостями.

В пруду – и тетя Виола кивает куда-то в сторону, туда, где, если идти по улице Сахарной Мельницы и свернуть на Кожевенную, покрытый снегом Ледяной пруд, – хранит она души нерожденных младенцев. А за ней вышагивают дети, которые умерли до крещения – вот так вот, вереницей, в детских рубашонках. Ее никто не видит – только те, к кому она приходит. Ну и те, кто родился в воскресенье – те вообще всю нечисть видеть умеют, они особенные.

И еще в Мрачные ночи несутся по заснеженным полям вокруг Городка Ц. призрачные всадники на рослых конях, а под ногами лошадей вьются поджарые черные собаки – это их время, время Дикой охоты. Горе тому, кто не прибрался в доме, кто оставил на чердаке сушиться мокрое белье – неулыбающиеся всадники прихватят забытые простыни с собой, чтобы сшить из них в наступающем году саван для тех, кто живет в доме.

Мама морщится, когда все это слышит – она вообще считает тетю Виолу доброй, но глуповатой – а однако ж с чердака вещи убирает и бельевые веревки сматывает в клубок. Так, говорит, делали и бабушка, и прабабушка – и не ей старые традиции нарушать. А вдруг и впрямь призрачные всадники появятся в доме и принесут несчастья? Во всем Городке Ц. не найдешь того, кто забыл до Мрачных ночей снять белье с чердаков.