Между ангелом и бесом - Страница 11

— Здесь два парня не проходили? — спросил он. — Один такой рыжий верзила, а другой — придуркова­тый блондин.

— Проходили.

— А куда пошли?

— А отсюда дальше реки никто не уходит. Переночуют там, к утру здесь будут, прибегут, собаки.— Волшебник захихикал и радостно потер руки.

— Ну и ладушки, я к тебе вот с чем пришел...

— Да ну эти дела, давай еще выпьем.— Отшельник сунул ему в руки кубок с зеленой жидкостью. Черт опасливо посмотрел на него, но, не желая обижать хозяина, все же выпил и... попросил добавки. Вкус зеленой бурды оказался восхитительный — отдавал сыром и зеленью.

— Два в одном,— гордо пояснил старик, разливая новую порцию.— Водка и закуска в одном флаконе!

Гуча внимательно оглядел пузырьки на полках, сопоставляя их количество с энтузиазмом хозяина и своими возможностями.

— Иметь такое дело и мечтать о покое — глупо. Ты хоть под землю спрячься, все равно найдут. По запаху,— сказал он, втягивая носом пропитанный алкогольными парами воздух.

— Ты прав. Года два назад один шибко техноло­гией производства интересовался. Я ему отказал, так он, стервец, пытался украсть мою книгу. Трактирщик, чтоб ему. Я тебе говорил, что это,— волшебник сделал широкий жест рукой,— это дело всей моей жизни. Я труд пишу, очень серьезный, более пяти тысяч рецептов.

— Послушай, а как же волшебство? Ты же самый сильный волшебник в Иномирье. и вдруг такое? Я очень удивился, когда узнал, что твоя башня стала миражом, а ты исчез.

— А чего удивляться? Отец — колдун, мать — ве­дьма, наследственное дело, так сказать. Ты думаешь, меня кто спросил? Фи-гуш-ки! — Аминат налил по­рцию светло-голубого вина с запахом мяты.— Пове­сили мне на шею эту башню, сдали с рук на руки клиентуру — работай, сынок! Тьфу, вспомнить про­тивно — то приворожи, то отсуши, то конкурента со свету сживи. То черти донимают, то тролли об­наглели, то привидения по ночам шалят. Надоело. Ты думаешь, у меня время было этой ерундой за­ниматься? Да на кой она мне? Волшебник всю жизнь учиться должен, квалификацию, так сказать, повышать. А у меня голова только книгой была забита.

— Башню-то специально заколдовал? — поинтересовался Гуча.

— Я что на идиота похож, чтобы на старости лет без жилья добровольно остаться? Заклинание перепутал. Просили тучи отогнать, дождь посевы залил. Я поколдовал — тучи ушли, а вот с чего башня загуляла — не пойму! Слова, что ли, перепутал? Так за тучами и бегает. Я в тот день дегустацию проводил. Не помню толком, что делал. Проснулся утром — лежу в чистом толе, ветры меня обдувают, а башня вдали эдакой свечкой торчит. Я за ней месяц бегал, потом плюнул.

— А назад приманить не пробовал?

— Да на кой она мне теперь? — искренне удивился Аминат. — Пусть себе гуляет. Найдется сильный че­ловек, приберет ее к рукам, а мне и здесь хорошо. Я счастлив, вот ты-то понимаешь меня?

—Понимаю, — подтвердил черт и, выбрав буты­лочку поменьше, сам наполнил чаши.

— Вижу, ты мне друг,— одобрительно проговорил волшебник.— Мою любимую выбрал. И во-още, каждый на своем месте хорош! Я здесь на своем месте, там, в башне, чужое занимал. Ну, по мале­нькой.         

Они выпили. Гуча в очередной раз закашлялся.

— Да ты огурчиком, огурчиком ее.— Аминат по­додвинул гостю тарелку с солониной.

— С-спасибо,— просипел Гуча, решив, что на этот раз крепость градусов пятьдесят, не меньше.

Пьяненький волшебник пустился в пространные рассуждения о пользе травяных настоек, об исцеляющем действии на организм хорошей водки и, как это ни странно, о вреде пьянства.

— Пить без меры, оно завсегда вредно,— назидательно вешал он.

—Ага, Минздрав предупреждает,— сказал Гуча, забыв, где он находится. — Это еще кто такой? — удивился Аминат. — Да так, знакомый один, в другом мире живет, тоже здоровый образ жизни пропагандирует.

— А, понятно, умный человек, значит,— кивнул отшельник и принялся расписывать дальше прелести своего хобби и важность не написанного пока трак­тата о водках, и винах, и зелье хмельном.

Черт слушал вполуха и, частенько невпопад, делал изумленное лицо, прислушиваясь к доносившемуся откуда-то вою собак.

— Ишь как выводят, прям не воют, а поют,— заметил он.

— Где? — Аминат прислушался,— А, эти, пущай воют, работа теперь у них такая — выть.

— У кого? — не понял Гуча.

— Да у собак. Псы, они и есть псы. Пакостники поганые.

— Ты что, животных не любишь?

— Люблю. Настоящих,— ответил волшебник.— Вот только как увижу такого, что обличьем человек, а внутри как есть зверь, так во мне прямо все пе­реворачивается. Руки так и чешутся ему натуральный облик вернуть.

— И как, получается? — поинтересовался черт.

— Ага. Нынче вон двоим вернул. Один пес пога­ный, а другой — осел. Это ж надо такое придумать! — Волшебник возмущенно всплеснул руками.— При­шел жечь — жги, а он говорит: «Извините, уважаемый волшебник, разрешите, мы вынуждены немного вас поджечь». Уж на что я, да и то такой глупости никогда не сделаю. И как он только до таких лет дожил, таким-то дураком?

— А дуракам везет,— сказал черт, размышляя, по­чему это описание ему что-то очень сильно напо­минает.

— Где же везет, коли он того Рыжего встретил? Я еще в Забытых землях как в его разноцветные глаза посмотрел, так сразу и смекнул, что без кол­довства тут не обошлось.

— Самсон,— сказал черт.

— Он самый,— вздохнул Аминат.— Как я потом узнал, он весь городишко обворовал. Всех до единого! Представляешь?! Его и били, и запирали, так ведь нет, все равно ворует. Много в Последнем Приюте отребья, но Рыжий этот всех переплюнул. Да что там жители, он всю нечисть в округе достал, даже дракона — у того, на его беду, чешуя золотой ока­залась.

— Н-да, фрукт,— пробормотал Гуча, только сей­час осознав всю сложность стоящей перед ним за­дачи.— Представляешь — это наследник Талонского престола, будущий правитель трети этого мира.

— Самсон?! — опешил Аминат.

— Самсон.— Черт тяжело вздохнул и рассказал свою историю.

Волшебник внимательно выслушал, прицокивая языком, охая и хлопая себя по коленкам. Когда Гуча закончил рассказ, Аминат молча снял с полки за­пыленную бутыль, так же молча разлил по кубкам, выпил не чокаясь и молвил:

— Спаси небо Талону! Бедный мальчик... но воровать все одно грешно. Второго я зря, конечно, наказал, парень правильный, но осел.

— Знаю я. А назад их можно превратить?

 — Можно, но пусть до утра повоют, урок им будет, да и нам веселее. Ну, еще по одной?

— Валяй,— махнул рукой черт, решив, что может позволить себе отдых и до утра не думать о непутевых подопечных, но тут он вспомнил об узелке, который ангел вынес из башни.

— А бес его знает,— сказал отшельник в ответ на его вопрос.— Там инструкция должна быть, книжица такая небольшая, я так и не удосужился ее прочесть. Ты пошукай хорошенько, все в узле было. Вещички-то не мои, они мне в наследство вместе с башней достались. Я когда во владение вступил, то с большим жаром приступил к учебе, но мне повезло — первой попала мне в руки книга о том, как такой вот аппарат построить, и сердце мое навсегда привязалось к нему. Да что сердце, я душу в него вложил! А по поводу своих бездельников не беспокойся, утром пошепчу, опять людьми-человеками станут. Слушай, что-то у нас чаши-то опустели,— вдруг спохватился отшельник.

Он придвинул поближе серебряные чарки, плеснул своей фирменной и, подняв, с чувством сказал:

— Хорошо воют, собаки! Ну, за животных!

— За них,— поддержал черт, опрокидывая свою порцию.

Язык заплетался от выпитого, в голове шумело, лицо собеседника плавало в тумане, но Гуча, блаженно улыбаясь, слушал бесконечный монолог вол­шебника о его хобби. Правда, смысл до него уже не доходил. Вскоре два пьяных голоса присоединились к вою собак за окном, затянув заунывную песню.

Полночь. Лик луны, мудрый, чуждый земной суете, хмуро смотрел на глупую землю. Белые лучи высвечивали что-то странное и страшное в такой знакомой днем местности, покрывая мертвенной белизной едва заметные вдали скалы, делая серебряной лентой реку и призрачными — деревья. Старая муд­рая луна видела всех насквозь — и человека, и зверя, проникала в суть вещей и поступков, и от этого хму­рилась еще больше, темнела ликом и роняла холод­ную росу. Слезы луны очищали и заставляли замереть все живое, стирали печать усталости с лиц спящих, навевали сны. Одним — щемящие душу, печальные, другим — разгульно-радостные, третьим — кошмар­ные. Тем же, кто не спал, эти слезы виделись свет­ляками, показывали путь, манили в неведомые глу­бины темного, как душа человека, леса.