Месть Ветра (СИ) - Страница 6

Наверное, после той болезни он и повредился рассудком, по крайней мере, кошмары стали к нему приходить с завидной регулярностью. В бреду он порывался спасать ворон (как рассказывала позднее Айрис) и сражался с осьминогами, а еще пытался поймать пегую кобылу и хоть раз на ней прокатиться. Кобыла то ли охромела, то ли просто расковалась, но резво убегала от Дикона по каменным коридорам. Он неминуемо заблудился бы в лабиринте, но его отыскал и схватил за запястье черный человек, лица которого Дикон так и не запомнил. Он оказался очень сильный, а еще горячий. Он сказал, чтобы Дикон просыпался, и тот очнулся.

Наверное, лишь недоверию матушки к официальной медицине и, особенно, к психиатрии, Дикон обязан тому, что не загремел в клинику для душевнобольных. Он видел зеленую плесень на стенах, просыпался по ночам от собственного крика, когда думал, будто на него падает потолок или стены сжимаются, слышал ропот камней и даже выдумал себе друга-литэна (во всяком случае, он был умнее и веселее кузена Наля и точно ничего не боялся).

Видения резко отступили после смерти отца, позволив Дикону спокойно доучиться и даже прилично сдать выходные испытания. В рейтинге лучших учеников он стоял четвертым и мог рассчитывать на гораздо большее, чем полицейская учебка, но вмешался случай в лице неожиданно вспомнившего о вдове погибшего друга Августа Штанцлера. Тот буквально прожужжал матушке все уши на предмет того, по какой стезе следует идти Дикону. Память отца и долг закончить его дела являлись лишь пробным камушком, матушка не считала мужа кем-то настолько выдающимся, чтобы по его стопам шли, а вот на обещания поддержки многочисленных друзей и самого Штанцлера повелась.

Дикону было в сущности все равно, куда поступать. Он даже обрадовался: учебка располагалась в предместье Олларии, после ее окончания удалось бы устроиться в столице, а не прозябать в Надоре. Поначалу Штанцлер действительно играл в его судьбе значительную роль, но ровно до момента, когда попросил Дикона о небольшой услуге.

Он тогда проходил практику на железнодорожной станции, Штанцлер попросил «не заметить» присоединение к составу одного лишнего вагона. Отправка происходила глубокой ночью, начальник станции на месте отсутствовал, а его заместитель был в курсе всего. По идее ему мешал только практикант, который осуществлял ночное патрулирование.

«Ты поможешь очень хорошим людям, — уверял Штанцлер. — Да и преступления никакого здесь нет. Инструкция безопасности вполне позволяет присоединить этот вагон, просто господин Шеманталь перестраховывается и не желает перегружать поезда. Из-за этого клиенты вынуждены отстаивать огромные очереди, продукты портятся, товар не достигает потребителя. Ну право же, Дикон, помоги хорошим людям».

По идее, в этом действительно не было ничего особенного. Контрабандой занимались многие, тот же Арамона получал немалую прибавку к жалованию. Дикон, скорее всего, согласился бы, но именно в этот момент снова проявило себя его отступившее на время безумие. Штанцлер исчез, на его месте перебирала лапками жирная серая крыса размером с волкодава, блестела маслеными глазками и уверяла, будто все так живут и ничего плохого не случится, а уж Дикон точно может рассчитывать на поддержку и помощь.

Дикон крыс не боялся, он их ненавидел, как только мог ненавидеть ребенок тварь, погрызшую его любимую игрушку.

Матушка считала себя ярой эсператистской, потому кошек заводить в доме не разрешала (тот случай с котенком Айрис не в счет). Сама же страдала от нашествия этой дряни, выкидывала порченые продукты и считала гроши. Так, наверное, и до сих пор мучилась бы, если бы Айрис не подросла, а уж она плевать хотела на все эсператистские догмы вместе взятые. Дикон до сих пор помнил тот скандал. В отличие от многих других он вызывал только хорошие воспоминания.

Обычно их семья не появлялась в людских, но в тот раз на кухне как-то оказались все, а немногочисленные слуги разбежались по своим комнатам.

«Это что?!» — посреди кухни, уперев руки в бока и недовольно поджав губы, стояла матушка и указывала на рыжего полосатого кота с наглыми зелеными глазами.

«Крысолов», — отвечала Айрис, то ли специально, то ли неосознанно копируя ее позу. Со стороны это могло бы показаться забавным, только Дикона не тянуло веселиться.

«Нечистому животному нет пути в мой дом!»

«А чистым крысам, значит, есть?!»

«Пока я являюсь главой семьи…» — начала матушка, и глаза Айрис победно блеснули.

«Глава семьи теперь Дикон, — заметила она и тотчас перевела взгляд на него, — Дикон! Ну скажи ей! Тебе хорошо, ты скоро учиться уедешь, а мне в этом склепе еще год жить… с крысами».

«Да, сын. Ты, как ярый эсператист обязан…»

«А я не эсператист, — ответил Дикон тогда, — и тоже считаю, что с этой серой пакостью пора кончать».

Матушка тогда выбежала из кухни и заперлась в домашней молельне. Кот прижился в доме и больше не претерпевал гонений. Крысы действительно исчезли, а однажды вечером Дикон случайно увидел матушку, сидящую в кресле у камина и задумчиво перебирающую рыжую шерсть разлегшегося на ее коленях кота.

Когда Дикон уезжал, он думал, что все теперь будет хорошо. Так и сложилось — в Надоре. А вот для него настали недобрые времена. Для начала он отказался помогать Штанцлеру, а на попытки того говорить про дела, которые вел с ним Эгмонт Окделл, вывалил тот давний подслушанный разговор про покушения на Алву (просто к слову пришелся). Затем от матушки пришло письмо, в котором она называла Дикона недостойным зваться ее сыном и что-то еще в этом роде. Друзья отца не просто не стали помогать ему, а принялись мешать. В результате Дикон и попал к Арамоне, хотя точно мог рассчитывать на место у коменданта Олларии или в таможенной службе у Ги Ариго.

Дикон устало провел по глазам, неосознанно копируя жест Алвы. Итак, Эгмонт Окделл дослужился до чина главного следователя в отделе, занимавшемся предотвращением оборота сакотты, который на тот момент возглавлял генерал Рокслей. Он сдружился с Грегори Карлионом и безупречно исполнял свой долг, пока в тот же отдел не попал Рокэ Алва, только прибывший из учебки и никому неизвестный. Впоследствии оказалось, что Алва был офицером тайной полиции и чуть ли не правой рукой Дорака. Уже через четыре месяца он вывел на чистую воду Рокслея и Карлиона, которые вместо того, чтобы бороться с незаконным распространением сакотты, курировали рынки сбыта и получали немалый процент с наркоторговли.

Тогда полетели многие высокопоставленные головы. По сути, расформировали весь отдел и набрали заново, но уже без Эгмонта Окделла. Его услали в отставку в связи с ранением, которое он получил при задержании наркокурьера. В этом деле тоже было не все ясно, Алва предполагал, будто ранение нанесли специально, чтобы задержание не удалось, и то ли просчитались, то ли заранее знали о предстоящей чистке в отделе: Эгмонт начал хромать и не мог больше нести службу.

На пенсию его проводили с размахом и со всеми причитающимися почестями. Ежемесячные выплаты назначили достойные. Он мог жить, ни в чем себе не отказывая, но не пожелал. Дикону казалось, отец стал одержим Алвой, разрушившим отлаженный механизм и возглавившим отдел, работавший теперь в разы эффективнее. За каких-то два года Алве удалось уничтожить так называемые сакоттные бандитские районы, в которых «багряноземельскую дурь» продавали практически открыто. Он закрыл более сорока подпольных курилен и, проведя несколько блестящих операций, основательно отдавил щупальца Спруту.

Чем ярче блистал Алва, тем сильнее злился на него Эгмонт Окделл, хотя почему, так и оставалось для Дикона загадкой. Возможно, именно Алву тот винил в своей отставке. Или его не устраивал Надор? Для столичного жителя провинция, наверняка, казалась унылой. Однако он ведь мог продолжать жить и в Олларии, никто не отправлял его в ссылку!

Чтобы добраться до Алвы, он снова связался с Приддом после чего и начались покушения. Несколько раз Алву пытались взорвать. В результате он лишь окончательно отказался от служебного автомобиля и стал передвигать на мотоцикле знаменитой морисской марки «Моро». Подобные черные красавцы являлись товаром штучным и не всякому были по карману. Впрочем, герцог, ведущий свой род от начала времен, вполне мог себе это позволить, как и отдать «Сону» — тоже мотоцикл далеко не для массового потребителя — своему помощнику.