Между ангелом и бесом - Страница 7

— А найти подкидыша в многодетной семье проще простого,— радостно добавил Бенедикт.

— Если я не ошибаюсь, ангелок, нам не придется его искать — он будет висеть на столбе, привязанный за ноги. Нам останется только снять его, как спелый овощ.

— Фрукт,— поправил Бенедикт.— Я где-то слышал, что таких людей фруктами называют, только не пойму почему.

— Наверное, потому, Бенедиктушка, что их на деревьях часто вешают.— Гуча поднялся, повесил на плечо торбу и зашагал по направлению к возвышавшимся над верхушками деревьев горным верши нам, бросив на ходу: — Чем скорее покончим с этим делом, тем скорее вернемся домой.

— Мне как-то не особенно хочется возвращаться,— проворчал себе под нос ангел и поплелся сле­дом.

Через два часа лес кончился, дорога пошла вверх. Бенедикт, не привыкший ходить по горам, то и дело оступался и падал. Когда добрались до вершины, он совсем выдохся. Во рту пересохло так, что он, от­хлебнув из фляжки, даже не заметил, что в ней совсем не вода. На перевале Чингачгук разрешил отдохнуть несколько минут. Ангел вытер широким рукавом пот со лба и оглянулся назад.

Внизу простиралась живописная равнина, покры­тая темной зеленью лесов. Словно драгоценные кам­ни сверкали озера. Далеко на юге различались ак­куратные квадратики полей и причудливые очерта­ния городских башен,

Бенедикт посмотрел на север, по другую сторону горного хребта, и поразился — там простиралась го­лая, каменистая равнина, на которой тут и там тем­нели купы чахлых, кривых деревьев. Казалось, до горизонта рукой подать, наверное, из-за серого ту­мана, укрывшего землю клочковатым одеялом.

Тропка, что вывела путников на вершину, далее спускалась вниз, виляя меж валунов и направляясь к поселку домов из пятидесяти, покосившихся и вет­хих.

Ангел стоял неподвижно, дивясь контрастности этого мира, его захватывающей дух суровой красоте. Где увидишь картину восхитительнее, чем эта, от­крывшаяся с вершины горы,— думал он, и в этот миг из гнезда, находящегося ниже, на утесе, взлетел орел. Бенедикт от восторга забыл даже, что надо дышать. Мощь и красота птицы заворожили его, он проводил орла восхищенным взглядом и, забыв обо всем, рванулся за ним, к облакам.

Хорошо хоть Гуча вовремя заметил, что ангел не­множко не в себе, и насторожился, иначе косточек небожителя не собрал бы даже его любящий дядюш­ка. И так черт еле успел ухватить его за край камзола.

— Слушай внимательно, птичка! — отчеканил черт, прижимая юношу к земле.— Раньше ты был ангелом и летал! После — ты снова будешь ангелом и опять будешь летать! Но сейчас, запомни, сейчас ты — человек, а люди не летают! Вбей это себе в свою дырявую башку!!!

— Совсем не летают?

— Совсем!

— Жаль...

Гуча поднял посох и торбу, хмуро взглянул на ангела и начал спуск. Бенедикт поспешил за ним, подстраиваясь под быстрый шаг черта. Камешки под ногами осыпались, он скользил, высекая искры не­нужными шпорами, старался не отстать.

Светало, когда путники вошли в городок. До чего же убогий был этот городок — дома через один гро­зили завалиться, улицы замусоренные. Даже ветер с моря, залетая сюда, терял свою свежесть и мчался дальше уже насыщенный зловонием гнили и нечистот.

 Никто здесь не поднялся ото сна с первыми лучами солнца, не случали молотками кузнецы, не скрипели рыбачьи лодки. Городок, казалось, вымер. Все спали.

Но вот скрипнула калитка, и в переулок вышла старая женщина. В руках у нее была прикрытая чис­той салфеткой большая корзина, судя по запаху, со съестным. Старушка озиралась по сторонам, словно боялась, что ее заметят.

Ангел, обрадовавшись, рванулся было к ней, но бдительный черт успел схватить его одной рукой за шиворот, а другой зажать рот.

— Тихо,— шепнул он, затаскивая спутника в пе­реулок.                     

Женщина шла к центру поселка, где на столбе посередине замусоренной мостовой вниз головой ви­сел парень. Руки его были связаны за спиной, ноги прикручены к перекладине толстой веревкой. Лицо от натуги было багрово-красным, так что россыпь веснушек на носу была почти неразличима. Ростом детина был как раз со столб. Его рыжие волосы под­метали землю, и поэтому издалека казалось, что по­вешенный стоит на голове.

— Еще один пижон,— проворчал Гуча, в первую очередь обративший внимание на ярко-красные шта­ны повешенного и рубаху пронзительного василькового цвета. Он как-то забыл, что сам одет отнюдь не скромно. Алый плащ трудно назвать незаметным.

 Женщина затравленно оглянулась, но не увидела ничего подозрительного и заспешила к столбу.

Повешенный открыл глаза.

— Что вы право, маманя, так рано пришли? — недовольно проговорил он вполголоса.— Спать не даете. Отец поколотит, подумает, что к молодому парню на свидания бегаете.

— Молчи, охальник,— свистящим шепотом ска­зала женщина.

Она поставила корзину и, расстелив прямо на земле салфетку, принялась выкладывать на нее про­дукты: увесистый кусок вареного мяса, несколько картофелин, горку пирогов, пучок зелени, краюху хлеба и в последнюю очередь маленькую желтую репку.

— Маманя,— заныл парень,— вы опять! Я же чес­нока просил. Вампиры прям извели совсем, все с разговорами лезут, спать не дают по ночам! А вы — репку...

— Молчи, репа полезней.

— Маманя, мне не семь лет, а семнадцать.

— Витамины в любом возрасте нужны, а по твоим поступкам и не скажешь, что тебе семнадцать. Это ж надо — у святого человека кольцо украсть! — Мать сокрушенно покачала головой.

— Да на фиг святому перстень?

— А на фиг тебе висеть здесь?! — вспылила ста­рушка.— Ну что ж ты меня в грех вводишь? Да за что мне беда такая на старости-то лет, да за что мне такое наказание...

— Мамань, жрать давай,— напомнил непутевый сын.

Старушка засуетилась, вставила в кувшин соло­минку, другой конец которой сунула в рот сыну. Парень судорожно хлебнул и сморщился — белая струйка потекла вниз, по щеке к глазу, намочила белые кудри и улеглась лужицей вокруг головы привереды.

— Маманя, опять молоко!

— Пей, маленький. Спасибо доброму человеку хорошее дело сделал. Так, глядишь, и совсем озорничать перестанешь, остепенишься, работать начнешь.

Сын со страдальческой миной сосал молоко, пред­ставляя, наверное, как он разберется с отшельником, из-за которого стал посмешищем всего поселка.

После молока настала очередь репы.

— Не буду,— уперся парень.— Пронесет же!

— Мяса не дам.— Угроза подействовала — парень послушно открыл рот, позволив положить в него репу. Потом настала очередь мяса, потом — пирогов и пучков зелени.

Ошеломленный, Бенедикт повернулся к Гуче:

— Послушай, а разве это возможно — есть, вися вниз головой?

— Он же заколдованный, поэтому умереть ему ни­как нельзя. Надо, чтобы помучился подольше, а ку­шать в любом положении хочется,— ответил черт, тоже, впрочем, пораженный прожорливостью висе­льника.

Старушка тем временем скормила последнюю крошку и аккуратно вытерла сыну рот.

— Не нарадуюсь я на тебя, Самсонушка, не пьешь, не дерешься, воровать перестал. Вот только девки жалуются, штаны у тебя больно узкие, смущаешь ты их.

— Нечего шастать мимо — сами так и норовят юбки повыше поднять, а мне здесь развлекаться бо­льше нечем.

Все равно нехорошо, скромнее надо быть!

— Мамань,— хитро блеснул глазами сын,— а как же вы с такими принципами-то семнадцать детей народили?

Старуха в сердцах стукнула насмешника кулаком и  вдруг заспешив, сказала:

— И то верно, домой пора, как бы отец чего не подумал. Ты здесь не балуй, вечером ужин принесу.

— А обед? — напомнил прожорливый сын.

— Обедом тебя накормят. Анна с утра будет тесто ставить на пироги.— Женщина неловко нагнулась, поцеловала висящего на столбе парня и пошла прочь.

— Вперед! — скомандовал Гуча.

— А ты уверен, что это он?

— Я уверен, что у тебя воображение больное — такое пожелать своему начальнику, пусть даже он старый козел. А парень теперь страдает из-за тебя на столбе,— проворчал черт и поморщился — парень покачивался, и сухое дерево противно скрипело, дей­ствуя на нервы.