Метагалактика 1995 № 1 - Страница 1

В харчевне было многолюдно, шумно и душно; громкое жужжанье мух, бившихся в запыленные слюдяные стекла, казалось, перекрывало даже разговоры и брань выпивох. Большинство посетителей, как и Ганс, явилось в Тюбинген по случаю открытия ярмарки. Разговоры велись главным образом о товарах, ценах и новых налогах, которые установил маркграф. Толковали и о недавнем воззвании папы отвоевать у язычников Гроб Господень; папские посланцы, сколачивавшие по всей Германии отряды добровольцев, сулили отпущение грехов и разглагольствовали о райской жизни в землях Востока, где пряности растут чуть ли не на каждом шагу. Многие, особенно беднота, верили им и готовились отправиться в дальний путь. Ганс же только усмехался втихомолку.

Ему и здесь жилось неплохо. Крестьянином он был зажиточным, у него был дом, стоявший на расчищенной и распаханной лесной поляне, были коровы, стадо свиней и коз. Местный барон, у которого Ганс арендовал землю, ему благоволил: три старших сына Ганса служили в дружине барона и проявили себя храбрыми воинами. Жена Ганса каждое утро отвозила в город молоко и сыр, получая за это звонкую монету. Сам Ганс тоже частенько наведывался сюда по делам. А закончив с ними, он, как сейчас, любил выпить пару-тройку кружек пива в компании друзей. Зачем ему Святая земля?

Хозяйка харчевни открыла окна, выпустив насытившихся мух и впустив новых, изголодавшихся, которые с жадностью набросились на липкие столы и посуду. Вместе с мухами в помещение с улицы ворвались клубы пыли, говор многолюдной толпы, мычанье волов и скрип телег. Послышался и однотонный звук колотушки, в которую случат, прося дать им дорогу, бродячие слепцы.

Сидевший рядом с Гансом Петер Цвиглер — помощник деревенского кузнеца, привстал и посмотрел в окно.

— Позавчера я видел этих нищих в Остенвальде, — заметил он.

— Как бы они не занесли в Тюбинген проказу или чего похуже, — буркнул другой приятель Ганса — Якоб Герштеккер, приходской писарь. — И разрешают же им шляться по дорогам! В Саксонии таких сжигают на кострах, чтоб не разносили заразу.

— Они не похожи на прокаженных, — возразил Ганс, тоже обернувшись к окну. — Просто семь слепых уродов, побирающихся Христа ради. Безвредный народишко…

Слепцы с несвязным пением, гуськом, держась один за другого, вошли на задний двор харчевни и сгрудились у забора. Белки невидящих глаз обращались на всех входящих в питейное заведение, из запыленных лохмотьев высовывались культи рук и ног, щербатые рты бессвязно шепелявили, выпрашивая подаяние.

Через час, когда Ганс с помощником кузнеца и писарем выходил из харчевни, они все еще были тут.

Помощник кузнеца остановился и, нахмурив брови, стал пристально разглядывать одного из слепцов.

Ганс потянул его за рукав:

— Идем, а то не успеем на представление циркачей…

— Погодите, — на большом красном лице Цвиглера росло изумление. — Я знаю в Остенвальде одного почтенного бочара, которого зовут Фриц Хебер; так вот, сдается мне, что у того крайнего нищего щеки, губы, брови и лоб — в точности как у Хебера. Особенно нос похож — крупный, со шрамом на переносице… Этот нос не спутаешь ни с каким другим, я готов поклясться, что это нос Фрица Хебера!

— Ну и что? — со смехом возразил писарь. — Уж не хочешь ли ты сказать, что это сам Хебер здесь нищенствует, переодевшись в лохмотья? Вот было бы забавно!

Цвиглер рассматривал слепца и так и этак.

— Все похоже, — недоумевал он, — но это не Хебер. Тот высокого росту и ладно сложен, а этот какой-то низенький, невзрачный, одна нога короче другой… Но нос… Боже мой, ведь шрам на том же самом месте…

Интерес приятеля невольно передался и Гансу. Он тоже начал разглядывать нищих и подмечать в их облике нелепые и странные особенности.

— Они и болеют как-то по-чудному, — сказал он. — Гляньте хотя бы на этого, что держит колотушку: одна нога вполне здоровая, толстая, волосатая, а вторая ссохшаяся, тощая, как у трупа…

— Ты прав! — воскликнул захмелевший писарь. — Посмотри, у крайнего слепца тоже одна нога здоровая, а вторую хоть отрывай да выкидывай… — Он расхохотался от неожиданно пришедшей ему забавной мысли. — Если здоровую ногу одного нищего приставить к здоровой ноге другого, то получилось бы две здоровых ноги — правая и левая! Ха-ха-ха!.. Смотрите: у одного — здоровая правая нога, а у другого — левая! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!..

— А рука, которую протягивает низенький слепец, похожа на женскую, — подхватил наблюдательный Ганс, — и даже колечко есть на пальце…

Он тоже засмеялся. Помощник же кузнеца был настроен серьезно.

— Вам смешно, а меня мороз продирает по коже, — пробормотал он. — И не выходит из головы этот Хебер… У него сильные руки, он гнет металлические обода для бочек. Руки второго слепца вполне могут принадлежать Хеберу…

— Чудо природы! — надрывался от смеха писарь. — Сильные, здоровые руки словно пришиты к дряблому, хилому, больному телу…

— Эй, слушай, приятель, — Ганс обратился к слепцу. — Твоими руками, похоже, можно ломать подковы. Как тебе удалось сохранить такие мышцы на плечах, в то время как остальное тело ссохлось и покрылось струпьями?

— Значит, так было угодно Всевышнему, — глухо отозвался слепец и плотнее запахнул на себе лохмотья.

— Подайте на пропитание сирым и убогим, — тонко заголосил другой слепец, у которого было старческое сморщенное лицо с провалившимся носом. В то же время он старательно кутал в тряпье свою левую руку, видимо затем, чтобы не показывать, какая она розовая, округлая и здоровая.

— Причудлив промысел Божий, — качая головой, сказал набожный кузнец и перекрестился. — Чего только не бывает на свете…

Друзья отошли от увечных и зашагали по заполненной горожанами узкой улице. Писарь, чтобы показать свою ученость, разглагольствовал о всевозможных болезнях, про которые наслышался от знакомого доктора.

— Болезнь, поразившая слепцов, — говорил он, — была известна еще самому Аристотелю. Она разъедает не все тело, а только его части. Одна рука или нога может быть совершенно здоровой, в то время как остальное тело высохло или покрылось язвами…

— Если Господу будет угодно, то он за наши грехи может наслать и не такие причудливые хвори… — отозвался Цвиглер.

Друзья вышли из городских ворот и смешались с толпой, валившей на просторный пустырь, где высился матерчатый шатер циркачей. У входа в него кувыркались паяцы, зазывая публику; уродливый горбун кривлялся и размахивал деревянным мечом. Народ охотно платил деньги, заполняя шатер.

Вечером, когда солнце стояло низко над островерхими крышами Тюбингена, друзья начали прощаться. Мимо них прошла знакомая группка с заунывной колотушкой.

— Не выходит у меня из головы бочар, — признался Цвиглер, проводив слепцов долгим, пристальным взглядом. — Как посмотрю на того, что идет вторым, все представляется мне добряк Фриц! Я, наверное, перепил сегодня, вы будете смеяться надо мной, но мне кажется, будто Фриц рассыпался на части, которые достались каждому из этих увечных. Одному — голова, другому — две его руки, третьему — одна нога, четвертому — другая, пятому — грудь… — он нервно засмеялся.

— На тебя плохо подействовала жара, — рассудительно молвил Ганс. — Не надо было столько пить.

— Нет, это сатана тебя морочит! — воскликнул писарь, едва держась на нетвердых ногах. — Подай убогоньким милостыню и помолись, и все пройдет.